- Как бы они не выбили друг другу зубы, - сказала женщина, сидящая перед Вилли, когда судья раскинул руки, посылая боксеров в разные углы ринга. Пан Копферкингель пристальнее пригляделся к соседке. В руке она держала программку, на голове у нее была шляпка с пером, а на шее нитка бус. Ее спутник был низенький и толстый, у него на коленях лежал котелок, а рядом с креслом стояла трость.
Начался поединок. Мили смотрел испуганно.
- Это еще что! - сказал Вилли. - Пока не было ни одного стоящего удара.
Тут наконец последовало несколько стоящих ударов, но зазвучал гонг.
Бой кончился вничью. Толстый судья в крахмальном воротничке с "бабочкой" сердито вскинул руки и затопал ногами.
- Похоже на танец, - сказала женщина с пером. - Сюда бы еще музыку!
- На черта музыку? - буркнул ее сосед-толстяк, ткнув женщину в бок. - Здесь не кабак, здесь бокс!
Раздался гонг, и на ринг вышла следующая пара. Судья топнул ногой, взмахнул рукой, и бой начался. Удары были сильными, резкими, и Мили еще больше перепугался.
- Этому надо учиться, - сказал Вилли, - а иначе ничего не добьешься. Надо освоить правильные удары и научиться держать оборону. Не знаю, как в здешнем молодежном клубе, а в гитлерюгенде принято индивидуальное обучение. - И он тихо повторил эти же слова по-немецки.
Боксеры на ринге обхватили друг друга руками, и толстый судья вклинился между ними, пытаясь развести их в разные стороны.
- Как бы они его не побили, - сказала женщина с пером.
- С чего бы это им его бить? - проворчал толстяк, ткнув ее в бок. - Ты же не в кино, ты на боксе, и здесь не бьют, а боксируют!
Поединок становился все ожесточеннее, подростки обменивались ударами, судья прыгал вокруг них, зал гудел и свистел, пожилая женщина в очках отхлебнула пива, а розовощекая девушка в черном платье обернулась к своему молодому спутнику. Но тут судья вновь начал разгонять боксеров по разным углам.
- Почему у него нет перчаток? - спросила женщина с пером.
- Это же судья, - зашипел толстяк, - он не боксирует. Ты лучше смотри на этих, в трусах.
Потом один из боксеров зажал своего соперника в углу ринга, прозвучал гонг, и бой кончился. Судья подскочил к победителю, вскинул вверх его руку, и зал радостно зашумел.
- Он выиграл потому, - сказал Вилли, - что правильно защищался. Если бы ты тоже научился так защищаться, - обратился он к Мили, - то тебе никто не посмел бы угрожать. И если бы на тебя кто-нибудь напал, ты бы дал отпор.
Судья навалился животом на канаты и принялся махать кому-то, наверное, следующей паре боксеров.
- Как бы он не упал, - сказала женщина с пером.
- С чего бы это? - обрушился на нее толстяк. - С чего бы это ему падать? Он зовет боксеров, он - судья. И вообще, хватит трепаться!
На ринг вышла третья пара. Вилли заглянул в программку:
- Вон тот, в красных трусах, работает подручным у мясника.
- Он же мясник, - взвизгнула женщина с пером, тыча пальцем в программку. - Сейчас прольется кровь!
- Заткнись, - ткнул ее в бок толстяк. - С чего это ей проливаться? Ты не на бойне, ты на боксе. Молчи и смотри, а не то…
Прозвучал гонг, судья топнул ногой, и начался третий поединок. Он сразу пошел в быстром темпе, и Мили едва не обезумел от ужаса.
- Не бойся, - смеялся Вилли, - видишь, какой удар, der Stoss, - добавил он по-немецки. - Если бы ты тоже так умел, то был бы непобедимым.
Тут подручный мясника после очередного удара противника повис на канатах. "Это был крюк, der Haken", - сказал Вилли. Зал загудел и засвистел, пожилая женщина в очках глотнула пива, розовощекая девушка в черном отвернулась от ринга, толстый судья раздраженно притопывал и махал руками, так что его галстук-бабочка подпрыгивал, а толстяк толкал женщину с пером в бок и шипел:
- Ты что, ненормальная?! Ты что делаешь? Ты куда смотришь?
