Я
Каким-то ветром меня занесло на филфак. Я начал преподавать испанский в этом институте благородных девиц. Мужчин не хватало. Единицы из них, видимо, как и я, попадали сюда случайно.
Филфак издревле считался рассадником женственности и безнравственности, так как нравиться девушкам здесь было некому и они увлекались чем попало. Первый раз, когда я вошел в аудиторию, - будто лишился девственности. Так было еще несколько раз, пока не привык и не освоился. Я чувствовал, как на меня смотрят, но еще не мог получать от этого удовольствия. Это можно было сравнить с молодой женщиной, едва начавшей половую жизнь. Когда любопытство уже удовлетворено, а наслаждение еще не пришло. И вот в ожидании оргазма она останавливается то ли перевести дыхание, то ли покурить, то ли позвонить маме и спросить, что делать дальше, когда же наконец будет приятно. Я держался до последнего, точнее сказать, мораль меня держала и не давала расслабиться, почувствовать себя султаном в гареме. Полгода ушло на акклиматизацию. Разница в возрасте практически стерлась. Робость уходила, но медленно, как бы я ее не подгонял.
У меня не было большого опыта общения с женщинами, скорее в этом общении мне приходилось ощущать себя подопытным. Так, пара недолгих бездетных романов. Я смотрел на мир, на девушек чистыми сухими глазами. А они на меня.
Вероника
Сегодня семь прекрасных баб глядели на меня в упор. Подсознательно я еще на первом занятии с этой группой выделил самую симпатичную. Если препод говорит, что у него нет любимчиков, то он, безусловно, лукавит. Не верьте, даже преподу нужна муза, на которой он и сосредоточит свое внимание, словно она не что иное, как глаза данной аудитории. В этом, несомненно, есть эстетическое удовольствие. Даже говорить легче, когда в атмосфере витает симпатия. Она словно кислород, которого иногда так не хватает для легкости общения.
На этот раз это была брюнетка, звали ее Вероника. Чистое загорелое лицо, ни песчинки, ни соринки, ни лишних эмоций, ни вызывающего макияжа. Ровные белые зубы, казалось, освещали помещение, когда она улыбалась, и покусывали воздух, когда она отвечала. Трудно было не восхищаться, а так как трудиться я не очень любил, все произошло как-то само собой. Всякий раз, когда наши взгляды сталкивались, возникали волны. Не могу сказать, что все из них были порядочными, потому что там, где есть теплая вода, всегда хочется скинуть одежду и окунуться. Я видел, как жадно вздымается ее грудь, как она то и дело поправляет волосы и старается не смотреть на меня, чтобы не смущать аудиторию. После одной из пар она подошла ко мне с раскрытым конспектом и попросила объяснить тему прошлого урока, где мы разбирали будущее время. Нет ничего проще, чем предвещать будущее, гораздо сложнее объяснять прошедшее. Со студентами я старался общаться на "ты".
Она подошла ко мне, как подходит мать к любимому сыну, гибкая и ласковая. Я и раньше замечал ее ладно сложенную фигуру, стройный ноги, несущие дивные бедра, длинную шею, красивую головку с локонами вьющихся волос, аккуратно заправленными. Лишь некоторым, особо отличившимся прядям, разрешалось спадать ниц, на плечи. От Вероники пахло свежестью и весной. Парфюм настолько гармонировал с ее внешностью, что я готов был поверить в то, что именно так пахла ее кожа. Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы все объяснить, а ей записать, затем я предложил прогуляться, хотя бы до метро. Она согласилась.
Думает ли человек о сексе, когда гуляет? Если я об этом думал, значит, человек действительно меня заинтересовал. Подумал и испугался, смогу ли я свою студентку, если вдруг до этого дойдет, аморально ли это. По дороге почти не разговаривал и не пытался ее развлекать. Так, в раздумьях о высоком и низком мы топтали осеннюю листву, пока не добрались до метро. На эскалаторе я стоял на одну ступень ниже Вероники, взгляды наши слились в один, мысли - в одну. Скоро стало понятно, что и желания тоже устремились к одному, едва она невинно спросила:
- Вы верите в любовь?
