На пасху дело было, говорили потом, что неугодник прямиком в рай полетел, мол, всякий, кто на пасху окочурится, транзитом туда отправляется – смех! Конечно, не мог он начальнику сказать, что про все это думает, но и принципам своим изменять не собирался и сдержанно в ответ поприветствовал:
– И вам здравия.
Но понял тогда – не отдаст начальник Зуйкова. Потому что свой, православный, а православный убить не может…
Да еще как убьет!
И убил.
Но потом даже был рад, что не дал делу хода. Получалось, чужими руками отомстил бы, а Челубеев хотел непременно сделать это сам.
Сам!
Срока в зоне большие, торопиться некуда. Такой случай может представиться, и представится, обязательно представится…
Как всякий руководитель советской закалки, Марат Марксэнович обладал изрядной толикой коварства, но если бы один Зуйков ему противостоял. Это он, Челубеев, был здесь один, и ввиду разницы сил и возможностей был вынужден перейти к тактике партизанских действий. Так, с наступлением морозов он начал осуществлять секретную операцию под кодовым названием "Большой взрыв". Когда неугодники стали вывозить трактором мороженое дерьмо и складировать его на берегу речки Неверки, многие недоумевали и даже с вопросами обращались: зачем, мол, это делается, с какой целью? На подобное любопытство подчиненных у хорошего начальника есть ответ: "Так надо". Скажешь построже, и вопросов больше нет. А дело заключалось в том, что Неверка течет по К-ской области, встречая на пути только заброшенные деревни – от "Ветерка" к бывшей "Пионерке". Речка ленивая, за зиму лед намерзает толстый и в ледоход забивает плотину прямо под стенами монастыря, да так, что почти каждый год саперы лед рвут. План был прост до гениальности – когда лед на реке встанет, сгарнуть на него бульдозером тонны дерьма и ждать весны, ледохода, когда оно, родимое, отдрейфует и остановится у когда-то родных, а сейчас ненавистных стен. И – получи, фашист, гранату! Нет, не граната это будет, а мина, самая настоящая мина! План операции "Большой взрыв" пришел Челубееву в голову, когда монахи крестили Светку, когда вернулась она домой, как дура, мокрая, нечесаная.
– Ну что, крестили тебя? – Челубеев делал вид, что спокоен, а сам места себе не находил.
– Я сама крестилась, – овечкой кроткой прикинулась. Сама, как же… Окрутили и крестили! Расчетливо, не торопясь, окрутили… Челубеев сразу это почувствовал. Задумчивая сделалась, молчаливая. Стоит вечером у окна и смотрит, стоит и смотрит…
Подсмотрел даже один раз из-за спины: может, видит там что, может, из стоящего напротив общежития личного состава показывают неподходящее? Было же три года назад, показали ребята из охраны кое-что спьяну, Светка пожаловалась, и Челубеев так их потом наказал, что теперь прячутся, увидев у окна Хозяйку. Подсмотрел – нет никого в окнах напротив, а она все стоит и стоит. Предложишь, бывало:
– Свет, давай порубаем?
Молчит – не слышит.
– Свет!
– Что? – Повернет голову, и по глазам понятно, что не только не слышит его, но даже и не видит! Разве это семейная жизнь?
Пытался отвлечь.
– Может, Светик, видик посмотрим? Комедия новая американская "Жареные мертвецы". Ребята смотрели – оборжались.
– Что?
"Любим мы со Светкой пожрать и поржать", – говорил раньше Челубеев. Говорил… Словно не родная теплая Светка рядом, а чужая холодная женщина, марсианка какая-нибудь, Аэлита непонятная… И никакой физической близости, какая тут физическая близость? Однажды ночью решил пойти на штурм и неожиданно легко штурмовал, но лучше бы этого не делал, потому что показалось, что она не только чужая, не только холодная, но и мертвая… Мертвая! Страшно такое про свою живую жену говорить, но как иначе скажешь, если лежала, как бревно неподвижное. Еще один такой штурм, и охота к этому делу вообще пропадет, ходи потом по врачам, глотай таблетки, какие Спицын втайне от своей Спицы глотает. Тайная мужская истина: "Пить бросишь – начнешь, курить бросишь – начнешь, а это дело бросать никак нельзя, его потом домкратом не поднимешь". Но вот ведь как: бросить нельзя и продолжить невозможно…
Самое неприятное, что подобное в их семейной жизни однажды уже случалось, и, хотя в результате семья сохранилась и двадцать лет потом прожили, по большому счету ничего хорошего это не принесло. Тогда все началось с кинофильма "Странная женщина". Сходила Светка в кино, пришла домой и стала так же вот, у окна. Стала и стоит. И вот так же спросишь что-нибудь, а она в ответ:
– Что?
Челубеев даже тайком тогда на тот фильм сходил, чтобы понять, что же такое жена там увидела, но ничего не понял, а только выспался. Нечего там было смотреть, а на Светку как подействовало.
– Что?
Но это только цветочки, ягодки были впереди. На день милиции в "Пионерке" давали концерт – артисты из областной филармонии приехали, они каждый год приезжали. В основном одни и те же, но случались и новенькие. А так – концерт как концерт, и про партию стихи, и про милицию, и песню душевную споют, а под конец что-нибудь веселенькое. А в заключение – банкет. И тоже – банкет как банкет: кто больше выпьет и на своих ногах уйдет. А разве начальник может меньше подчиненных пить? Нет. А утром в пять часов вставать, ехать в К-ск с отчетом. Короче, не остался Челубеев на банкет и даже до конца концерта не досидел, ушел домой, пару часов с отчетом поработал, завел будильник и лег спать. И проспал бы спокойно до пяти, если бы не телефонный звонок.
Ничего не понял со сна…
Голос женский, глухой, как будто через платок говорит:
– Ваша жена находится в парке "За пограничником". Она там не одна. – И отбой.
Посидел на кровати минут пять и все понял. Ведущий на концерте был – стихи о советской милиции читал. Внешне – вылитый Лановой, а фамилия то ли Цесаркин, то ли Цесарский… Так смотрела на него Светка, что неприятно делалось, отчасти еще и потому с концерта ушел. Но, конечно, даже представить себе не мог, что до такого может дойти, – не ушел бы. А сидя в трусах и майке на кровати, очень хорошо представил.
Даже слишком хорошо…
Быстро оделся, зашел на службу, взял в оружейке табельное оружие и обойму с патронами и двинулся пешком в сторону парка. Ночь стояла лунная, и, чтобы не засветиться, вошел в парк с тыла, перебрел вброд небольшой ручей, скрытно выдвинулся на огневую позицию, залег, снял пистолет с предохранителя – затвор передернул еще перед входом в парк, чтобы звуком не спугнуть…
То место называлось "За пограничником", потому что большой гипсовый пограничник с собакой прикрывал собой и как бы охранял тех, кто уединился на уютной скамейке – известное всем место. Получалось, они – видели, а их – нет. Но это если с центрального входа зайти.
А если с тыла…
Сидели, как два голубка, головка к головке, при желании можно было одним патроном обоих поразить. Впрочем, экономить патроны Челубеев не собирался. Два – им, один – себе, как говорится, в порядке живой очереди…
Почему не выстрелил? Этот вопрос Челубеев задавал себе потом не раз, и ответ выходил один – "Пионерка". Да, многое было сделано, но сколько еще предстояло сделать! Новая следовая полоса, спортгородок, радиоузел – всего не перечислишь. Челубеев был уверен – "Пионерка" Светке жизнь спасла.
Пришла под утро, растерянная, смущенная.
– Я все видел, я все знаю, не знаю только одного: было или не было?
– Не было!
– Поклянись!
Упала на колени, заплакала:
– Детьми клянусь, Маратик!
Обида грызла страшно, места себе не находил. И тут Людка Шалаумова заходит в кабинет бумаги подписать. Что-то в голову стукнуло: "Она!"
– Ты звонила?
– Я.
– Через платок говорила?
– Да, – и улыбнулась.
Если бы не было той улыбки, то, может, и ничего не было бы…
А так…
Даже сейчас тошно вспоминать. Поднялся, подошел, развернул к себе спиной, нагнул и… И главное – хоть бы посопротивлялась, недовольство высказала, наоборот – постонала даже…
А как перед Генкой неудобно потом было – в глаза не мог ему смотреть недели три. И жалко мужика – с какой сукой живет, а ведь не скажешь…
– 1:1, – сказал тогда себе Челубеев, но легче не стало, очень долго рана затягивалась. Да, по правде сказать, и не 1:1. На следующий год у Челубеева случился роман, самый настоящий, разводиться даже думал… В Сочи, в санатории "Щит и меч"…
Стюардесса по имени Жанна…
Не стюардесса, правда, подавальщица в столовой, но какая разница, главное, что Жанна! Влюбился, голову потерял…
Рассосалось не сразу, но рассосалось… Была еще пара-тройка приключений, однажды даже с неприятными последствиями, правда, быстренько залечил, и все, между прочим, на совещаниях – в системе исполнения наказаний немало интересных женщин работает. Но, как говорится, было и быльем поросло, не вернуть, не исправить, а жить дальше надо. Не мальчик уже, да и Светка давно не девочка. И вдруг снова, как много лет назад:
– Что?
И кто? Монах! В синих штанах…
Конечно, то, что монах, неопасно в смысле измены, монахам это строго запрещено, хотя мало ли кому что запрещено… Челубеев думал об этом с обреченностью, так как с недавних пор ему стал понятен механизм причинно-следственных связей в личной жизни человека. На этот счет Светка как раз просветила, точнее, не Светка, а книжка, которую сестры дали ей почитать. Фамилию писателя Челубеев не запомнил, русская и еврейская одновременно, а название сразу понравилось: "Механика судеб". Светка сначала читала про себя, а потом стала вслух целыми страницами зачитывать. Там всё на великих личностях подтверждается. Взять, к примеру, Пушкина. Гулял с чужими бабами? Еще как, оказывается, гулял! И за это получил пулю в живот. "Неужели это мне за Жанну?" – думал, слушая, Челубеев. "Или за жирную Хозяйку "Курятника", с которой на Всесоюзном совещании начальников ИУ, ИТУ, ИЗ и ИК предельно близко пообщался, которая и одарила тогда кратковременным недугом?" – спрашивал он себя. Вот она механика судеб, получай теперь и ты, Челубеев! С мужским мазохистским упорством иногда он этого даже желал: "Пусть, пусть она мне с этим монахом изменит – за Жанну, за Людку, за тех, чьи имена уже не помню! Но потом…"
Челубеев точно знал, что будет потом.
Сначала выстрелит в него, потом в нее, а вот в себя, как тогда в парке планировал, стрелять не станет. Не дождетесь! Дадут десять лет, не больше – "чувство ревности в состоянии аффекта". Зона – "сотка" – для работников правоохранительных органов. Строго, чисто, никакого беспредела, как говорится, все свои. Начальник – Сапожков Федор Федорович, встречались на совещаниях не раз. Но главное – дядя, родной дядя срок там отбывает, дядя, которому Челубеев очень многим обязан. К нему из армии в Москву заехал, чтобы посоветоваться в выборе правильного жизненного пути, а тот посмотрел на его красные вэвэшные погоны, хлопнул по плечу и сказал: "Ты уже на правильном пути, вот и не сворачивай". Помог в училище внутренних войск поступить, а когда Челубеев закончил учебу и получил назначение, дядя дал очень дельный совет:
– Если хочешь, чтобы тебя все вокруг уважали, обращайся к каждому по имени-отчеству.
– Как? – не понял Челубеев, – Ко всем, ко всем?
– Ко всем, ко всем.
А их "всех-всех" чуть не две тысячи. Личные дела читал, по ночам зубрил, пока скрытые возможности организма не распахнулись. Зато как зэки это ценили! Закоренелые рецидивисты плакали в строю – их за всю жизнь никто по имени-отчеству не назвал, а тут – сам Хозяин… Светка поражалась: тебе, говорит, с такими способностями в цирке надо выступать, а он, усмехаясь, отвечал: мне, мол, и тут хорошо. Только неугодников не запоминал. К этим, с позволения сказать, людям Челубеев относился с презрением и брезгливостью, потому как есть части тела, к которым мужчина не должен подпускать никого! Хотя необходимость их в зоне отлично понимал. Испорченные были той реальной страшилкой, которой зэки больше всего боятся, а страх подчиненных – лучший помощник руководителя, порядок со страха начинается. Чтобы не показаться шибко умным, Челубеев не любил обобщать, но тут был готов обобщить: власть в России всегда держалась на страхе, а без страха она развалится.
На воле страх – зона, на зоне – опущенные.