- Почему тот, который с "бабочкой", не дает сдачи? - верещала женщина, нервно вертя головой. - Этак его кондрашка хватит. Он же ловит бабочек, почему у него нет зеленого сачка?
- Прекрати, - гневно буркнул толстяк, стукнув тростью об пол, - какие бабочки, какой зеленый сачок, я же тебе сказал, что он судья, а не боксер!
А на ринге события развивались стремительно, все вертелось колесом, с обеих сторон сыпались удары… толстый судья в белом крахмальном воротничке с красной "бабочкой" метался между противниками, подскакивал, пританцовывал, размахивал руками, и вдруг…
…и вдруг один из боксеров пригнулся, напрягся, выбросил вперед перчатку… и судья, подобно бабочке, взлетел на метр от пола и во весь рост растянулся на ринге… а боксер опять кинулся вперед, и вот уже подручный мясника тоже лежит на полу… Зал рассмеялся, кое-кто вскочил, а пожилая женщина в очках подбросила вверх опустевшую пивную кружку…
- Он умер, - истошно закричал Мили, трясясь, как овечий хвост.
- Разве? - улыбнулся Вилли. - Что ж, может, и так.
- Зачем же ты врал, что он не боксер? - вопила женщина с пером. - Зачем ты врал, будто он судья?! Ведь он взлетел и упал! Ты же говорил, что тут бокс и крови не будет! - Она толкнула толстяка в спину. - Ты сказал, что мы идем на бокс, почему же тут говорят по-немецки?..
Толстяк схватил ее за плечи и начал трясти, да так, что перо на шляпке заходило ходуном, а бусы громко зазвенели.
- Это нечаянно, - кричал толстяк, - он просто попал под горячую руку, и некому тут говорить по-немецки, ты же не в рейхе, ты в Праге…
- Ерунда, - смеялся Вилли, - ему не повезло, вот и все. Бокс - это красиво, это der Kampfsport, - добавил он по-немецки. - Он закаляет тело и дух и развивает реакцию, внимание и смелость. Недаром фюрер считает бокс лучшим видом спорта.
Тем временем судья поднялся на ноги, подпрыгнул несколько раз, желая показать, что ничего особенного не произошло, - а сам так и кипел от возмущения, грыз ногти, встряхивал головой; подручный мясника тоже было встал, но тут же снова упал. Публика вскочила с мест, некоторые кинулись к рингу, женщина с пером ударила толстяка по спине, воскликнула: "А ты говорил, мы в Праге!" - и побежала к выходу. Толстяк в котелке и с тростью погнался за ней, толкнул в плечо, она вскрикнула, и публика засмеялась, подначивая толстяка, который беспрестанно повторял: "Она сумасшедшая, она впервые на боксе, никуда я с ней больше не пойду, вот всегда она так, в психушке ее место, вот где!"
У дверей образовался людской водоворот, там теснились и пожилая женщина в очках и с пустой кружкой, и красивая розовощекая девушка в черном, и ее молодой сосед, и проститутка Малышка - она поводила плечами, смеялась и размахивала чьими-то разорванными бусами. Пан Копферкингель улыбнулся ей, а она состроила в ответ забавную гримаску. Неподалеку от нее какой-то мужчина раздавал всем желающим листовки; Копферкингель не сумел протолкаться поближе, зато Вилли одну такую бумажку взял. Ну, а потом они выбрались на вечернюю улицу. Под фонарем в окружении кучки зевак стоял толстяк, его трость была прислонена к стене, и он вытирал носовым платком подкладку котелка.
- Пойдем-ка, - поторопил пан Копферкингель Мили, который явно хотел о чем-то спросить, - у него сбежала жена, наверное, ее что-нибудь встревожило, но врач ей обязательно поможет, а нам уже пора… - И они неторопливо зашагали по тротуару.
