Так что вместо Бога я обратилась к себе и поклялась, что, если мне удастся пережить это испытание, если я благополучно пересеку границу и федералы не нагрянут ко мне домой, если этот негодяй Джадсон не проболтается о том, кто перевез его в Канаду, и если Дэн не выведет меня на чистую воду, я искуплю свою вину примерным поведением. Я смирюсь с ролью жены Дэна. Я последую за ним всюду, куда забросит его карьера. Я буду его поддержкой и опорой, я похороню свои мечты о свободе. Я буду делать все, что в моих силах, во благо Джеффа и наших будущих детей. Их нужды и нужды моего мужа отныне будут для меня на первом месте. И я покорно приму все компромиссы и ограничения верной жены и матери, сознавая, что, если только вскроется мой эгоистичный и корыстный обман, я потеряю все. Можно убежать от своих поступков, но от себя не убежишь. Это цена, которую приходится платить за все. И если в будущем мне придется оплакивать свободу, от которой я отказалась, жалеть о том, что я обрекла себя на убогую роль домохозяйки, я всегда буду напоминать себе о том, что это расплата за мои грехи и что, возможно, я еще легко отделалась.
La frontiere americaine - 1 километр.
Впереди показалась бензоколонка. Я заправилась. Выбросила грязный подгузник. Очистила пепельницу, забитую окурками. Потом вытащила Джеффа из кресла и немного покачала его на свежем воздухе. Зайдя в магазин, я заплатила одиннадцать долларов за полный бак бензина (боже, ну и цены у них!), а на сдачу купила пять пачек сигарет, пару шоколадных батончиков и большую чашку кофе. Затем я снова загрузила Джеффа в детское кресло и всучила ему резиновую погремушку, которой он, похоже, обрадовался, и я надеялась, что она отвлечет его на время пока мы будем пересекать границу Соединенных Штатов. Наконец я села за руль, сделала глубокий вдох, повернула ключ в замке зажигания и тронулась с места.
На выезде из Канады не было никаких препятствий - лишь дорожный щит благодарил нас за посещение страны и желал Bon Retour. Дальше тянулись пятьсот ярдов нейтральной территории, и вот я подкатила к будке с развевающимся на флагштоке звездно-полосатым полотнищем и приветственным плакатом: "Добро пожаловать в Соединенные Штаты!"
Я была единственным путешественником в столь поздний час. Пограничник медленно вышел из будки. Это был коренастый мужчина лет тридцати - сорока, в зеленой униформе и широкополой шляпе лесника. Он приблизился к машине, кивнул мне, потом изучил номерные знаки, еще раз обошел автомобиль и остановился возле открытого пассажирского окна.
- Добрый вечер, мэм, - сказал он.
- Здравствуйте. - Я выдавила из себя улыбку.
- Вы что-то очень поздно путешествуете… или, скорее, очень рано.
- Это не от меня зависело, сэр. - И я объяснила, что навещала своих друзей в Квебеке, но несколько часов назад позвонил мой муж, сообщив, что его отец умирает. - Я бы могла остаться до утра, но знала, что не прощу себе, если не вернусь…
- Да, я понимаю. Как давно вы выехали из Штатов?
- Два дня назад.
- У вас есть документы на вас и на ребенка?
Я вручила ему паспорт и свидетельство о рождении.
- Это железное удостоверение личности, - улыбнулся он.
Внимательно изучив документы, он вернул их мне и спросил, везу ли я что-то из Канады.
- Разве что пару пачек сигарет.
- Что ж, можете ехать. Только не гоните.
И он махнул мне рукой на прощание.
Я помахала в ответ. Первый барьер взят. Я бросила взгляд на часы. Три часа десять минут. Если мне удастся держать скорость, в Пелхэме я могу оказаться в половине девятого - времени достаточно, чтобы помыть посуду, наспех прибраться в квартире, принять душ и домчаться до аэропорта Портленда.
Джефф капризничал всю дорогу. Я дважды останавливалась, чтобы переодеть/покормить/убаюкать его, а он все не успокаивался. Но у меня не было другого выбора, кроме как мчаться вперед, стараясь не заснуть за рулем, настраивая себя на долгий и утомительный день.
