- Вернулся и опять исчез. Вы разминулись буквально на минуту. Первым делом он спросил, где вы. Потом зазвонил телефон. Звонили со студии. А мы все утро не могли туда дозвониться. Профессора просили приехать немедленно. Я говорил, что вы вот-вот появитесь, но он не стал ждать. Сэр, у него будто шило в одном месте. Мне пришлось посадить его в такси.
- Он не оставил записки?
- Да, сэр. Вы должны приехать на ленч в кафе "Ройал". Ровно в час.
- Вот как? Пусть катится ко всем чертям со своим ленчем.
Я вошел в гостиницу, плюхнулся на стул и отер лоб. С меня хватит. Что они, черт побери, о себе воображают? Ну и ладно, поделом мне, сам виноват. Одно я знал точно: никаких дел с ними я иметь не собираюсь. Даже если они придут ко мне домой и просидят весь день под дверью.
Они сидели в гриль-зале.
Я пришел на десять минут позже, чтобы хоть немного потешить свое самолюбие. Метрдотель указал мне столик, где сидел Чатсворт. Прежде чем подойти, я решил сначала изучить обстановку.
Спиной ко мне сидел человек с гривой седых волос, напротив него возвышался розовощекий мужчина с луноподобным лицом, редкими прилизанными волосами, очки в массивной черепаховой оправе. Седовласый сидел, напряженно подавшись вперед. Розовощекий вальяжно откинулся на спинку кресла и с интересом глазел по сторонам. Его лицо, казалось, говорило: "Между нами, одного им не хватает. У них нет savoir vivre".
Бледные круглые глаза, огромные из-за толстых линз, наткнулись на меня, не выразив при этом никакого удивления.
- Мистер Ишервуд? Очень рад, что вы пришли. Вы незнакомы?
Он не потрудился даже привстать. Зато Бергманн с неожиданной прытью вскочил из-за стола. Совсем как Панч из-за кулис. "Горестный какой-то Панч", - почему-то мелькнуло у меня. Когда мы обменивались рукопожатием, я невольно улыбнулся: нас не надо было представлять друг другу. Бывают встречи-узнавания. Наша была из таких. Мы, без сомнения, знали друг друга. Имя, голос, черты лица не имели значения. Мне было знакомо это лицо. Лицо нашего времени, лицо эпохи. Лицо Европы.
Уверен, Бергманн думал о том же.
- Рад познакомиться, сэр, - последнее слово он произнес с еле уловимой иронией. Мы постояли пару секунд, изучая друг друга.
- Садитесь, - приветливо пригласил Чатсворт.
Возвысив голос, он подозвал официанта:
- Garçon, la carte pour monsieur!
На нас начали оглядываться.
- Очень рекомендую Tournedos Chasseur, - тоном знатока добавил он.
Я выбрал первое, что попалось на глаза, а именно - нелюбимую мною Sole Bonne Femme, исключительно чтобы продемонстрировать, что не хуже его разбираюсь в меню. Чатсворт заказал себе шампанское.
- Никогда не пью ничего иного до заката.
Он доверительно сообщил, что знает в Сохо местечко, где подают какой-то особенный кларет.
- На прошлой неделе взял по случаю шесть дюжин бутылок на аукционе. Я поспорил со своим дворецким, что разыщу нечто получше, чем то, что хранится в моем погребе. И представьте, этот пройдоха признал, что я прав. Не забыть бы заставить его раскошелиться.
