Все взгляды устремились на меня, вернее, на Руганцева. - Я, я… - промямлил он. - Вы слышите, Руганцев, шефу плохо! Машина у дверей… - мы быстренько спустились вниз (я на плече) и плюхнулись в пятиметровый гроб. - Куда прикажете? - сказал водитель. - Хромынка, 38, - сказал товарищ Руганцев, и я сильнее вцепилась лапками в борт пиджака.
Мигалка завертелась, сирена завизжала. В мгновенье ока пересекли мы отрезок от Старой площади до Малой Хромынки, 38. И вот оно… Перед глазами - купеческий лабаз начала XIX века. Придерживая необъятный живот, товарищ Руганцев спустился по гнилым ступенькам в полуподвал и позвонил в дверь с надписью "Р. М. Желтков". Открыла девочка в драных колготках. Улыбнулась нам, показав обложенный язык.
Среди портретов гуру Рачьяпатха и статуй сторукого Шивы сидела Джаваха и гадала на кофейной гуще. - Прибыли, Иван Дунаевич? - сказала она нам. - Садитесь на стульчик. Отдохните. Раскройте свои чакры. Верите в нечистую силу? Не сомневаетесь в наличии Сатаны?
- А кто же в этом сомневается? - начал чревовещать Иван Дунаевич. - Кто сомневается в бессмертии души и наличии сверхчувственного мира? Никто, ни одна скотина. Даже Ильич в этом уверен, и потому вы окажете помощь ему, находящемуся в низшем, падшем состоянии…
…Ильич тяжело храпел, но как только начались пассы, он охнул и открыл глаза. - Весь оптимизм 20-х и 30-х годов, - начал он не своим голосом, - был основан на одном: на создании военно-промышленного потенциала, на рубке голов…
- На рубке голов и промывке мозгов, - прокашлялся Ильич. - В этом - главный опыт первых пятилеток. Человек поддался иллюзии, что, переломив каркас другим, он снова станет сыт и чист. Эх-ма, мать запорожская! Поразительная штука - наш кретинизм! С 20-х годов прошлого века передовые силы России боролись против независимой, свободной личности. И что же? Мы достигли полного единства в повадках и гребле.
- Вот видите, - улыбнулась Джаваха, - вы уже на пути выздоровления. Вы видите суровую, неизменную ткань бытия, но вы еще не просекли свойства тонких материй… не правда ли, товарищ Руганцев? Но это - впереди! Вот вам пока источник жизненной энергии! - и с этими словами она взяла меня за крылышки и посадила в разновидность слухового прибора, вставленного в левое ухо вождя.
Я сразу почувствовала: силы убывают. Зато у Брежнева заметно прибавилось энергии, он даже стал посвистывать "Червону Руту". Сидя в латунной в этой коробочке, я видела сквозь тонкую решетку: Джаваху, Иван Дунаича и охреневших лекарей.
УХО-ГОРЛО-НОС
- Дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев… дорогой товарищ Урхо Калева Кекконен… дорогая госпожа Индира Ганди… дорогой товарищ ухо-горло-нос… - Он бормотал себе под нос, а я, сложив крылышки, сквозь щели в латунной клетушке смотрела, как мелькают огоньки на трассе Подмосковья и низко кланяются постовые.
На ближней даче генсека мы спешились. Виктория, Галина, внуки - сгрудились вокруг Л. И., не веря своим глазам: "Откуда столько бодрости, энергии? Ай да дедушка!" - а дедушка ходил, почти плясал вприсядку и шевелил мохнатыми бровями, в то время как, я, знай, муха долбаная, уже не в силах была почистить лапками ослабшие глаза.
На цырлах подбежал охранник: "Товарищ Брежнев, звонок из Вашингтона!" - "А, это Джимми, давай его сюда!" - Л. И. уверенно схватил слоновьих размеров телефон, преподнесенный на подносе: "Да, Джимми, слушаю тебя!" На том конце проверещало по-английски: "Эй, мистер Брежнев, нельзя ли ослабить ситуацию в Афганистане? Катастрофически теряю позиции в конгрессе… пожалуйста!"