- Только когда занимаюсь, - так же невинно ответил я и привлек ее к себе. Метро становится чудным аттракционом, если вам там есть с кем целоваться. Мне - было.
Клим
- Hola amigos! Que tal? - начал я по обыкновению пару на следующее утро. Зрители вяло улыбнулись и молчаливо поздоровались в ответ. Рабочий день запомнился свежими булочками с корицей и хорошо сваренным кофе. Удивительное сочетание, настоящий секс для тех, у кого его не было этой ночью. У меня не было. После пар я позвонил своему другу-художнику, который творил в мастерской неподалеку от университета.
- Привет, Клим. Как ты?
- Работаю.
- На чай можно зайти?
- Заходи, если не будешь отвлекать меня от работы.
- Не буду. Купить что-нибудь к чаю?
- Возьми водки, все остальное есть.
Хорошо, когда у человека все есть. Я любил самодостаточных людей, да и сам старался быть таким. Но быть и стараться - понятия очень далекие друг от друга. Я еще не был.
- С натуры рисуешь?
- Я в натуре… рисую. Один я, сам себе натура. Хорошо, что позвонил, мне как раз нужно твое участие или сочувствие, даже не знаю, как назвать.
- Хорошо, буду минут через сорок.
- Давай, жду.
Мастерская располагалась на седьмом этаже дома-колодца. Дом был старый и без лифта. Я поднимался медленно и заглянул в колодец уже в самом конце пути. Высота опьяняла. Плюнул в глубину, назло народной мудрости. Слюна плюхнулась в темной бездне первого этажа. В этот же момент открылась дверь, и меня встретило большое доброе тело моего друга. Мы обнялись, я вошел первый. В мастерской было накурено, радио играло "Дым над водой". Клим к моему приходу уже заварил чай. На маленьком столике перед диваном стояли мокрые, но чистые чашки.
- Алекс, на тебе лица нет, - повернул он меня к свету. - Признавайся: чем ты болен?
- Ею, хочешь, познакомлю?
- А если это заразно? - громко засмеялся он.
- Ты знаешь… - начал я.
- Нет, - он меня перебил.
- Да, лучше тебе этого не знать. Могу только добавить, что она идеальна.
- Трудно любить идеальных: не за что зацепиться.
Я скинул куртку на стул и отдался дивану, а мой взгляд - картине, над которой работал Клим.
- Ничего не говори, - пригрозил он мне лезвием для заточки карандашей и начал им резать хлеб. Потом принялся за колбасу. Он не любил обсуждать свои картины вслух.
- Про себя можно?
- Про себя можно, так что там про тебя? Кроме того что ты влюбился.
- Разве этого мало?
- Я же хочу про тебя, а не про нее.
- Работаю.
- А ночами в Интернете?
- Да ты сам все знаешь!
- Интернет словно женщина, стоит только войти - и уже в сетях. Необходимо определиться, какая тебе ближе.
- А если обе? Одну ты любишь, а с другой просто легко, и ты любишь ее, когда хочешь.
- С женщиной просто только в одном случае: если она тебе не принадлежит. Мне лично достаточно одной, но идеальной.
- Ну и что такое, по-твоему, идеальная женщина?
- Женщина, с которой я живу, - не задумываясь, ответил Клим. - Черт, голова сегодня трещит, а может, это душа сохнет?
- У всякой души свой насморк, своя слезливость, своя температура, своя ломота, - подтвердил я.
- И переохлаждение всему виной, - добавил Клим.
- Лучше вином, это тебе, - достал я бутылку водки и поставил в середину стола.
- Ты с ума сошел? С каких пор ты перестал понимать мои шутки? Мне еще целый вечер работать. Хотя для головы это может быть приятным откровением. - Он уже откручивал сосуду башку.
- Я пас, - налил я себе чаю.
Он достал одну рюмку и, наполнив ее, сразу же выпил. Закусил скучавшим в вазочке мармеладом.
- Вчера на презентации одной книги был в издательстве.