Бергманн тихо фыркнул. Вперив пронзительный взгляд в Чатсворта, он изучал его с таким пытливым вниманием, что любой другой уже потерял бы дар речи. Поглощая еду с какой-то лихорадочной поспешностью, Бергманн ухитрялся при этом курить. Чатсворт же ел не спеша и очень сосредоточенно, изрекая после каждого проглоченного куска очередную сентенцию. Рука Бергманна, сильная, поросшая волосами, без обручального кольца, покоилась на столе. Он держал сигарету, как указующий перст, нацелив ее Чатсворту прямо в грудь. Великолепной формы голова, казалось, была высечена из гранита умелым скульптором. Голова римского цезаря с темными глазами азиата. Ему совершенно не шел тесный, неопределенного цвета костюм. Воротник рубашки душил его. Узел нелепого галстука сбился набок. Я исподтишка любовался его мощным, решительным подбородком, глубокими морщинами, спускающимися из-под внушительного носа, из которого торчали черные волоски, к мрачной полоске рта. Лицо цезаря с темными, насмешливыми глазами раба - раба, который повинуется потешаясь, который оценивает своего господина, подтрунивает над ним и - судит его. Судит господина, которому не дано понять своего раба. Господина, который, сам того не зная, всецело зависит от него, вечно ищет его одобрения, восхищения, советов, а в конечном счете - разрешения пользоваться своей властью. Разрешения раба, сочиняющего басни о тварях божьих.
От обсуждения вин Чатсворт плавно перешел на прелести Ривьеры. Бывал ли Бергманн в Монте-Карло? Тот отрицательно мотнул головой и что-то невнятно пробурчал в ответ.
- В Монте мое духовное прибежище. Вот к Каннам я совершенно равнодушен. А в Монте есть je ne sais quoi. Каждую зиму срываюсь туда дней на десять. Что бы ни случилось. Просто срываюсь с места и еду. Смотрю на это как на вложение денег. Без Монте я бы попросту не выдержал этого убийственного лондонского тумана с его вечной моросью. Свалился бы с гриппом или еще какой-нибудь гадостью. Провалялся бы месяц в постели. А так вот он я, говорю я им, и пусть скажут спасибо. Garçon!
Никого не спросив, он заказал на всех Crêpes Suzette и стал убеждать нас, что он напрочь лишен азартности.
- С меня хватает игрищ в кино. Рулетка - развлечение для дураков. Годится только для детей и старух. А вот в чемми сыграть не прочь. В прошлом году просадил пару тысяч. Моя супруга предпочитает бридж. Я смеюсь, что в ней говорит островитянка до мозга костей.
Бергманну с его английским, наверное, непросто было улавливать нить разговора. Выражение его лица становилось все более загадочным. Даже Чатсворт почуял что-то не то. Он сообразил, что внимание слушателей вот-вот ослабеет, и сделал следующий ход. Позвал метрдотеля, чтобы отдать должное Crêpes Suzette.
- Передайте Альфонсу мое восхищение, сегодня он превзошел сам себя.
Метрдотель знал, как вести себя с этим завсегдатаем, и склонился в глубоком поклоне.
- Для вас, мсье, всегда пожалуйста. Для такого ценителя, как вы, не грех и расстараться… Кто-кто, а вы знаете толк…
Чатсворт расцвел на глазах.
- Жена говорит, что я красный. А что делать? С души воротит, когда посмотришь, как некоторые обращаются с прислугой. Никакого уважения. Особенно к шоферам. Словно они не люди! Эти хваленые снобы могут загонять человека до смерти. Будят в любое время суток. Никакой личной жизни. Я держу трех слуг, хотя это и обходится мне в копеечку: двое днем, один - ночью. Жена донимает, чтоб я одного уволил. "Либо все останется как есть, либо тебе придется самой садиться за руль", - говорю я ей. А на это она не пойдет никогда. Женщины - никудышные водители. Моя, по крайней мере, хоть признает это.
Принесли кофе, и Чатсворт выложил на стол роскошный сафьяновый, ручной работы ящичек для сигар размером с карманную Библию. Не преминул сообщить, что каждая сигара обошлась ему в пять фунтов и шесть пенсов. Я отказался, а Бергманн, скорчив мрачнейшую гримасу, прикурил одну.
- Попробовав их однажды, вы уже никогда не сможете курить ничего другого, - шутливо предостерег его Чатсворт и любезно добавил: - Завтра я пришлю вам такую же коробку.
