– Время исчислимо только при температурах, не превышающих сто девяносто шесть градусов по Цельсию. На сегодняшний день в криомедицине применяют два основных метода погружения объектов в состояние анабиоза. Первый – это сверхбыстрое охлаждение, при котором вода внутри клеток, минуя стадию кристаллизации, превращается в аморфный лед, не повреждающий клеточные мембраны. Однако такой метод подходит лишь для чрезвычайно малых объемов клеточной ткани и поэтому широкого применения не получил. Второй способ – использование жидких криопротекторов и их водных растворов – глицерина или пропиленгликоля. Они обеспечивают возникновение мелкоструктурной кристаллизации, при которой из жидкой воды образуются мельчайшие кристаллы обычного льда, не представляющие опасности для живых клеток. Несмотря на достижения криомедицины, применение жидких криопротекторов не позволяло создать достаточно эффективную и простую методику криоконсервации относительно крупных биологических объектов, таких как целые органы животных или тело человека, ведь главной задачей было сохранить при этом их полную жизнеспособность.
Я смотрел на ученого круглыми глазами.
– Да, да, до недавнего времени сохранение в замороженном состоянии организма человека было лишь экзотической погребальной услугой, но все когда-нибудь меняется. Мы установили, что из-за неравномерного распределения криопротекторов по объему любого сложного биологического объекта в этом объекте образуется фронт кристаллизации, что создает большие перепады температур и давления, приводящие к нарушениям химического состава внутриклеточной жидкости. Эти процессы делают возвращение объекта к жизни невозможным. Также непреодолимым препятствием на пути применения жидких криопротекторов был гематоэнцефалический барьер, который мешал проникать их молекулам в нейроны и клетки мозга. Применение клатратных гидратов, а в переводе с латинского clatratus и означает "огороженный", "замкнутый", в качестве центров кристаллизации и одновременная заморозка всего объема объекта позволили решить вышеуказанные проблемы.
Я нервно сглотнул и почесал затылок.
– И как далеко зашли ваши эксперименты?
Тут же я получил легкий щипок от Лели, пришлось замолчать и слушать дальше.
– Все это благодаря клатратам, которые представляют собой особый тип соединений газов с водой. Они, так же как и лед, имеют кристаллическую структуру, но в отличие от него клатратные кристаллы менее твердые и не имеют острых граней. В структуре гидратных решеток находятся полости размером в несколько десятков нанометров, где могут удерживаться молекулы внутриклеточных веществ. Также для клатратных гидратов не является препятствием гематоэнцефалический барьер – клеточные мембраны для них "прозрачны".
Я не выдержал.
– Вы что, замораживали живого человека?
– Что вы! Мы нашли гораздо более эффективный метод! – радостно воскликнул бородач. – Изучение микроорганизмов, найденных во льду, привело микробиолога Сабита Абызова к открытию такого явления, как сверхдлительный анабиоз. А группа ученых Всесоюзного научного центра хирургии во главе с академиком Владимиром Владимировичем Ковановым, еще в конце 1980-х годов теоретически обосновала применение клатратных гидратов для длительной консервации биологических объектов.
– Теоретически… – я заработал еще один щипок.
– Если кратко, то суть метода заключается в насыщении клеток биологического объекта тяжелыми инертными газами, которые находятся в составе земной атмосферы, – аргоном, криптоном, ксеноном. Помещенные в охлаждаемые барокамеры объекты в таких условиях погружаются в анабиоз. При этом применение криопротекторов вовсе не требуется. Проведенные позднее эксперименты показали, что применение кристаллогидратов инертных газов позволяет погружать объекты в анабиоз в очень широком диапазоне температур, от близких к нулю до ультранизких, и при этом сами объекты сохраняют жизнеспособное состояние. Так, например, сердцу лабораторной крысы, выбранной для эксперимента и замороженной до минус ста девяноста шести градусов по Цельсию, потребовалось чуть более трех минут с момента пересадки, чтобы вновь начать работу. А теперь у нас целая стая размороженных мышей. Мы замораживаем их до минус ста девяноста шести градусов. А потом реанимируем. И у нас получается.
На этой радостной ноте ученый прервал свою лекцию. Он подвел нас к другой прозрачной двери, уже внутри лаборатории. За ней находились барокамеры, подходящие по росту для человека. Одна из них была открыта.
– Конечно, существуют процедуры, обеспечивающие безопасный вывод организма из состояния анабиоза, а также аппаратные и медикаментозные средства, необходимые для дальнейшей его реабилитации…
С этими словами Иванов отошел от двери в сторонку. В отражении я увидел двух нехилых лаборантов, которые как тени выросли у меня за спиной. Один из них сказал, что мне нужно раздеться и пройти в душ.
Я вопросительно посмотрел на Лелю. Она кивнула. Меня захватила волна протеста.
– Я не согласен! Вы что, хотите меня заживо заморозить? Я не хочу умирать! Лезьте сами в эту камеру!
Поддаваясь порыву, я схватил за шиворот ученого и втащил в комнату с барокамерами. Он вырывался, и я тряхнул его и приложил к одной из капсул. И тут я увидел надпись: Елена Иванова.
Меня парализовало. Сергей Иванов освободился от моей хватки, он стоял рядом, отряхивая халат.
– Вы кого-то уже заморозили?
– Да! – поправляя воротник, сказал врач. – Это моя дочь. И не надо так. Если вы не согласны, мы не настаиваем. Просто мне сказали другое.
– Я! Не! Согласен! – Я бросился к выходу из лаборатории. За своей спиной я услышал слова Лели:
– Пусть идет, все равно вернется, обратного пути нет ни у кого!
Я попал в один из туннелей между магнитным павильоном и кернохранилищем. Это была территория старой станции. Я подумал, что в такие места, если нет клаустрофобии, хорошо приходить одному, естественно, сказав кому-нибудь, куда отправляешься и на сколько. Здесь уходят все суетные мысли, а остаются только вечность и холод, такие же беспристрастные, как этот бесконечный лед. Нащупав зажигалку в кармане чужой куртки, я обрадовался. В свете маленького пламени сверкали кристаллы изморози на потолке, а клубы пара, вырывающиеся изо рта, казались плотными и осязаемыми. Когда я следовал очередному изгибу коридора, тьма отползала и пряталась за следующим поворотом и тут же возникала у меня за спиной как неумолимый преследователь…
Я выдержал час. Скорее для порядка. Леля была права – обратного пути у меня не было.
Они меня ждали.
– Где гарантия, что меня вернут?
– Ее нет, но если что, вы будете первым, кто это сделает. Самое главное, вытащите мою дочь! Мы ее вместе с вами будем размораживать. Увы, оказывается кроме медицины здесь еще нужно что-то другое!
– Бога попросить, например! – вставил, улыбаясь, один из лаборантов.
Иванов кивнул головой, видимо, и ему эта мысль приходила на ум.
– Вы будете находиться "там" несколько часов, но, уверяю, вы даже ничего не почувствуете. Мы заморозили мою дочь в 2005 году, сразу после удачного эксперимента на сердце той крысы. У девочки рак, и тогда мы не могли ей помочь. Теперь мы знаем, как это лечить. И поэтому…
Иванов подошел ко мне, положил руку на плечо и посмотрел мне в глаза:
– Вытащи ее оттуда!
– Постараюсь…
Меня драили несколько часов, поставили с десяток клизм, побрили все тело, заставили несколько раз чистить зубы. Шесть часов снимали показания со всего организма: кардиограммы, рентгены, энцефалограммы, делали анализы.
Когда я, измученный всеми этими процедурами, поинтересовался, зачем все это нужно, один из лаборантов ответил:
– Мы же должны понять, каким вы к нам вернетесь!
– И я ли это буду! – огрызнулся я.
Лаборант ничего не сказал, а только еще шире улыбнулся и продолжил втыкать иголки.
Когда все экзекуции были закончены, меня уложили в барокамеру Похоже, вид у меня был настолько безысходный, что Леля подошла ко мне и неожиданно… поцеловала в губы.
– Все будет хорошо! – услышал я ее слова сквозь приятную пелену дремоты. Тут я уснул.
Я опять очутился на пляже. После зверского холода, терзавшего меня и внутри и снаружи, теплый песок и плеск волн казались особенно притягательными и ласкали все органы моих замороженных чувств. Лемуриец ждал меня.
– Приветствую тебя, Стас! Теперь ты сможешь дольше, чем раньше, оставаться с нами. Правда, пока мы точно не знаем, сколько именно ты здесь пробудешь.
Мы шли по пляжу, греясь на солнце и наслаждаясь покоем. Лемуриец говорил, вернее, думал, но я "слышал" его.
– Планета Земля существует в том виде, к которому все привыкли, несколько миллиардов лет. За это время на ней жило несколько поколений, если так можно выразиться, разумных существ. На данный момент вы представляете пятое. Я постараюсь объяснить тебе, насколько это возможно, что и откуда возникло. Очевидно, что если Абсолют раз за разом отправляет тебя к нам, значит, мы чем-то должны помочь своему будущему поколению. Мы должны это понять! Сейчас ты находишься в некоем информационном центре. Да, тут нет ничего такого, к чему ты привык в своем мире и что связано у людей с понятием "информация". Здесь нет ни книг, ни компьютеров, нам не нужно создавать базы данных или придумывать сверхъемкие носители. Все, что мы делаем, – пользуемся информационным полем Вселенной, оно доступно для нас и бесконечно в своих потоках информации. Подключаясь к нему и правильно обращаясь, можно получить любую информацию о прошлом, настоящем и будущем. И поэтому слушай!