Солнце взошло в начале восьмого. А еще через пятьдесят минут я въехала в Пелхэм. Как только я принесла Джеффа в дом и уложила, он вырубился. Как же я ему позавидовала. Если учесть, что и ночь накануне выдалась без сна (все из-за моих мук совести и сексуального безумия), я бодрствовала вот уже двое суток.
Впрочем, у меня не было времени на то, чтобы копаться в своих ощущениях. Я знала, что надо привести дом в порядок и поскорее выматываться. Так что я поспешила на кухню, перемыла всю посуду и сковородки, почистила ванную, пропылесосила спальню и проверила, не осталось ли возле кровати каких-нибудь следов чужого присутствия (вроде сигаретного окурка или мужского белья). Потом я приготовила кофе и бросилась в душ, под мощную струю воды, надеясь взбодриться. Потом спустилась в прачечную с охапкой белья и с ужасом заметила, что простыни, которые были запущены в стирку прошлой ночью, уже сохли, развешанные на бельевой веревке. Я застыла в изумлении, задаваясь вопросом, не сошла ли я с ума, забыв о том, что сама их развесила, и тут за моей спиной раздался голос:
- Надеюсь, ты не против, что я помог тебе с бельем?
Я обернулась. Это был Билли, он стоял с ведром в одной руке и длинной лестницей под мышкой.
- Это ты развесил простыни?
- Да, - широко улыбнулся он. - Видел, как ты положила их в стирку вчера вечером, перед тем как уехала с этим парнем…
- Ты видел меня в прачечной?
- Да, я просто шел мимо…
- Билли, - произнесла я спокойным и рассудительным тоном, - прачечная находится на заднем дворе… и это означает, что ты мог видеть меня, только если намеренно зашел во двор…
- Я не шпионил, не подумай ничего такого, - вдруг начал оправдываться он. - Я просто наблюдал, вот и все.
- Послушай, я не сержусь на тебя, - сказала я, решив, что сейчас не время обсуждать, в чем разница между "шпионить" и "наблюдать".
- Точно?
- Абсолютно.
- Вот и хорошо, потому что я собирался помыть вам окна сегодня утром.
- Это совсем не обязательно.
- Я обещал доктору еще неделю назад, до его отъезда.
- Что ж, тогда, конечно, вымой.
- Ты точно не сердишься на меня?
- Мы же друзья, Билли.
Счастливая улыбка разлилась по его лицу.
- Конечно, друзья, - сказал он, - и я никому не скажу, что видел, как ты ночью уезжала из города с тем парнем.
О боже…
- Я просто отвозила его на автовокзал в Льюистон.
- Но тебя не было всю ночь.
- Откуда ты знаешь?
- Твоей машины не было на месте до самого утра.
- У меня спустило колесо, пришлось заночевать в мотеле.
- С парнем? - усмехнулся он.
- Вот уж нет, - ответила я. - Он уже уехал на автобусе, прежде чем у меня спустило колесо.
- Ты поцеловала его на прощание?
- Что?
- Я однажды видел, как ты целовала его.
- Где ты это видел?
- В твоем окне.
- Когда?
- Как-то вечером, пару дней назад.
- Во сколько?
- О, было уже довольно поздно. Я как раз гулял, а у тебя в окне горел свет, я посмотрел и увидел, как ты целуешь того парня.
- Кто-нибудь еще был с тобой?
- Да нет, откуда… На улице уже не было ни души. Я один гулял.
- И ты говорил кому-то, что видел меня?..
- Да нет же, черт возьми. Ты же мой друг. Я бы никогда не предал друга.
Я уже хотела коснуться его руки, но передумала, вспомнив, что произошло однажды, когда я совершила такую ошибку.
- Я очень ценю это, Билли. У друзей бывают секреты, и я очень, очень рада, что ты сохранишь все в тайне.
- Ты хочешь уйти от доктора к этому парню? - спросил он, все так же непринужденно и беззлобно.
- Конечно нет. Это был всего лишь поцелуй на ночь, вполне безобидный.