Сигара каким-то непостижимым образом довершила облик Чатсворта. Попыхивая ею, он будто становился больше ростом. Тусклые глаза горели мистическим пламенем.
- Я уже много лет мечтаю воплотить один замысел. Вы будете смеяться. Все смеются. Говорят, что я спятил. Но мне все равно. - Он выдержал паузу. И лишь потом торжественно закончил фразу: - Снять "Тоску". С Гретой Гарбо.
Бергманн обернулся и бросил на меня быстрый, загадочный взгляд. Потом резко выдохнул. Так, что дым от сигары окутал голову Чатсворта. Тот выглядел довольным. Именно такой реакции он и ждал.
- И само собой, никакой музыки. Меня интересует сама идея. - Он немного помолчал, явно ожидая возражений. Их не последовало.
- Это потрясающая вещь. Никто этого не понимает. Бог ты мой, как это прекрасно!
Опять пауза.
- Знаете, кому я хочу заказать сценарий? - По тону Чатсворта было ясно, что главный сюрприз он приберег про запас.
Молчание.
- Сомерсету Моэму.
Наступила гробовая тишина, прерываемая только дыханием Бергманна.
Чатсворт сидел с видом человека, бросившего вызов всему свету.
- А если с ним не удастся договориться, я не стану ее делать.
Меня так и подмывало спросить, в курсе ли этих планов сам Моэм, но я понимал, что подобное любопытство в данный момент неуместно. Наши с Чатсвортом взгляды пересеклись, и я неловко улыбнулся.
Как ни странно, Чатсворт остался доволен. Он истолковал мою реакцию по-своему, и неожиданно его лицо тоже расплылось в ответной улыбке.
- Спорим, я знаю, о чем думает Ишервуд, - обратился он к Бергманну. - Он прав, черт побери! Сознаюсь! Да, я сноб, но очен-н-о неглупый сноб.
Бергманн вдруг стрельнул в меня глазами. Ну наконец-то, подумал я, он раскроет рот. Черные зрачки сверкнули, губы шевельнулись в непроизнесенном слове, руки дернулись в излучине жеста.
- Привет, Сэнди, - донеслось из-за спины Чатсворта.
Я обернулся и обомлел: возле столика стоял Эшмид. Ничуть не изменившийся за десять лет, не утративший ни привлекательности, ни стати. Шевелюра цвета жженого янтаря. До боли знакомый небрежный шик: спортивная куртка, шелковый пуловер, фланелевые брюки.
- Сэнди - редактор нашего сценарного отдела, - сообщил Чатсворт. - Упрям как мул. Шекспира перепишет, если что не по нему написано.
Эшмид тонко, по-кошачьи улыбнулся.
- Привет, Ишервуд, - поздоровался он как ни в чем не бывало, хотя явно не ожидал меня здесь встретить. Ему никогда нельзя было отказать в выдержке.
Мы в упор посмотрели друг на друга.
Какого черта ты тут делаешь, чуть не ляпнул я. Сказать, что я удивился, значило не сказать ничего. Эшмид - поэт. Эшмид - гордость Общества друзей Марло. В его лице я уловил, что мое смятение не прошло незамеченным. Но насмешливые золотистые глаза оставались непроницаемыми.
- Вы знакомы? - удивился Чатсворт.
- Учились вместе в Кембридже, - бросил я взгляд на Эшмида.
- Кембридж? - Ответ произвел на Чатсворта должное впечатление. Я явно вырос в его глазах. - Полагаю, у вас есть о чем поговорить.
Я ждал, что Эшмид возразит. Но он лишь улыбнулся. Чуть натянуто.
- Пора отправляться на студию, - заявил Чатсворт, поднимаясь из-за стола. - Сэнди, профессор поедет с нами. И позаботься, чтоб ему показали этот фильм с Розмари Ли. Черт, забыл, как он называется!
- "Луна над Монако", - как само собой разумеющееся, подсказал Эшмид. Буднично, как мы привыкли произносить "Гамлет".