- Ну ладно. Рассмотрим вашу просьбу на Политбюро, - ответил Брежнев, повесил трубку и сплюнул, - хилой мужик! - Расправив пышны-брови, он поманил секретаря, и я услышала: "А ну, давай сюда! Тот самый "мерседес", что подарил мне Вилли…"
Через минуту спортивный красный "мерседес" стоял на боковой аллее. Л. И., кряхтя, залез, пощупал тормоз ногой, погладил руль. Надел американские очки от солнца, потом достал из золотого портсигара, подаренного Армандом Хаммером, особую бездымную сигарку, зажег и ощутил себя - ковбоем. (Из маленькой латунной я молча созерцала все эти превращенья…)
Ильич нажал на газ, "мерседес" тронулся, хрустя, по гравию, свернул на первый поворот. Охранник отдал честь, поднял шлагбаум. Еще один вираж, еще один… машина катилась под горку с изрядной скоростью… Еще немного - и мы вне поля действия охраны…
При выезде на трассу Ильич вдруг резко затормозил: на самой на обочине стояла в туфельках и офицерской форме МВД грудастая блондинка - со звездочкой мамлея. Она своим флажком остановила Ильича, припарковала на обочине.
Припарковала на обочине, нагнулась ласково - с грудями: "Послушайте, товарищ Брежнев, нельзя же так - опасно для здоровья…"
Старик взглянул сквозь темный поляроид и вымолвил: "А ну, давай садись, проедем с ветерком!" - Да я ж на службе, товарищ Брежнев! - Вы слышите, полковник… как вас, Маросейкина? - Та молча села. Ильич нажал на газ и вместо трассы погнал машину по просеке - в сосновый лес. Там резко затормозил и начал расстегивать ей гимнастерку.
- Товарищ Брежнев, - пыталась она сказать, но он хрипя достал большую, как вымя, грудь, всю в голубых прожилках, и жадно прилепился к соску. Она, наверно, из приличия, раскрыла ему брючину, пыталась оживить завядший на корню. Невероятное случилось: у Брежнева поднялся. - Бери! - сказал он коротко, - и Маросейкина принялась за работу.
Я бился о коробочку, пытаясь вырваться, но эта, знай, коробочка была запаена что надо. А этот долбаный старик работал, используя мою энергию! Так продолжалось минут пятнадцать.
С надрывным визгом тормозов остановились две машины. Повыскакивали трое: "Вы где пропали, товарищ Брежнев? Мы думали, что вас похитили.." На что Ильич, разгладив пышны-брови: "Она похитила. Полковник Маросейкина. Скажите Щелокову, чтоб не зажилил, знай, погоны!"
Нас молнией взметнули назад, на дачу, и там врачи раздели Брежнева и стали слушать да выстукивать… Да, странно, шумы пропали, рефлексы возродились… В их злобных душах я мог читать, что план Андропова срывается… Джаваха, используя меня, вернула Брежневу энергию… Я помню этот кадр: они выходят в коридор и что-то шепчут, скребут в затылках… потом скрываются…
Ильич храпит. Он спит блаженным сном. Ну вылитый ребенок. Он чмокает во сне. Однако к груди и членам прилеплены электродатчики - "они" исследуют, откуда у него энергия. И думают.
Я вижу еще: на цыпочках вошла сестричка. По взгляду и скрытой усмешке я понял: она все знает. Пока Ильич плывет в Морфее, накачанный двойным снотворным, она тихонечко снимает латунную коробку с покорным вашим слугой и быстренько уносит в коридор.
Уносит в коридор, передает. Коробку сует в карман товарищ Уборенко - начальник охраны. Ему поручено - отдать коробку самому Андропову. Меня уносят. Я слышу за спиной протяжный хрип, стук падающего тела. Прощай, товарищ Брежнев!
ЧЛЕНИСТОКРЫЛЫЙ ЗОМБИ
Латунная коробочка была помещена в другую, картонную, куда обычно кладут вещдоки. Ее прижал к груди майор Рябинников, и мы поехали. В кромешной тьме я набожно сложила лапки и предалась раздумью о горестной судьбе всех тех, кто попадает в жернова большой политики. Сик транзит!
Безжалостная гонка с сиренами и взвизгами на поворотах длилась каких-то полчаса, но это время мне показалось вечностью. Затем - по тормозам, железный скрежет ворот и топот по коридорам. На лифте, снова топот, все, прибыли! Я услыхала: "Оперативная команда 05–08 на месте. Доложьте лично товарищу Андропову!"
Меланхолическая пауза, дрожь пальцев на моей коробке, затем звонок и слабый голос в матюгальнике: "Пускай войдут!" Чеканным шагом входят, коробка раскрывается, и сквозь ажурные хитросплетения моей латунной клетки я вижу: громадный кабинет, опущены гардины и - крючконосый старец, сидит, устало положив распухшие фаланги на сукно. Он барабанит: "Докладывайте, братцы!"
Полковник Чижиков, исправно припечатав шаг, подходит к Ю. В. Андропову и рапортует: "Задание готово! Зловредная коробочка доставлена. Тем самым игра в знахарство и проча ересь прекращены… Однако…" - он наклоняется к Андропову и что-то шепчет. Тот дал ему рукой отмашку, скривился с энною брезгливостью, потом с усилием поднялся и подошел к окну. Чуть приоткрыл гардинку.
Москва, ноябрь 82-го. Железный Феликс доминировал над пестрыми потоками машин. Простые, беззаботные, шныряли москвичи вокруг Лубянской площади. На стенах - портреты членов Политбюро. 65-я годовщина ВОСРа стояла на пороге. Андропов хрустнул пальцами и тихо произнес: "Не уследили, хлопцы, за Ильичом… сдается, что непростое время выпало на долю нашей Родины, СССР. Дожить бы до победного конца!"
Андропов проглотил слюну, прошелся вдоль стола, нажал на кнопку магнитофона. Мелодия "Странников в ночи" печальным джазом окутала нас, тварей дрожащих. Андропов выдохнул: "Но это прискорбное событие, товарищи, нас не должно удерживать от продолжения борьбы с врагами Страны Советов, к которым относятся и разные шаманы, и даже много хуже… Ну, где там ваша мундовошка, показывай!"
Коробочку поставили под лампу. Андропов нагнулся с громадной лупой и начал рассматривать фактуру моего тела. Он что-то бормотал под нос, потом сгруппировался и вынес окончательное резюме: "Есть сведения, что эта муха обладает губительной биоэнергией. Прошу вас проверить лабораторным путем, в чем дело, и доложить. Все, за работу!" - и он захлопнул папку, где значилось: "Джаваха-Муха".
Усердные ребята почапали по коридорам Великого строенья КГБ, когда-то - Охраны батюшки-царя. На бесконечных вереницах дверей стояли номера, и мириады этих табличек без имени мозолили глаза, которые я терла мохнатыми своими лапками, пытаясь различить, куда же, собственно… На спецподъемнике спустились в подземелье и там, пройдя сквозь целую систему спецдверей, мы очутились в лабораторном помещении. Сплошные колбы, мензурки, датчики, а также центрифуга. Меня немедленно прикнопили к стеклу и начали рассматривать да замерять. Убийцы в белых халатах склонились надо мной.
Произошел замер. Отдельно каждой волосинки. Они пропитывали меня растворами, вертели на кончике пинцета и были в целом недовольны: объект не отвечал поставленной задаче - найти источник биополя, способного питать энергию дряхлеющего человека. Профессор Бардаков утер салфеткой лоб и произнес: "Придется - в генератор пси-энергии!"
Они распяли меня на маленьком штативе и поместили между двух пластин. Потом рванули на себя рубильник, и я увидела, как синий змеевидный ток прошел сквозь маленькое тело. Я стала корчиться, запахло жареным, они же подбавляли току, и хруст трещащих сочленений стал вовсе невыносим. И вот, когда совсем прощалась с жизнью, увидела: из-под мохнатых сочленений вскипает белая и молодая плоть, она неудержимо разрывает старое членистокрылое начало. Напор, еще напор, и вот я встал на обе ноги, плотно, и разметал проклятую машину пыток.
"Они" попятились: да это, знай, невиданно… сенсация… наш опыт удался… Так вот кто крылся под долбаной личиной этой мухи… Смотрите, он зомбирован! Ведь это - муха-зомби, она же человек!
На что я им, ступив два шага и послюнявив кулак: "Ну вы, знай, сатанисты, давай одежду!" - Они попятились, швырнули мне какое-то рванье. Я еле влез в штаны и майку, потребовал вина, и тут они набросились со всех сторон, пытаясь скрутить меня и положить на землю. Одним движеньем я расшвырял всю эту братию, ногою выбил железну-дверь, потом вторую и начал бег.
Гудела сирена по всей Лубянке, мигали лампочки, и топот бесчисленных сапог преследовал меня на этом пси-маршруте. Когда почувствовал, что дело плохо, плечом нажал одну из камер, вошел, прикрывши за собою дверь. Когда глаза привыкли к темноте, увидел: какое-то, знай, существо, без возраста и пола, заросшее седым вонючим волосом, сидит на четвереньках. Однако - не испугалось, подковыляло на четырех и протянуло передню-лапу: "Профессор Несмеянов. А вы кто будете, милостивый государь?"
- Я - анархист Нечаев. Попал сюда за пропаганду вольнодумия. А вы за что?
- За то, что верил в эволюцию и творческую силу интеллекта…
- Ну и давно вы здесь, папаша?
Профессор протер глаза, подполз к стене и начал пальцами ощупывать какие-то зарубки: "Уж долгих сорок семь с крючком. Я был посажен в июне 35-го. Сегодня - ноябрь 82-го.."
- А почему вас не расстреляли?
- Да потому, что я носитель секрета "вечной жизни". Я разработал теорию всеобщего живительного дела. А тот, кто ей владеет, имеет в руках весь мир…
Профессор подполз к стене, и я увидел: какие-то крючки и формулы. Безумный столетний старец водил по стенам крючкообразным пальцем и бормотал: "Дисциплинированные батальоны творцов бессмертия, создание свободных мастерских, цехов… аккумуляция энергий тела и души… прыжок из царства несвободы в царство воли.."
- И почему "они" не взяли на вооружение теорию "живительного дела"?
- Да потому, что рассмотрение вопроса длится по сей день. Никто не ставит подписи.
Во мне все сжалось… Весь этот русский бред, мессианизм. Толстые, Тимирязевы, Кропоткины… Их утопическая ересь - так называемый российский бред! Когда я это слышу, я зверею…
…Как часто я зверею… наверное, сие есть следствие бунтов и революций. Да, наших, русских. Хочу дать в морду, ударить палкой, унизить и растоптать. При звуке любого выспреннего слова. Сей ген сидит из нас, в каждом после 17-го года. Взять первого, кто встретится, сказать: "Ну что, сука, улыбишься?" И в рожу дать, и с хрустом челюсть своротить. Потом - потом могу поговорить и о духовном.
Впрочем, довольно рассуждать! Я выпрямился, подал руку: "Прощайте, папаша! Желаю вам успешного раденья. На благо обща-дела. Бывайте!" - и вышел за порог.
Удар дубиной по голове поверг меня в смятенье. Я рухнул, как сноп подкошенный, и эти господа поволокли мое безжизненное тело по бесконечным коридорам Лубянки. В бреду я слышал имена: Дзержинского, Войновича и Сталина.
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩ ЛЕНИН!
Они подняли меня как куль и кинули мордасом на заднее сиденье: "Поехали!" Машина заревела как зверь, помчала по улицам Москвы. Петляя от невидимой погони. Уткнувшись носом в чьи-то галифе, я краем глаза вижу: мелькающие фонари, метель, тугой затылок человека за рулем. А краем уха: "Гони скорее, чтоб "этот" не прочухал".
- Что, "этот" не того? - Кажись, в порядке, Иван Семеныч! - Однако ты поосторожней…
"Этот" - это, наверно, я. Они готовят меня для непонятной роли, но интуиция мне говорит, что все это - смердит. Буквально и переносно. Я напрягаю внутреннее зрение и вижу: сейчас - 7 января 24-го, поганый год! По их понятию, я должен стать диверсантом, прокравшимся к больному Ленину. Затем я буду ликвидирован с оружием в руках. Кому-то это нужно. И потому они вогнали мне в задницу длиннющий шприц какой-то гадости. И потому я вырубаюсь. Медленно, но верно. Москва, ленивая хавронья, мелькает за окном. Какого хрена? Непра… я не…
…Прошло неизвестно сколько времени: час, два? Я раскрываю зены: сплошная темнота, ребята… Сижу, обнявши руль. Ну, значит, влип! На ощупь тыкаю в панель: безумно ярко вспыхивают фары… Что это? Сижу в "роллс-ройсе", сияющем, недвижном в мертвой тишине. За ним - аэросани, немецкие, с полозьями, за ними - еще один "роллс-ройс"… 16-го года выпуска. Так, значит, я в Горках! И Ленин - рядом. Лишь он имеет все это в России января 24-го… Да, все-таки я здесь!
Я выхожу из гаража: огромный, чистый небосвод, усеянный созвездиями. Я напрягаю зрение: зверек, похожий на горностая, бежит по снегу - в соседний темный лес. Уныло-бледная луна беззвучно созерцает действо.
Передо мной - большая темная усадьба с колоннами. Да, это особняк московского градоначальника! Я открываю бесшумно дверь. Стараясь не скрипнуть половицей, вхожу… При лунном свете вижу: гостиная, большой рояль, картины французских мастеров. Я узнаю основы прежней жизни.
Скольжу по коридору. Там, в глубине, полоска света. Прикладываюсь к щелке: старуха Крупская читает Джека Лондона. Приоткрываю вторую дверь: сидит недвижимый в качалке, завернут в плед, и голова склонилась набок. Глаза безжизненно…
Глаза безжизненно распахнуты, изо рта на полувывале - язык, слюна стекает на китель, на плед.
На голове - пригрелась кошка, и придает сему дебилу смиренный домашний вид. На столике - послание германских коммунистов, а также хвалебная поэма горцев Дагестана. Неужто сам Ильич?
Я слышу голоса, шаги и быстро прыгаю за штору. Заходит человек во френче, галифе и с револьвером на боку. За ним - опухшая Надежда Константиновна. Он говорит: "Ну что, товарищ Крупская, когда прогоним кошку?" Она заламывает руки: "Прошу вас, товарищ Шмеклис, оставьте последнюю земную радость Ильичу!" Тот морщится: "Вот видите, дрянная кошка нагадила на лысину, на справочник политработника! Ну разве ж это дело?"
Звонят по телефону. Шмеклис спешит в каптерку на негнущихся ногах. Я слышу голос: "Без изменения, товарищ Сталин! Да, путается, старая карга. Пора решать вопрос. Есть, будет сделано!" Он возвращается, одним движением снимает кошку с лысины вождя: "Таков приказ ответственных товарищей. Убрать!" Кошка пищит и отбивается, но он сует ее своей железной лапой в сатиновый мешочек, выходит. На неухоженном, опустошенном лице вождя - страдальческая мина: он хочет кошку, любимую забаву последних дней. Надежда Константиновна рыдает, сиделка тоже.
Со смешанными чувствами я наблюдаю за этой сценой. В ней выразилась суть того, что называют русской революцией… Все, наконец-то они уходят! Теперь мы оба наедине - я и Ильич… Я знаю, что мне поручено его убить. Рука соскальзывает вниз… В кармане брюк - холодный браунинг с единственным патроном. Я должен убить его в упор и быть убитым самому. 8 января должно войти в историю, однако… в моем запутанном мозгу меняется программа: я оставляю этот безумный кабинет и, бормоча ругательства, бегу за Шмеклисом. Судьба несчастной кошки мне интересней.
Латыш-чекист идет по коридору. Не надевая шинели, выходит на улицу. Чеканным шагом - в знакомый мне гараж. Там он швыряет плачущий мешочек на пол, приказывает сонному охраннику: "Избавиться от дряни!"
Избавиться от дряни! Вся логика всемирных геноцидов вобралась в этом торжественном приказе.
Рябой калмык Василий бормочет "есть", берет мешок, где тихо плачет кошка, винтовку и топор, идет из гаража туда, где за деревьями белеет при свете луны недвижный пруд. Еще одно убийство близится. Василий кладет мешок на снег и топором проламывает прорубь… Сейчас свершится! Я подбегаю сзади, валю его на землю, ударом браунинга по голове лишаю сознания и с кошкой на груди бегу назад в гараж. Мне надо ее спасти - от сталинцев, троцкистов и даже - от самого вождя…
Я завожу "роллс-ройс": "Ну, ну, давай!" "Роллс" вздрогнул, запыхтел, завелся. Мы озарили светом фар гараж, одним напором вышибли перегородку и по аллее понеслись навстречу проходной. Нам надо срочно вырваться из этого проклятого участка земной коры. Я знаю, что это место - худшее из всех, что были или будут на планете… "Они" очухались. Кричат: "Остановись, стреляю!"