- Ну и как?
- Книга - дерьмо, зато коньяк был хороший.
- Теперь понятно, откуда головная печаль, - пригубил я чашку с чаем.
- Вечером заливаем грусть, утром - сушняк, так и переливаем из пустого в порожнее, - Клим налил себе еще одну. Махнул и снова закусил мармеладом. - Что-то не клеится сегодня, может быть, встал не с той ноги?
- А может, не с теми лег?
- С теми, с теми. Цвет мне нужен. Никак не могу поймать нужный тон. Темпера имеет такую особенность, что, когда подсыхает, меняет оттенок, - уже мешал краски на палитре Клим.
- То же самое можно и про людей сказать. С утра у каждого свой оттенок. Сразу видно, с кем спал, где и сколько, - вытянул я свежий журнал из кипы, чтобы не мешать творцу, и начал просматривать заголовки.
Минут пять прошло в тишине, только еле заметный скрип кисти по холсту: Клим усиленно что-то затирал в поисках тона.
- Я еду в Париж, - невозмутимо продолжал выводить цвет Клим.
- Серьезно?
- Вполне.
- Надолго?
- Надеюсь. Мне на следующей неделе должны привезти готовые подрамники с холстами. Тебе придется их встретить и рассчитаться. Оставлю деньги и ключи, мастерская тоже будет в твоем распоряжении. Я дам твой номер мастеру, он сам позвонит. Его зовут Прохор.
Клим достал сигарету из пачки и закурил. Он походил немного, затем сел на стул и стал вдумчиво изучать свое произведение. Табачный дым окутал его лицо, которое и без того было достаточно одухотворенным: лысый череп, мощный лоб, большие глаза с длинными ресницами, красивый правильный нос, полные вдохновенные губы. Ниже - подбородок, который изящно подчеркивал профиль. Настоящий художник.
- Я тоже буду тебе позванивать, - стряхнул пепел Клим. В этот момент позвонили в домофон.
- Это Марк, музыкант, я тебе рассказывал о нем. Мы спектакль вместе ставили, гений современной музыки. Если бы я так умел рисовать, - пошел он открывать дверь.
Я попытался навести порядок на столе: смахнул крошки на пол и налил себе еще чаю.
Через несколько минут они появились вдвоем, Клим познакомил нас, достал еще одну рюмку и наполнил обе. Музыкант был худой и высокий, прямые черные волосы поблескивали сединой, в его очках спокойно сидели умные глаза. Они смотрели, словно в окна, и думали о своем. Сильные пальцы правой руки подхватили рюмку, предложенную художником.
- Ты когда уезжаешь? - закусил собственным вопросом Марк.
- Через пять дней, надо успеть закончить эту, - указал на полотно пустой стопкой Клим и проглотил еще одну мармеладину. Творцы закурили.
- Хорошо весной в Париже, - рассуждал Марк.
- В Париже всегда хорошо, если есть деньги, - наполнил повторно стекло Клим.
- Когда есть деньги, хорошо везде. Деньги и женщины. Иначе не на что будет тратить.
- Ты по-прежнему все спускаешь на женщин?
- Иначе как размножаться?
- Пошляк. Я не об этом, - ухмыльнулся Клим.
- Я тоже. Путь к сердцу женщины лежит через ее капризы. - Музыкант внимательно рассматривал картину, над которой бился художник.
- Ну зачем тебе к сердцу? На мазохиста ты не похож, - улыбнулся Клим и воткнул остаток сигареты в пепельницу.
- В других местах у всех все одинаково.
- А тебе обязательно нужна любовь?
- Любимых никогда не хватает, их по определению меньше, чем остальных. Хотя мне все чаще кажется, что я уже никого не смогу полюбить.
- Умнеешь на глазах.
- Это и мешает.
- А как же жена, Марк?
- Даже в жену не удалось. Мы все больше воюем.
- Разве стоит спорить с девушкой только из-за того, что она твоя жена?
- Да я и не спорю. Я все время пытаюсь заключить с женой перемирие, в результате разжигаю войну внутри себя. Ты даже не представляешь, как трудно с теми, кого мы не любим.
- А ты с ними не спи.
- Я бы не спал, если бы не спалось, но ведь спится. Я знаю, как это грязно - изменять самому себе. И самое гнетущее, что некого в этом обвинить.
- Обычно все от нехватки внимания. Когда в последний раз дарил ей цветы?
- Она не любит цветы.
- Нет женщин, которые не любят цветов, есть мужчины, которые так считают.
- Я считаю, что это пустая трата денег.
- То есть ты считаешь деньги? В таком случае считай их громче, женщины любят ушами.
- Вот и я говорю, что подарки должны быть стоящие, как и слова любви. Женщина должна быть счастливой, - подытожил Марк.
- Никому она ничего не должна, если любима, - ответил Клим.
- А если нет?
- В таком случае должны ей. А ты что думаешь, учитель? - включил меня, словно радио, Клим. - Поделись опытом.
- Говорить о любви так же бесперспективно, как и заниматься дружбой. Для того чтобы сделать женщине приятное без интима, достаточно сказать, как она похудела.
- Ты с этого и начинаешь свои лекции? - засмеялся Клим.
- Да, однако не со всеми проходит.
- Но сердца-то покоряешь?
- Влюбляются, а чем им еще заниматься. Легче всего любить тех, кто игнорирует.
- Неужели ты можешь пройти мимо хорошенькой студентки, которая тебе строит глазки? - заинтересовался Марк.
- Мог, но недавно вот споткнулся, теперь заново учусь ходить.
- Тебе как преподу это должно легко даваться: учиться, учиться и учиться! Заниматься, заниматься, заниматься! Любовью, любовью, любовью! - развеселился Марк. - Если уж от любви поехала крыша - не тормози.
- Тормозится только развитие. Ведь стоит человеку позаниматься любовью, как все остальные занятия уже кажутся рутиной.
- Учти, Алекс, потом обязательно примутся за твои мозги, - посмотрел на меня художник.
- Это знак. Если люди тебе начинают еб… мозги, значит остальное их уже не возбуждает. Значит, пора уходить, - погладил себя по голове музыкант.
- Да как уходить, если не к кому, незачем да и неохота? - крутил в руках кисточку Клим.
- Тогда научись получать от этого удовольствие, - вновь засмеялся Марк. - Вот ты, по-моему, уже научился.
- Я от всего получаю, даже глядя на тебя, - отыгрался Клим.
- А мне для полного удовольствия необходим экстрим. Я не могу скучно бродить по паркам, высматривать скульптуры и щебетать о вечном. Вчера, например, был в гостях. Ее ноги гладили мои под столом, хотя рядом с ней сидел муж.
- Хорошие ножки? - вяло поинтересовался Клим.
- Понятное дело, раз я волновался.
- А она?
- Несмотря ни на что она рисковала.
- У женщин это в крови, - искал нужный тюбик краски живописец.
- Вместе с шампанским. А муж все подливает и подливает, как масло в огонь.
- Марк, знаешь ты кто? Ты неугомонный гормон, - заулыбался Клим. - Оргазм, еще оргазм, а что дальше? - выдавил он из тюбика на палитру белую краску, добавил немного черной, помешал кистью, бросил это занятие и подошел к столу.
- Дальше мы пытаемся себя убедить, что не в этом счастье. Что счастье наше в любви, допуская, что даже настоящая любовь способна имитировать оргазмы, - достал еще одну сигарету музыкант. - Ты что, против удовольствий, Клим?
- Все удовольствия временны. Мы ищем их ненасытно в других, получаем и сваливаем. Для того чтобы получать постоянно, надо искать их в себе, - налил еще по одной Клим.
- Правильно, другие тоже люди, но искать в себе долго и скучно. Пока там доберешься до истины, что же тебе действительно нравится. Потому что у себя не видно, а вот у других сразу замечаешь. Особенно недостатки, - взял Марк рюмку.
- Неправда, я вот в тебе ни черта не замечаю, - улыбнулся Клим - Ты исключение, поскольку друг. А настоящий друг - это человек, который прощает не только твои недостатки, но даже достоинства.
Они чокнулись и выпили.
Майя
Мы вошли в темный прохладный подъезд, и она застучала каблучками по ступеням. Я шаркал сзади, ведомый игрой ее теплых бедер. Пока поднимались, у меня затвердел. Подъем спровоцировал подъем. Вот и знакомая дверь. Запихнул ключ в скважину и открыл. Внутри пахло казеином и табаком. В коридоре было темно, я включил свет.
- Обувь снимать не надо, - прошел дальше в студию.
- А что снимать? - улыбнулась Майя, следуя за мной.
- Можно отбросить комплексы, - распахнул я небо, отдернув занавеску из старого холста.
- Как лихо ты его раздел, я имею в виду окно.
Балкон был открыт, словно художник только что вышел через него. Ветер начал жадно жевать занавески. Будто хозяин вот-вот может вернуться и отобрать лакомство.
Периметр комнаты заставлен холстами, стоявшими некрасиво - задом к обществу. Чтобы не упасть, они облокотились на стены. В одном углу расположился старый диван с небольшим столиком, на котором, словно осколок натюрморта: два немытых стакана, пустая бутылка из-под коньяка и укуренная пепельница с останками долгой беседы.
- Настоящая мастерская, - бросила куртку на диван Майя, а сама, побродив немного по комнате и выскочив ненадолго на балкон, припарковала свою чудесную попку на стул.
- Удобно, - поправила она густую прядь черных волос, еще больше открыв перспективы.
Такая задница для любого стула будет удобной. "Сногсшибательная куколка", - устоял я на ногах, подумав так, и достал Мартини, сыр, ветчину, хлеб из сумки.
- Трофейное, - глянула Майя на бутылку. - Кража века!
- Просто Бони и Клайд, - усмехнулся я сам себе. Сгреб со стола остатки беседы, отмыл тарелку и пару чашек. Сделал несколько бутербродов, откупорил истину. Я налил вина ей и себе. Солнце сразу же плюнуло в фарфор, и по стенам запрыгали зайцы.
- А что рисует твой друг-художник, можно посмотреть? - сделав небольшой глоток, поднялась со стула Майя и направилась к стеснительным холстам. Любопытство требовало закуски.
- Так, всякую бесподобную ерунду, - набрал я с жаждой полный рот красного.
- Ерунду писать сложнее всего. - Майя развернула один из холстов.
- Сложнее всего продавать, хотя его писанина всегда будет в цене. И чем непонятнее, тем дороже. Поэтому он перебрался в Париж, - рассуждал я с чашкой вина в руке.
- А по-моему, неплохо, много красного. Я люблю красный.
- Похоже на искушенную самку, - выдал я, не задумываясь.
- Это танец, и секса в нем хватает, - развернула она другой холст, но работа была еще не закончена. Напоминала забытую кинематографом афишу под дождем, на которой боролись двое.
Последнюю Майя поставила на место, продолжая любоваться танцем. Она вернулась за стол и села уже рядом со мной на диван. Отхлебнула еще красного, угостила меня голубым салом своих глаз. Я поцеловал ее. Губы пахли вином, такие же красные и прохладные. "Вино и женщина - нет сочетания идеальнее", - подумал я про себя, и она подтвердила это, прижавшись еще сильнее. Мы пили и целовались, пока вино не иссякло. И в этом было что-то первобытное и важное для такого романтика, как я. Что-то живописное для такого циника, как она. Я любил циников, они бескомпромиссны и честны. Что в сексе, что в мытье посуды. С ними легко в том случае, если ты сам честен.
Пока мы сливали друг другу губы, я расстегнул ее блузку и проник туда рукой, она нашла там небольшую теплую, но упругую грудь и начала играться с ее соском, он немедленно вскочил, как будто собирался закричать. Затем дал поиграться с ним своему языку. Шершавый настолько вошел в роль, что Майя испустила что-то вроде стона. Тем временем рука моя проскользнула между ног Майи под трусики и нашла там лоскут шелка, а под ним влажное лоно.