Бергманн привстал, издав страдальческий вздох, похожий на стон.
- Паршивенький фильм, - жизнерадостно доложил Чатсворт, - но я хочу, чтоб вы поглядели на актрису.
Наша маленькая процессия направилась к двери. Крепкий и приземистый Бергманн шел между вальяжным гигантом Чатсвортом и гибким, словно ивовый прутик, Эшмидом. Чувствуя себя лишним, я угрюмо тащился следом.
Чатсворт барственным жестом отстранил портье и сам подал Бергманну пальто. С тем же успехом он мог попробовать одеть римскую статую. Назвать шляпу Бергманна шляпой можно было с большой натяжкой. Уж больно нелепо она смотрелась на непослушной седой шевелюре, из-под которой мрачно смотрели глаза цезаря, попавшего в лапы озверевшего плебса. Эшмид, разумеется, пришел без пальто и шляпы. При нем был только аккуратный зонтик-тросточка. На улице нас поджидал роскошный "роллс-ройс" (разумеется, с шофером) Чатсворта - жемчужно-серый, словно подобранный специально в тон одежде, сидевшей на владельце, как влитая.
- Ишервуд, желаю вам сегодня хорошенько выспаться, - отечески напутствовал он меня. - Вас ждет столько работы, что мало не покажется.
Эшмид промолчал. Улыбнувшись на прощанье, он сел в машину вслед за Чатсвортом.
Бергманн помедлил, потом тронул меня за руку. Лицо озарилось неожиданно обаятельной улыбкой. Мы стояли почти вплотную друг к другу.
- Всего хорошего, господин Ишервуд, - по-немецки произнес он. - Я позвоню вам завтра утром. - Его голос понизился до шепота; он участливо посмотрел мне в глаза. - Уверен, мы поладим. Знаете, рядом с вами я не чувствую ни капли неловкости. Мы словно два примерных семьянина, случайно сунувшихся в бордель.
Когда я добрался до дома, оказалось, что матушка и Ричард поджидают меня в гостиной.
- Ну как?
- Получилось?
- Как все прошло?
- Ты нашел их?
Я устало рухнул на стул.
- Нашел.
- И?
- Как ты думаешь, все сложится?
- Ты будешь с ними работать?
- Не знаю… Может быть… Да, скорей всего, да.
Чатсворт распорядился, чтобы Бергманна поселили на квартире, арендованной студией, в районе Найтсбриджа, возле Гайд-парка. Там я и нашел его на следующее утро - правда, для этого мне пришлось карабкаться чуть не под самую крышу. Заслышав шаги, он, еще не видя меня, приветственно закричал:
- Поднимайтесь! Выше! Еще выше! Смелее! Нет, еще не дошли! Да где же вы? Бодритесь! Ага! Ну наконец-то! Servus, дружище!
Мы пожали друг другу руки.
- Как вам ваше жилище?
- Отвратительно! - Из-под черных зарослей бровей блеснули уморительные чертики. - Просто ад какой-то. Вы только что совершили восхождение в Ад.
В пестром шелковом халате, взъерошенный, он был похож не на цезаря, а на клоуна, смеющегося и плачущего одновременно, состарившегося, стоило опуститься занавесу, и укрывшегося в гримерке от посторонних глаз.
Он накрыл мою руку своей.
- Скажите мне вот что. Неужели весь город такой же ужасный?
- Ужасный? Бог с вами, это же лучший район. Вы еще не видели здешних трущоб и окраин!
Бергманн осклабился:
- Вы меня успокоили.
Он провел меня внутрь. В крошечной гостиной стояла тропическая жара и было так накурено - хоть топор вешай. Пахло свежей краской. Казалось, здесь прошелся смерч, разметав в живописном беспорядке газеты, книги, одежду.
- Мадемуазель! - зычно позвал Бергманн.