- Долгим поцелуй на ночь, насколько я заметил, - сказал он, заливаясь своим глуповатым смехом.
Я не могла понять, то ли он угрожает мне… то ли это его манера пересказывать события.
- Это был всего лишь поцелуй, вот и все. Но если ты расскажешь кому-нибудь про этот поцелуй и про то, что я не ночевала дома, у меня будут большие проблемы.
- И ты перестанешь со мной дружить?
- Давай так рассуждать: предположим, ты доверил мне свой секрет, а я всем разболтала, - как ты отнесешься ко мне после этого?
- Я перестану с тобой дружить.
- И правильно сделаешь, - сказала я. - Потому что друзья умеют хранить секреты.
- Конечно умеют.
- Значит, я могу доверить тебе свой секрет, Билли?
- Еще бы.
- Спасибо тебе.
Он смущенно улыбнулся и сказал:
- Могу я теперь помыть у вас окна?
Всю дорогу до аэропорта Портленда меня мутило. Я страшно переживала, что Билли ненароком проболтается, и тогда вся моя жизнь полетит в тартарары. Вскрыв новую пачку сигарет, я выкурила три штуки подряд. Мои легкие уже разрывались после восемнадцати часов непрерывного курения.
Дэн вышел из здания аэропорта, помахал нам, потом устало обнял и поцеловал меня, взял на руки Джеффа, сказав "Привет, богатырь", и снова передал его мне.
Когда мы сели в машину, он потянул носом, поморщился от стойкого запаха сигаретного дыма:
- Боже правый, ты что смолишь как паровоз?
Я промолчала, но втайне обрадовалась, что он сам сел за руль. Сидя на пассажирском месте, я слушала его злой монолог с жалобами на медперсонал заштатного госпиталя Гленз Фоллз и равнодушие некоторых давних соседей…
- Я тебя утомил? - спросил он.
Я встрепенулась, догадавшись, что задремала.
- Извини. Наш сын устроил мне сегодня веселую ночь. Будил через каждые два часа.
- Я совсем не хотел предстать старой брюзгой. Просто неделя выдалась жуткая.
Я погладила его по щеке:
- Хорошо, что ты вернулся.
- Твой гость уехал?
- Вчера вечером.
- Мешал тебе?
- Немного. Это один из тех занудных леваков, которые постоянно рассуждают о революции.
- Что ж, уверен, твой отец был доволен, что ты его приютила.
- Не сомневаюсь.
По дороге домой мы заехали в Бриджтон за продуктами. Когда мы подъехали к Пелхэму, я почему-то представила, что у врачебного кабинета нас встречает Билли и бросается ко мне со словами: "Я так никому и не рассказал, что ты целовалась с тем парнем!" Но Билли, слава богу, не было. Дэн скользнул взглядом по квартире и проворчал, что пора встретиться "с этим Симсом" и выяснить, когда мы сможем переехать в дом Бланда. Я приготовила ланч. Потом, когда Джефф заснул, Дэн положил руку мне на бедро и кивнул в сторону спальни. Хотя мне хотелось кричать от усталости, я послушно последовала за ним, разделась, расставила ноги и попыталась изобразить страсть.
Потом я провалилась в сон и проснулась от телефонного звонка. За окном было уже темно. Я посмотрела на часы. Пять сорок две вечера. Я проспала около трех часов. Дэн заглянул в спальню:
- Чувствуешь себя лучше?
- Да, немного. Спасибо, что дал мне подремать.
- Не стоит. Послушай, звонит твой отец.
- Скажи ему, что я перезвоню.
Но я не стала перезванивать ему в тот вечер. На следующее утро телефон зазвонил в половине девятого. Но это был не мой отец - звонила медсестра Басс, она хотела поговорить с Дэном. Положив трубку, он потянулся за пальто и своим медицинским чемоданчиком:
- Похоже, у сына Джози Адамс разыгрался тонзиллит. Я вернусь через час, не позже.
Прошло пять минут, и снова раздался телефонный звонок.
- Ханна, это отец.
Я молчала.
- Ханна?
- Что?
- Ты в порядке?
Я не ответила.
- Ханна?
- Что?
- Ты чем-то расстроена?
- С чего вдруг?
- Послушай, как бы то ни было, я просто хотел сказать тебе, что разговаривал с нашим общим другом, и он рассказал, как ты помогла ему. Я так рад, что ты…
Я повесила трубку и еще какое-то время стояла, вцепившись в подлокотник кресла, пытаясь успокоиться. Ты чем-то расстроена? Да разве его волнуют чувства других? Неужели он занят только собой? Но он ведь должен был понимать, что, посылая ко мне этого негодяя, он создавал мне проблемы с федеральными властями. А иначе с чего бы он стал шифроваться, упоминая о "нашем общем друге"?
Снова зазвонил телефон.
- Кажется, связь прервалась, - сказал он.
- Нет, это я повесила трубку.
- Ханна, я не хотел подвергать тебя опасности.
- Но ты это сделал, сделал, ты…
Я разрыдалась. Все, что я держала в себе столько дней, вдруг выплеснулось потоком злых слез. Я снова повесила трубку. Телефон опять зазвонил. Я бросилась из гостиной в ванную. Наполнила раковину холодной водой. Телефон не умолкал. Мне понадобилась добрая четверть часа, чтобы успокоиться. Я ополоснула лицо холодной водой и случайно заглянула в зеркало, откуда на меня смотрели красные, воспаленные от слез глаза в обрамлении темных кругов. Мне даже показалось, что я стала выглядеть старше, хотя мудрости уж точно не прибавилось.
Я вытерла лицо полотенцем, прошла на кухню и поставила кофейник на плиту. Плеснула себе в стакан немного виски и залпом выпила. Затем решила повторить и почувствовала себя намного лучше, когда анестезирующее тепло разлилось по телу. Я закурила. Налила в чашку кофе. Глубоко вздохнула. Снова зазвонил телефон. Я сняла трубку.
- Ханна…
- Я не хочу с тобой разговаривать.
- Пожалуйста, выслушай меня.
- Нет.
- Я виноват.
- Хорошо. Рада, что ты это понимаешь.
Я повесила трубку. Телефон все звонил и звонил. Я так и не ответила.
После этого отец больше не звонил. Но через три дня, утром, когда Дэн уже ушел на работу, курьер доставил мне письмо с почтовым штемпелем Берлингтона, штат Вермонт. Я узнала аккуратный и четкий почерк отца на конверте и, хотя и расписалась в получении письма, тотчас порвала его и выбросила. Потом я усадила Джеффа в коляску, отвезла его к Бэбс и зашла в "Миллерз" за прессой и сигаретами. Придя в библиотеку, приготовила кофе и раскрыла купленную газету. Просматривая "Глоб", наткнулась на маленькую заметку от информагентства ЮПИ в рубрике "КОРОТКО О СОБЫТИЯХ В СТРАНЕ".
БЕГСТВО "МЕТЕОРОЛОГА" В КАНАДУ
Тобиас Джадсон, 27 лет, в прошлом один из лидеров организации "Студенты за демократическое общество", организатор сидячей забастовки в Колумбийском университете в ходе студенческих беспорядков 1967 года, бежал в Канаду, опасаясь ареста в связи с обвинением в причастности к взрыву здания Министерства обороны в Чикаго 26 октября. В заявлении, распространенном левацкими изданиями, Джадсон подтвердил, что, хотя и не являлся членом группировки "метеорологов", взявшей на себя ответственность за чикагский взрыв, помогал своим "товарищам по борьбе" и был вынужден бежать в Канаду, чтобы избежать преследования со стороны федеральных властей. Согласно данным Федерального бюро расследований, Джадсон давно был связан с группировкой "метеорологов" и укрывал в своем доме двух террористов - Джеймса Джозефа Макнейми и Мустафу Айдионга, исполнителей взрыва в здании Минобороны, повлекшего смерть двух охранников. ФБР сообщает, что тесно сотрудничает с Королевской канадской конной полицией с целью задержания Джадсона, который недавно был замечен в Монреале.