Ты являешься представителем пятой земной расы. Первую составляли странные существа с телом, похожим на большой мешок. В верхней точке оно имело отверстие, из которого выдвигался некий орган, отвечающий за ориентацию и управление. С течением времени тело уплотнилось, а орган на макушке дегенерировал в то, что называют шишковидной железой. Иногда ее еще зовут "третьим глазом", но это совершенно неверно, потому что глазом этот орган не был никогда. Представители ранних цивилизаций размножались делением. Эти огромные мешкообразные создания делились пополам, подобно клеткам, однако эти части не росли – каждая половина сохраняла свой первоначальный размер. Они не умирали естественной смертью, разве что погибали. Они были бессмертны! Это свойство на Земле сохранили простейшие организмы, например, амебы – они делятся до бесконечности, а значит, не умирают. Как только появляется генеративное размножение – срок жизни ограничен.
Я шел по песку, а в моей голове рисовались странные образы мешкообразных существ с антеннами на макушке, квакающих при делении. И я рассматривал свои галлюцинации.
– Постепенно в процессе эволюции шло уплотнение и уменьшение размеров тела. Так на Земле сформировалась вторая раса. Ее представители контролировались Тонким Миром благодаря хорошо развитому третьему глазу. К концу существования этой расы появились гермафродиты. Сознание существ второй расы было самое смутное, какое только можно вообразить, – по уровню разумности они вряд ли могли конкурировать с современными животными. Чтобы сделать земных существ разумными, было необходимо наделить их мозгом для использования его в качестве инструмента разума в физическом мире. Считается, что это было достигнуто посредством разделения человечества на два пола.
"Что и сократило нам жизнь!" – подумал я.
Издалека донесся уже знакомый звук, похожий на сирену. Лемуриец забеспокоился и сказал:
– Тебе пора!
Меня опять рвануло за грудь и ударило о соленую воду океана. Я качался на поверхности, как лодка, что-то мешало уйти в глубину.
– Я же должен помочь дочке бородача! – мелькнуло у меня в голове. Я чувствовал, что возвращаюсь, не выполнив задания, но, как искать Иванову в этом странном мире, просто не понимал. Вдруг я увидел миллионы человеческих рук. Я уже не плыл, а летел или парил над нескончаемым полем из рук. Они тянулись ко мне и кричали:
– Помоги! Помоги!
Я сходил с ума от этого гипнотизирующего голоса, буквально чувствовал, как умирает мой мозг. Собрав остатки воли, я крикнул:
– Кто тут Елена Иванова?
Все затихло. Чья-то рука потянулась ко мне, я схватил ее и дернул что было силы.
Нестерпимый холод обжег все мое тело, я взвыл от боли и отключился.
Я четко чувствовал, что кто-то тыкает мою руку иголкой. Я отдернул ее и открыл глаза. Улыбающееся лицо лаборанта склонилось надо мной.
– Ого! А вот и моя премия проснулась! – радостно сообщил он.
Иванов был рядом с дочерью. Ее камера была открыта, по полу растекалась лужа раствора. Девушка стонала, но, похоже, приходила в себя. Я повернул голову и увидел Лелю. Первое, что я сказал:
– Есть хочу!
Действительно, голод у меня проснулся зверский.
Она улыбнулась.
– Сколько я там пробыл?
– Два дня! Чем тебя накормить? – голос у Лели был заботливый и нежный.
– Я за пельмени полжизни бы отдал!
После того как лаборанты по новой обработали меня своими иголками и анализами, Иванов отпустил меня к Леле. Она ждала в столовой с большой тарелкой пельменей и трехлитровой банкой сметаны. Я набросился на еду. К концу трапезы появился Сергей Иванов. Он коротко, но с чувством поблагодарил меня за дочь и сказал, что отправит ее вместе с нами на Большую землю.
Я думал, что все закончилось, и надеялся, что наконец мне дадут поспать. Не в анабиозе, конечно. И опять ошибся.
– Это еще не все. Я знаю, чем вы занимаетесь, и хочу вам помочь. Через час жду вас в кернохранилище. – Иванов хлопнул меня по плечу и ушел.
Мы с Лелей переглянулись, и я стал доедать пельмени – хоть эта радость была мне сейчас доступна.