Из дальней комнаты выглянуло юное создание. Гладкие волосы аккуратно зачесаны назад, нежный овал лица, симпатичная мордашка, которую немного портил остренький, лисий подбородок. Очки без оправы, безвкусная помада. Строгий жакет, юбка - одним словом, секретарша.
- Дороти, позвольте представить мистера Ишервуда. Дороти - мой секретарь, она прелестнейший из даров, которыми удостоил меня наш милейший Чатсворт. Дитя мое, вглядитесь, этому юноше выпало быть нашим Вергилием в этой Брита…жественной комедии.
Улыбка Дороти выдавала в ней секретаршу нового поколения - чуть недоуменная, но выражающая решимость ко всему, что уготовят ей чокнутые работодатели.
- И, пожалуйста, убавьте огонь, - взмолился Бергманн. - Тут совершенно нечем дышать.
Дороти послушно опустилась на колени и разворошила дрова в камине.
- Я вам сейчас нужна? - деловито поинтересовалась она. - А то я хотела разобрать письма.
- Вы мне всегда нужны, детка. Без вас мы как без воздуха. Вы наша Беатриче. Но сначала мы должны получше узнать господина Вергилия. Вернее, это ему необходимо узнать меня получше. Потому как, вы же понимаете, - продолжил Бергманн, когда Дороти вышла из комнаты, - я-то уж знаю о вас все.
- В самом деле?
- Конечно. Все, что действительно важно. Погодите. Я вам сейчас кое-что покажу.
Он поднял палец, призывая меня к терпению, и начал рыться в ворохе одежды и смятых газет. Поиск становился все лихорадочней, я буквально сгорал от любопытства. Он то и дело выуживал очередное нечто, при этом явно не то, которое искал, с мгновенье разглядывал, будто дохлую вонючую крысу, и швырял обратно, презрительно фыркая или восклицая: "Гадость какая! Scheußlich!" или: "Слов нет, какой бред! Полный бред!" При раскопках обнаружилась толстая черная тетрадь, зеркальце для бритья, флакон тоника для волос и пояс для подтяжки живота. Наконец под кучей рубашек нашелся том "Mein Kampf", к которому он демонстративно приложился губами перед тем, как бросить в мусорную корзину.
- Обожаю, - Бергманн состроил зверскую гримасу.
Поиски перешли в спальню. Оттуда донесся топот, глухое ворчание и пыхтение. Я стоял возле камина, разглядывая над камином фотографии статной смеющейся блондинки и худенькой темноволосой девочки с немного испуганным лицом. Бергманн добрался до ванной комнаты. В коридор вылетели два влажных полотенца. Наконец раздался торжествующий вопль.
- Есть! - Хозяин квартиры ворвался в гостиную, размахивая над головой какой-то книжкой. Ею оказался мой роман "Мемориал".
- Вот она! Нашел! Видите? Я читал ее ночью. А потом утром в ванной.
Я был тронут и польщен до глубины души.
- И что? - пробормотал я, стараясь сохранить невозмутимый вид. - Вам понравилось?
- Это грандиозно!
- Она должна была быть лучше. К сожалению, я…
- Вы ничего не понимаете, - свирепо перебил меня Бергманн. Он зашелестел страницами. - Вот эта сцена, где он пытается покончить с собой… Это же гениально. - Он значительно сдвинул брови, давая понять, что возражать бесполезно. - Это просто гениально.
Я залился краской и неловко рассмеялся. Бергманн наблюдал за мной с улыбкой, он был похож на папашу, чье чадо похвалила строгая учительница. Потом покровительственно похлопал меня по плечу.
- Извольте убедиться, раз мне не верите. Я вам сейчас кое-что покажу. Вот это я написал сегодня утром, после того как прочитал книжку. - Он начал рыться в карманах. Их было всего семь, поэтому поиск не занял много времени. Бергманн извлек на свет какую-то скомканную бумажку.
- Это первое стихотворение, которое я написал по-английски. "Английскому поэту".
Я начал читать: