А однажды, так сложились обстоятельства, так филигранно выстроилась цепочка "совпадений", что нет сомнений: вот она – воля Божия! Оказались Петр на пару с Василием в маленьком городке, где им ничего не осталось, как общаться и писать. Друг открыл Петру незнакомые доселе грани своей натуры. Из-под шелухи чужеродных наслоений, из-под гремящих медью лат и щитов – проявился заботливый, рассудительный человек с мягким застенчивым взором глубоких глаз.
Часами говорили, открыто, доверительно, прямодушно. Бродили по аллеям старого парка, пили чаи с калачами за столиками кафе, купались в прохладной воде, превозмогая страх – и слово за слово, помощь на помощь – открылась душа его. …И молила: видишь, брат, как тяжко мне под этим грузом, видишь, как томлюсь я, как жажду освобождения – так помоги же, помоги мне, брат!..
Каждую ночь они "сдавали друг другу смену": Василий вставал на рассвете, когда Петр засыпал после ночных трудов. Ночью же, оставшись наедине, Петр заглядывал в комнату соседа, убеждался в бездонной глубине сна, умиляясь его по-детски распахнутому рту.
В своей комнате зажигал он свечи и учился "предстоянию". Поначалу с великим напряжением сил продирался через злобные заросли помыслов. Как за перекладины крутой лестницы вверх, вцеплялся в каждое слово молитв, чувствуя руки помощи, тянущиеся сверху.
Не всегда это удавалось ему так уж быстро и свободно. Иногда и колени в синяки избивал, губы до крови закусывал. Голову мутило до обморочной тошноты. Все тело горело и стонало… От малодушия иногда срывался и со стыдом уходил прочь, в удобный комфорт тупого рассеяния. Но невидимая добрая сила звала из тени к свету, и возвращался он к мучительной голгофе "предстояния". Дойдя до крайнего предела, когда уже готов был зарыдать в угаре отчаянного бессилия, – он неожиданно ощущал сходивший свыше дивный покой. В этой тиши, в этом зеркальном штиле на воде души, в этом безлюдье… ничего не было кроме тончайшего ощущения Присутствия и беззвучного повеления: "говори". И Петр, обернувшись в малое дитя, молил, просил, рыдал к Тому, Кто отечески внимательно слушал его.
Да, Он все знал, не было перед Ним секретов, но одно Петр сознавал абсолютно точно: Господу нужны его просьбы за людей, нужно это его глуповатое лепетание, потому что Он слушал и утешал. Дойдя до изнеможения, он был готов рухнуть, упасть без сил на скрипучую кровать – ан, нет! Вот тебе, сынок, еще немного сил, вот тебе еще от сладостей райских садов.
И тогда садился он за клавиатуру ноутбука и… ничего в голове не было. Ничего, кроме тихой любви ко всем и всему. В голове рождалась мысль, облекалась в слова, пальцы едва касались мягких клавиш, – и таинственный источник изливался на голубоватый экран монитора… знаками, рекой знаков, строчками, абзацами, страницами…
Почти всегда такое излияние затухало на полумысли, полуфразе, привнося легкую досаду неутоленной жажды. Впрочем, чтобы сладость этого вина не вызвала головокружения от успехов, пожалуйста – тяжесть в голове, тупость, боль в солнечном сплетении и онемение в конечностях. Прожекторы гасли, занавес опускался, наступала глухая тишина.
Сквозь затухающие всполохи сознания слышал он, как заступает на вахту сосед и товарищ по оружию, перу, клавишам, нет – перу… Тот шаркал шлепанцами, кряхтел и бурчал, хлопал дверью. А Петра уже почти нет, его плавными кругами затягивало в теплые воды безвременья.
А в полдень на набережной Василий читал свои наброски. Остыл чай. Не замечали они окружающих людей. Василий уводил слушателя в давние времена, когда вера народа спасала его от врагов. Когда Небеса милостиво преклонялись на соборную молитву. И видел Петр, как незримо поднималось могучее древо, выросшее из семечка, посеянного таинственным Ангелом вдохновения.
– Это то, что нужно, Василий! – воскликнул Петр, привлекая всеобщее внимание. – Почему до сих пор никто об этом ничего не писал? Это именно то, что нам всем нужно!
– Ты думаешь?.. – растерянно потирал тот лоб.
– Уверен!
Они тогда не знали, сколько впереди у Василия трудностей. Через сколько отказов, унижений, сокращений, переписываний нужно будет пройти, чтобы издать эту книжечку. Чтобы в один солнечный праздничный день раскупили ее в количестве трех тысяч экземпляров. А вместо денег унесет он домой распухшие, онемевшие от автографов пальцы. И снова будут ругать его домашние за непрактичность. И снова употребит он хлебного вина сверх уставной нормы. А ночью будет бить земные поклоны до шишек на лбу, с хриплыми стонами и горючими слезами.
А люди прочтут и узнают, как нужно спасать и обустраивать Россию: покаянной соборной молитвой.
Взрослый сын пришел к отцу
… И спросил сынуля:
– Пап, ты не посоветуешь, как найти невесту?
Детишки, как известно, обычно вырастают. А ты по старой привычке все еще считаешь их маленькими. Тогда вот так придет к тебе дитеныш и оглушит подобным вопросом. Петр внимательно посмотрел на сына. Тот как-то быстро и неожиданно возмужал и превратился из гадкого утенка-подростка в крепкого, симпатичного юношу. Вадим рос молчаливым, застенчивым парнем. В отличие от неусидчивой сестры, больше всего любил почитать или посидеть за компьютером. Учился ровно и успешно, занимался теннисом, иногда подрабатывал. Его друзья были ему под стать: "компьютерные мальчики" с уклоном в сторону интеллектуального бизнеса. На поколение "компьютерных идиотов", к которому относился и отец, они смотрели с жалостью, как на инвалидов. Например, посадить Петра за ноутбук потребовало от сына титанических усилий. Но зато в течение полугода отец с трудом, но все же осилил простенькую текстовую программу Word, чем очень порадовал сына.
Итак, Вадим обратился с вопросом, в котором мало что соображал. Видимо, пробные заходы на рынок невест не прибавили ему оптимизма. Петр сам немало огорчался, глядя на нынешних девушек, у которых душевности наблюдалось не более, чем у автоматов по продаже сигарет.
– А ты приглядись к маме и увидишь в ней черты своей будущей избранницы.
– Ну ты прикинь, па, наша мама из другого поколения. Она даже не из другого мира, а из антимира.
– Вот и поищи в этом "антимире".
– Это как?
– В церкви, сынок. Там.
– Ты извини, па, но у нас с тобой имеется договоренность: здесь никакого насилия.
– Я целиком "за" и не пытаюсь нарушить твою свободу. Но давай спокойно разберемся. Тебе, как всякому психически нормальному мужчине, хочется иметь скромную, трудолюбивую, любящую подругу жизни. Так?
– Да.
– А что такое мир? Это – разврат, паразитизм и самолюбие. Значит, сама логика жизни поворачивает твой выбор в сторону антимира. А это Церковь.
– И все-таки наша мама нецерковный человек.
– Ты прав. Но это дело времени. Это у нее впереди.
– С чего такая уверенность?
– Из жизненного опыта и веры. Но если хочешь, я могу дать тебе несколько советов из собственного опыта.
– Ну давай.
– Во-первых, хорошие девушки есть и их немало. Только они не ходят по дискотекам, барам и не лезут навязчиво на шею. Такие девочки в основном дома сидят и читают книжки. Значит, искать их нужно в недрах порядочных семей.
– А как их оттуда выудить? – усмехнулся Вадик.
– Путем внедрения. Можешь, например, использовать наши с мамой семейные знакомства. Будем брать тебя в гости, в свет выводить, так сказать.
– Уже неплохо, – заерзал сын.
– Дальше. Совет второй. Не играй сам и не позволяй играть своей потенциальной супруге. Это чтобы "не купить кота в мешке". Поверь, люди в брачный период далеко не те, с которыми приходится жить в обычной жизни. Поэтому с первого дня знакомства – абсолютная искренность. Не старайся скрывать свои недостатки, а с легкой иронией расскажи девушке о своих маленьких проблемах. Это вызовет ответную искренность, и между вами наладятся дружеские отношения.
– Гениально. Я, кстати, замечал, что отношения с девушкой всегда похожи на спектакль. Это ты правильно заметил. Значит, собственной искренностью вызвать ее открытость. Хорошо.
– Другого пути нет. Только так. Ты мужчина, ты сильней, поэтому на правах сильного ты предлагаешь ей инициативу в главном – в правде. Третье. Девушка должна хотеть иметь от тебя детей. Если этого нет – она тебе не доверяет. Или порочна. Не позволяй себя обмануть отговорками, вроде "сначала поживем для себя" или "давай проверим чувства". Поверь, женщина подсознательно выбирает себе будущего мужа с целью иметь детей, похожих на него. И если этого нет, то вы будете на ложном пути.
– Согласен. Пап, ты меня все больше удивляешь. Ты что, где-нибудь учился психологии брака?
– Конечно. В жизни, на практике. Четвертое. Брак – это совместное притирание, взаимная шлифовка. Это готовность ради семьи поступиться своим самолюбием, привычками. Поэтому необходимо проверить девушку на уступчивость. Если она будет упрямо гнуть свою линию, с такой семьи не построить. И последнее. Чтобы узнать, какой девушка станет в будущем, нужно посмотреть на ее мать. Случается, девушка во многом не согласна с мамой. Но все равно она подсознательно будет строить свою новую семью по типу прежней, в которой она воспитывалась. Поэтому, если тебе не нравится будущая теща, ее дочь не твоя невеста.
– Однако ты меня озадачил. Где же найти такую, чтобы выполнила все требования?
– Я уже сказал где. Но если хочешь, поищи вокруг. Впрочем, есть один сильнейший совет, который намного упростит твой выбор.
– Может, с него и нужно было начать?
– Сейчас ты сам решишь. Итак, воспринимай брак, как подвиг любви. Какой бы ни была твоя избранница, отнесись к ней, как к потенциально гениальной личности. Полюби ее, как отец дочь. Ведь дочерей не выбирают. Отец любит ее такой, какая она есть. Своей терпеливой любовью измени ее и вырасти в недрах собственной семьи такую жену, которую хочешь. Вот так: через подвиг любви. Поверь, истинная любовь – творит чудеса. Она из камней людей делает.
– Здорово! Па, ты у нас доктор психологии.
– Бери выше, сынок! Я – христианин.
– Спасибо, отец. Ты у меня не хилый батя, ты у меня крутейший мэн!
"Во влепил! – поскреб затылок Петр, когда за сыном закрылась дверь. – Воистину, я не достоин такого сына. Он гораздо лучше меня".
Блаженный: слово защиты
– И ты будешь писать о нём?..
– Да. Почему тебя это удивляет?
– Да он – алкаш и сквернослов!
– А кто во времена застоя не пил и не ругался? Пусть первым бросит булыжник.
– Да, но мы об этом хотя бы не писали.
– Может быть, просто не могли? А он смог.
– Тоже мне геройство – выставить собственные пороки на всеобщее обозрение.
– Да уж, для того, чтобы стать мишенью, нужно иметь мужество.
Этот внутренний диалог начинал утомлять Петра. 24 октября по телевизору показывали передачи в память писателя, игровые и документальные фильмы. Выступали родственники Венедикта, друзья. У его безалаберного памятника толпились люди всех поколений и вспоминали покойного, кто весело, кто со слезами. Откуда столько народной любви к этому вопиющему "неудачнику"? Что за феномен!
Наконец, удалось разыскать Петру в шкафу потрепанную в перестроечных дебатах книжечку Поэмы, изданную в далеком 95-м, открыл… и оторваться не мог. Странно, ни пьянство, ни ругательства на этот раз не задевали – все это вдруг показалось мишурой, вполне простительной для нажитого опыта жизни. Ругательства автора поэмы не несли в себе смысловой нагрузки, как, скажем, блатной жаргон, или атеистическое богохульство; это, скорей, слова-паразиты, навязанные пролетарской средой. Ну да ладно об этом… Зато на первый план выступило нечто подкупающее. Второе "я" Петра, гневно обличавшее покойного, жалобно пискнуло и затихло.
А произошло вот что. Сквозь белила и помаду грима, изобразившие шутовскую пьяную гримасу, проступили слезы. Как у блаженных и юродивых: шутки, лицедейство, ужимки, – а в глазах бездна сокровенной боли и мудрости. Не потому ли грозные цари перед ними шапки ломали и взор долу припускали?
Вспомнились слова одной переводчицы. Она водила по Москве группу японской творческой интеллигенции. Они то и дело останавливались перед пьяными нищими, с умилением разглядывали их опухшие физиономии, выслушивали хриплые ругательства и повторяли одно и то же: "Сколько здесь святых!" Когда-нибудь откроется нам тайна о наших родных алкашах, которую почувствовали эти носители далекой древней культуры.
Вот и Федор Михайлович в "Преступлении и наказании" пророчил: "И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: "Выходите, – скажет, – и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!" И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: "Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!" И возглаголют премудрые, возглаголют разумные: "Господи! Почто сих приемлеши?" И скажет: "Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…"
А в это время изрядно постаревшие друзья Венечки, сменяя друг друга на экране, рассказывали неожиданное. Блаженный-то, оказывается, обладал феноменальной памятью, энциклопедическими знаниями, чуть ли не все книги в ближних библиотеках перечитал. А уж тонкость души имел – что вы! При нем сказать пошлость ― не смей, а то встанет и уйдет. И раковую опухоль горла, предсказанную в Поэме, и все сопутствующие операции принял спокойно и смиренно. Поэтому совсем не удивило Петра, что после смерти в православной церкви отпели Венечку с венчиком на лбу. Вполне достойный уход из жизни юродивого со слезами на глазах. Который вопил к ангелам и писал слово "Бог" с большой буквы.
– Это ты брось, – снова проснулся в душе "тот самый, который во мне сидит и считает, что он истребитель". – Этого мы никак не допустим! – пищал негатив.
– Ты о чем? – устало спросил Петр.
– Ну, чтобы это… пьянчужку в святые записывать, – как-то нерешительно пояснило второе "я".
– Вот что, – сказал Петр строго. – Не знаю, как там у вас, а у православных "о покойнике или хорошо, или ничего". Не способен доброго слова об усопшем сказать, так молчи – за путного сойдешь.
Затих, кажется, оппонент. Ну и ладно.
Петр полистал книжку, дошел до этих слов и перечитал их несколько раз. "Почему они так задели меня? – задумался он. – Ну конечно! Я сам так думал. Это моё. Конечно, Венечкино, но и моё".
...
"Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновенья, когда нельзя быть грубым, когда у человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и тих? Почему так?! О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив, и был так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом, – как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. "Всеобщее малодушие" – да ведь это спасение от всех бед, это панацея, это предикат (субъект – А.П.) величайшего совершенства!"
Да, господа, это от души. Это иносказательное блаженство нищих духом.
...
"Я вынул из чемоданчика все, что имею, и все ощупал: от бутербродика до розового крепкого за рупь тридцать семь. Ощупал – вдруг затомился. Еще раз ощупал – и поблек. Господь, вот видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того , по чему тоскует душа ! А если бы мне дали того , разве нуждался бы я в этом ? …"
– Что, мой неугомонный оппонент, молчишь? А?
– …
– Вот так, дружок. А написано-то сие не в православной Москве двадцать первого века, когда двери храмов открыты настежь – иди и спасайся. Написано это в 1969-м, когда за одно поминание Бога тебя определяли в психушку с диагнозом "вялотекущая шизофрения". В те годы "мертвецкого застоя" любые суждения о смысле жизни, об истине, о вечности, о Боге – принимались в штыки, как некая угроза существующему безбожному строю. И правильно они боялись. Потому что поиски в этом направлении – всегда! – приводят человека в Православие. Если, конечно, человека (то есть чело, устремленное в вечность, а не на сиюминутный рай на земле); и если, безусловно, честного (потому что иному прочему к Богу путь закрыт). А уж православный человек априори не может быть никем другим, как монархистом – приверженцем единственной богоугодной власти Божиего Помазанника. Так что губители монархии и цареубийцы правильно боятся Православия – это единственная сила, перед которой они бессильны. Потому что сила эта от Бога Вседержителя.
Впрочем, вернемся к Венедикту, "благословенному" от рождения святым именем своим. Читаем:
...
"Петушки – это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех, может, он и был, – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…"
Это здорово замечено. Как часто приходится видеть безумие в глазах "трезвых" бизнесменов, готовых стереть в порошок любого, кто им помешает упиваться блеском золотого тельца. И как страдание нищего пьяницы пережигает внешнее безумие в сокрытое блаженство юродивого, попирающего суетную мудрость века сего. Как любили говаривать в те семидесятые годы, "вино – материя духовная".
И так ли уж далеки были они от истины? Откроем Библию и найдем у пророка Иеремии: "Напойте его пьяным, ибо он вознесся против Господа; и пусть Моав валяется в блевотине своей, и сам будет посмеянием. … Слыхали мы о гордости Моава, гордости чрезмерной, о его высокомерии и его надменности…"
Вот, значит, как. Пьянство иногда попускается Богом для борьбы с гордостью. "Кого люблю, того наказываю", – сказал Господь. Судя по суровости наказания: смуты, революции, войны, всеобщая нищета при богатейших ресурсах, пьянство… – любит Господь Россию, дом Пресвятой Богородицы. Любит и таких, как Венечка, если даже мы, жестоковыйные, почитаем день его памяти. Если собирает он вокруг себя и после смерти толпы почитателей. Чем собирает? Ну не мертвым же телом – душой живой и вечной. Душой страдающей, отрекшейся от суетных ценностей мира сего. Святые отцы учат, что решение суда Божиего во многом зависит и от того, сколько любви оставил после себя усопший. Потому что любовь – покрывает всё. Понимаете – всё. То есть, и грубость, и пьянство, и безалаберность. Покрывает… Всё!
Откуда и куда едет в электричке наш Венечка? Сдается, не от безденежья к богатству, и не от забвения к славе – влечет его ретивое. Там, за горами, за долами, за синими лесами – ждут его два любящих сердца. Два теплых огонька на холодном ветру. Два светлячка в серой немой тьме.