А в "Ветерке" неугодники нужны были еще и потому, что вся канализация, а теперь и ассенизация держалась на них. Из всех неугодников только одна фамилия запомнилась – Золоторотов, тот, которого Зуйков убил. Пилюлькин склонился тогда над ним и прочитал на нагрудной фанерке фамилию и отряд. Самая, между прочим, подходящая фамилия для 21-го отряда. "Золотая рота" испокон веку на Руси нужники чистила. Но фамилия запомнилась еще потому, что Золоторотов тот пришел с этапа как опасный, склонный к побегу маньяк. Челубеев взял тогда его личное дело, но с первых страниц увидел – шито белыми нитками. И кто шил? Господин Сокрушилин, и. о. генерального прокурора, тот самый, кто его родного дядю за решетку на восемь лет упек. Подбросил наркотики человеку, который кроме "Столичной" никаких других напитков не признает. В газетах писали: "Конец милицейскому наркобарону" – Челубеев читал и чуть не плакал, сжимая от бессилия кулаки. Вообще, насчет того, кто виновен, а кто нет, за годы службы в системе исполнения наказаний Марат Марксэнович вывел следующий расклад: треть сидит совершенно ни за что, треть можно было сажать, а можно и на воле оставить, и только треть по праву отбывает здесь свой срок, а некоторые еще и мало получили, и каждого третьего из последней трети лучше бы не держать за решеткой, деньги государственные расходуя, а сразу после суда расстреливать. Но он не статистик, а начальник исправительно-трудового учреждения: виновен, невиновен – сиди. Досидел, дожил – выходи на волю и доказывай, если есть силы и желание, свою невиновность. Правда, тем, кто ни за что, сидеть трудней, чем тем, кто по делу. Они ведь все пытаются понять: за что, за что, а понимать нечего – система работает, и желательно в ее жернова не попадать. "Невезучий ты, видно, был парень, очень невезучий", – подумал тогда Челубеев про скрючившегося на земле неугодника и приказал писать свидетельство о смерти.
И такую вот неприятную деталь из прошлого вспомнил Челубеев в ожидании монахов, а они почему-то всё не шли.
Марат Марксэнович встал из-за стола и направился в угол, где на узорчатом коврике замерли Дуся и Фрося, которые в буквальном смысле спасли его после случая в парке. Все делал тогда механически: ел, спал, служил, и выхода из этого состояния не обнаруживалось. И вот, находясь по какому-то делу в К-ске, проходя по улице, увидел их в витрине спортмага. Две стоящие рядом чугунные гири – одна поменьше, другая поболе. Постоял, полюбовался, зашел и купил ту, которая поменьше, подумал немного и большую тоже взял. Почему-то не в багажник служебной "Волги" их положил, а поставил на заднее сиденье, и они ехали там, покачиваясь на ухабах, позвякивая, как будто переговаривались, как две барышни, и еще до приезда в "Пионерку" стали Дусей и Фросей.
То, конечно, была судьба.
Когда увлекся, втянулся, вошел во вкус, в голове стали рождаться афоризмы, которыми охотно делился с окружающими: "жизнь калечит, а гири лечат", "гири ум вправляют, на правильный путь наставляют", еще: "гири мирят". Что бы ни случилось, какое бы ни было настроение, плохое или хорошее – подходил к Дусе и Фросе, брал в руки и играл, как с малыми детьми: поднимал – Москву показывал, подбрасывал с переворотом и ловил, одним словом – тешился, и сразу плохое настроение превращалось в хорошее, а хорошее делалось отличным.
Увлекшись сам, увлек гиревым спортом зону. "Пионерка" гремела. Первое место в системе ИТУ, ИУ, ИЗ и ИК, первое место в "Динамо", второе на Спартакиаде народов СССР, даже в Болгарию должны были ехать на первенство соцлагеря, но московские выскочки подсуетились, поехали сами и всё профукали. Сейчас времена уже не те, гиревой спорт в загоне, сейчас и гирю нормальную не купишь, но для себя, для души Челубеев делал ежедневно пару-тройку подходов, особенно если требовалось снять накопившуюся усталость или принять важное решение. В первом случае лучше помогала пудовая Дуся, во втором – Фрося, двухпудовик.
Челубеев постоял над ними, посмотрел сверху вопросительно, но даже наклоняться не стал, даже они не помогали ему теперь. Через несколько дней после Светкиного крещения случилась ссора.
– Ты мне не муж, – заявила вдруг Светка.
– А кто кому муж? – поинтересовался Челубеев, понимая, куда она клонит.
– Шалаумов – Людке, Нехорошев – Наташке. Потому что повенчаны и живут в законном браке.
– А мы в незаконном?
– Да, в незаконном! Законный не в загсе, а в церкви! А ты даже не хочешь креститься! – Светка говорила на повышенных тонах, в последнее время она только так и говорила.
– Не хочу и не буду, – ответил он на это, сохраняя спокойствие, но тут же сорвался, тоже на повышенный тон перешел. – Я лучше обрезание себе сделаю! По самое некуда!
– Вот-вот, – удовлетворенно закивала Светка. – Разве муж может сказать такое? Такое может сказать только блудник!
– Я – блудник?! – возмутился Челубеев, и даже чересчур возмутился, так что подозрение могло возникнуть, хорошо, что Светка не обратила на это внимания.
– И я блудница, потому что с тобой живу! Четверть века в блуде!
– В блуде, говоришь? Значит и детей мы в блуде… завели?!
– В блуде, и еще каком! – закричала Светка и замолчала.