Я перечитала заметку дважды, с облегчением отметив, что нет фотографии Тоби и не указаны его многочисленные вымышленные имена, одним из которых, Тобиас Мейлмен, он представлялся здесь, в Пелхэме. Я знала, что Эстель каждое утро читает "Глоб", но не думала, что она, без фотографии, сможет связать "метеоролога" в бегах с тем парнем, что заходил к нам в библиотеку. На самом деле она почти не упоминала о Тоби, разве что в понедельник, сразу после возвращения Дэна, встретила меня на работе репликой: "Назад к супружеской рутине?"
В тот день я просмотрела все местные газеты в поисках какой-либо информации о Джадсоне или его фотографий. "Портленд пресс геральд" перепечатала ту же заметку ЮПИ из "Глоб", правда сократив ее до трех строчек и спрятав в самом углу страницы. Вечером, дома, я с особым вниманием слушала телерепортажи. Но ни одна из трех телекомпаний, ни одна радиостанция, включая бостонскую, не уделила ему внимания.
Шли дни, и каждое утро я просыпалась в диком страхе, что именно сегодня нагрянут федералы; или Джадсон выступит с очередным идиотским заявлением из северных широт, втянув меня в свои разборки с властями; или же Билли по секрету расскажет медсестре Басс, что видел меня в объятиях Мистера Революционера; а то и отец явится с упреками, и тогда страшная правда хлынет потоком и утопит меня.
Но… ничего не происходило. Я просыпалась. Готовила завтрак мужу и сыну. Занималась привычными домашними делами. Шла на работу. Забирала Джеффа, возвращалась с ним домой. Приходил с дежурства Дэн. Мы ужинали. Разговаривали. Смотрели телевизор или читали. Дважды в неделю уныло занимались любовью. Приходили и уходили уик-энды. Снова начиналась рабочая неделя. И среди этих тоскливых будней…
Ничего не происходило.
Хотя нет, кое-что, конечно, было. Отец прислал мне очередное письмо, которое я выбросила не читая. Позвонила мама, сказав, что просто хочет узнать, как у меня дела, рассказала о новой выставке, к которой она готовится, а потом, как бы между прочим, спросила:
- У вас с отцом какие-то проблемы?
- Нет, - спокойно ответила я. - А почему ты спрашиваешь?
- Я заметила, что каждый раз, когда я упоминаю о нем в разговоре, ты как-то затихаешь, становишься грустной. А если я пытаюсь выяснить у него, в чем дело, он замыкается в себе. Так что давай, Ханна, выкладывай. Из-за чего сыр-бор?
Меня удивило, насколько спокойно и даже хладнокровно я отнеслась к ее расспросам.
- Нет никакого сыр-бора.
- Тогда в чем проблема?
- И проблемы нет.
- Ты бессовестная лгунья.
- Послушай, мне пора идти…
- Ханна, хватит играть…
- Я не играю, и ты это знаешь.
- Я хочу получить ответ на свой вопрос.
- А мне нечего тебе ответить. До свидания.
В тот день она звонила еще три раза. Но я стояла на своем, отказываясь от объяснений. Потому что уже решила для себя: раз у меня не получается добиться маминого одобрения, бесполезно даже стремиться к этому. И теперь, когда я больше не искала любви матери, она потеряла всякую власть надо мной.
- Ты скажешь мне, что происходит, - крикнула она в трубку.
- Нечего ни говорить, ни рассказывать.
Я повесила трубку и не подходила к телефону, который в течение часа звонил не переставая.
Но, разумеется, говорить было о чем, и меня распирало от желания поделиться с кем-то своим секретом. И поэтому, когда на следующий день позвонила Марджи, я выслушала ее колоритный нескончаемый монолог ("Сижу тут за этим идиотским столом, в этом идиотском офисе, занимаюсь совершенно идиотской работой и думаю, что там делает моя лучшая подруга, с которой я уже месяц, наверное, не общалась") и сказала:
- Послушай, я не могу сейчас говорить…
- Что такое?
- Ну, просто мне сейчас неудобно. Как насчет завтра? Часа в четыре тебе можно позвонить?
- Конечно…
- Тогда будь на месте в четыре и жди моего звонка.