- Итак, мы видели мужской спорт, - улыбнулся Вилли своему другу Копферкингелю и его сыну, а потом, взглянув на листовку, добавил: - Гляди-ка, Мили, это приглашение в спортивную секцию молодежного клуба… возьми, тебе это может пригодиться!
Они завернули за угол, и Вилли продолжил:
- Итак, мы видели мужской спорт и замечательную чешскую молодежь. Надеюсь, вы остались довольны… Ну, а что ты думаешь по поводу Судет? - спросил он у Копферкингеля. - Ведь мы с тобой так и не успели толком обсудить последние события. Это была трудная работа, но, к счастью, она увенчалась успехом. Наконец-то Судеты вздохнут свободно. - Он слегка понизил голос, потому что мимо как раз проходила шумная компания. - Там одержали победу арийское право и справедливость. Иначе и быть не могло, потому что Гитлер никогда не проигрывает. Наше будущее - у него в руках, и это залог успеха!
- В жизни все так неопределенно, - покачал головой Копферкингель, - и будущее всегда сокрыто от нас. Неизбежна одна только смерть.
- Не сомневайся, - по-прежнему улыбаясь, отозвался Вилли, - Гитлер обязательно добьется успеха, потому что сражается он ради высокой цели. Цель эта - спасение от голода и нищеты ста миллионов немцев и установление для них справедливых законов, под властью которых люди станут жить как в раю. Страх и муки сгинут навсегда…
- Но это возможно разве что после смерти, - отмахнулся пан Копферкингель. - То есть после обретения человеком вечной жизни. А вечная жизнь доступна лишь фараонам, святым, далай-ламам… Мы же можем только облегчать муки. Люди суть прах - и в прах же обратятся… - Он улыбнулся какой-то женщине. - Слушай, ты заметил в зале красивую розовощекую девушку?
- Но я и говорю о вечной жизни, - резко перебил его Вилли, - о вечной жизни для нашего народа! О немецкой расе, призванной спасти человечество и установить новый порядок. Сегодня решается судьба Европы, а это никого не может оставить равнодушным. - И Вилли обернулся, отыскивая глазами Мили, все еще сжимавшего в кулаке приглашение в клуб.
- Мили, - оглянулся в свою очередь пан Копферкингель, а потом спросил, усмехнувшись: - Значит, мы с тобой тоже решаем судьбы Европы?
- Безусловно, - обиженно отозвался Вилли, - впрочем, за тебя я не ручаюсь. Твоя капля немецкой крови молчит. Ты равнодушен. Мы воюем, - подчеркнул он, - а трусы - нет. Человек легко поддается страху и забывает о своем долге. Погоди, - остановил он Копферкингеля, заметив, что тот собирается возразить. - Я имею в виду другой долг, долг совести. Такому человеку безразличны беды народа… Бросить нищенке раз в неделю мелкую монету - это нетрудно. Сунуть грязному попрошайке какую-нибудь ерунду может каждый, даже уличная девка. - Он покосился на Мили. - Но вот бороться за счастье миллионов - это дело другое! Ликвидировать безработицу и нищету, в пучину которых ввергли твой народ враги рейха, очистить мир от всяческих паразитов, отвоевать для немецкой нации жизненное пространство - вот как я понимаю наш долг, Карл!
- Жизненное пространство, - протянул Копферкингель. - Послушай, Вилли, я расскажу тебе кое-что о гробах. Когда гроб закрывают крышкой, покойнику не должно быть под ней тесно. У хорошего гробовщика крышка ни в коем случае не задевает лицо и грудь мертвеца. Лучшими считаются те гробы, в которых могут поместиться два человека. Гроб должен быть просторным, и это единственное жизненное пространство, по-настоящему важное для людей.
Они вышли на перекресток, где ездили машины и трамваи, и Вилли оглянулся и подозвал Мили.
- Как бы все это не обернулось адом, - сказал Копферкингель, решивший, что Вильгельм обиделся. - Адом. И виноват будет только твой Гитлер…
- Но ведь он борется за счастье и справедливость стомиллионного народа! - строго заметил Вилли. - За его бессмертие. За новую Европу. Да, - кивнул он, - это может обернуться адом. Адом для тех, кто мешает нам, то есть для наших врагов. Ну, а для законопослушных граждан никакого ада не будет.
Перед ними мчались автомобили и трамваи, причем автомобили были только цветными - ни одного зеленого или ангельски-белого! Рейнке посмотрел на бледного Мили:
- По-моему, бокс не даст тебе сегодня заснуть. Впрочем, ничего удивительного - ведь ты видел его впервые. Скоро ты привыкнешь и даже сможешь стать таким же смелым, как этот подручный мясника… Ну вот вы и дома.
Они остановились перед подъездом, возле которого висела табличка "Доктор медицины Якуб Беттельхайм, кожные и венерические болезни". К тротуару жалось несколько цветных автомашин; одна из них принадлежала доктору Беттельхайму.
- А твоя машина сегодня где? - спросил пан Копферкингель.
- У Эрны, - ответил Вилли, - я поеду домой на такси.
9
- Ах, Рождество, Рождество, - улыбнулся пан Копферкингель Лакме, протиравшей в столовой сиденья стульев, и любовно посмотрел на огромную нарядную елку. - Все у нас с тобой замечательно! Клиенты идут толпами, и каждый мечтает о печи и пепле. Кстати, подарки обоим нашим солнышкам (Копферкингель имел в виду детей) я купил на деньги, заработанные паном Штраусом. Он оказался весьма усердным и добросовестным человеком… где-то он проведет нынешний вечер? Ты же знаешь, ему пришлось уйти с прежнего места службы. - Копферкингель посмотрел на стену, где над шкафом висела фотография, запечатлевшая Зинин день рождения. - Жена Штрауса умерла от чахотки, сын - от скарлатины… а я вчера нашел еще одного агента. - И он опять улыбнулся Лакме, которая продолжала протирать стулья. - Ты спрашиваешь, кто он? Хороший честный человек по фамилии Рубинштейн. Он, наверное, еврей, ведь Рубинштейны - это еврейская фамилия. Раньше он торговал постельным бельем в магазине Либы, но недавно тот разорился. Теперь немного охотников покупать постельное белье. Пан Рубинштейн предлагал посетителям простыни и наволочки, а сейчас станет уговаривать людей кремироваться. Здесь есть нечто общее: ведь и в гробу человек лежит не на голых досках. Пан Рубинштейн любит музыку, особенно сочинения Моцарта и Фримля… Однако кое-что меня все же беспокоит… - Копферкингель ласково погладил Лакме по голове. - Пан Рубинштейн разведен. Зря он так. Лучше бы ему быть вдовцом, подобно пану Штраусу или пану Голому… ну да ладно. В конце концов, это его дело, и нам не пристало ни обсуждать, ни осуждать его. Ведь не каждая семья так счастлива, как наша, возлюбленная моя. - Копферкингель вздохнул и подошел к елке. - Как жаль, что мы никогда больше не увидим твоей бедной матери. Ее дух мог бы объявиться здесь нынче вечером, когда я стану зажигать рождественские свечи. Зато в пять часов появится Вилли…
- Ты говоришь так, будто он призрак, - засмеялась Лакме. - А Эрна тоже придет?
- Нет, - сказал пан Копферкингель, - Эрна слишком занята. У них сегодня будут гости, немцы из пражского отделения Судетской партии. Так что Вилли заглянет всего на несколько минут. У него ко мне какой-то разговор. Наверное, хочет сообщить, что я трус и выродок, потому что не слышу зова крови и не выполняю свой долг. А может, сегодня, в Сочельник, он не станет огорчать нас и просто поздравит с праздником. Ну что ж, пускай приходит, в буфете для него припасены печенье и миндаль… Слышишь, дверь открывается? Наверное, дети вернулись.
Действительно, в прихожей торопливо разувались Зина и Мили, а на полу стояла большая хозяйственная сумка, в которой что-то шевелилось.
- Они такие огромные, - воскликнул Мили. - Просто великаны! Но она купила двух маленьких, - и он кивнул на Зину.
- Пани Анежка тоже купила двух маленьких, - сказала Зина, - два маленьких лучше одного большого, глупыш ты этакий…
- Быстрее, дорогие мои, быстрее, надо немедленно напустить полную ванну воды, - сказал Копферкингель, глядя на сумку. - Они открывают рты и глотают воздух… а к вечеру Анежка убьет их.
Дети побежали в ванную; пан Копферкингель извлек из сумки двух карпов, осторожно опустил их на белое дно красивой ванны и повернул кран. Потом он выпрямился и склонил голову, как если бы перед ним был катафалк… а рядом стояли Мили и Зина, наблюдавшие за тем, как вода заполнила ванну и оживила рыб, пустившихся по ней в недалекое плавание.
- Ну вот, мои милые, - Копферкингель поднял голову и посмотрел на вентиляционную решетку с привязанным к ней шнурком и на желтую бабочку на кафеле стены, - с карпами все в порядке. Они уже в своей стихии, и мы можем покинуть нашу любимую ванную комнату.
- А почему их будет убивать Анежка? - спросил Мили и тоже посмотрел па вентилятор. - Разве ты сам не можешь?
- С чего ты взял? - ласково улыбнулся Копферкингель. - Конечно, могу. Но я не люблю этого делать, а у пани Анежки есть опыт, она помогает нам уже много лет. И потом, это прекрасный повод подарить ей что-нибудь на Рождество. У нее такая добрая душа.
Под вечер пришла пани Анежка.
Копферкингель услышал, как она разговаривает в прихожей с Лакме.
Он вышел к ним, поздоровался и крикнул в сторону кухни:
- Солнышки мои, проходите в столовую, пани Анежка уже здесь. - А про себя подумал: "Я сообщаю им о приходе палача".
- Побудьте пока в столовой, - сказал он Мили и Зине. - Вам это видеть ни к чему. Тут тебе не бокс, - повернулся он к Мили. - А где наша пушистая Розана?
- В кухне, - ответил Мили.
Пан Копферкингель посмотрел на семейную фотографию. Он сидел в центре, рядом с Лакме, и держал на коленях кошку, а по бокам стояли Зина и Мили. Потом он перевел глаза на торшер, на стул под ним и взялся за газету.
- "Разыскивается девятилетний мальчик, который ушел из дому три дня назад и до сих пор не вернулся. Родители и полиция предпринимают…" - Мили потупился, пан Копферкингель невольно улыбнулся и выглянул в коридор, так как заскрипела кухонная дверь.
- Карпы уже в кухне, - сообщил он детям, - на столе приготовлено место, и пани Анежка сейчас возьмется за молоток и нож…
Из кухни донесся глухой удар.
- Один мертв, - кивнул пан Копферкингель и посмотрел на висевший у окна график смерти, - интересно знать, который? Меньший или больший? Окружавшая его стена пала, и бедная душа оказалась на воле.
И он опять раскрыл газету:
- "Голод толкнул женщину на самоубийство. Сегодня в восемь часов утра полиция обнаружила на вилле доктора С…" - Пан Копферкингель дочитал заметку до конца и бросил быстрый взгляд на Зину, поправлявшую у зеркала прическу.
Тут из кухни опять послышался негромкий удар, и пан Копферкингель кивнул.
- Второй тоже умер, - констатировал он, поглядев на табличку возле окна. - Стена пала, а свободная душа воспарила ввысь. Теперь, Мили, ты получишь обе эти души и станешь весело играть с ними. Впрочем, мы отлично понимаем, что это только рыбьи воздушные пузыри, а истинные души карпов наверняка уже подыскали себе новые тела. Например, вселились в каких-нибудь кошек. Вообще-то рыбы - это наши младшие братья, и мы не должны были бы убивать и есть их, потому что это жестоко. И все же ваша добрая мать вот-вот положит их на сковороду, чтобы зажарить. - Пан Копферкингель взял в руки "Закон о кремации". - В семь часов они украсят собой наш праздничный стол. Так заведено Богом, и, значит, иначе нельзя. Лакомясь в Сочельник вкусными карпами, мы тем самым приближаем их новое рождение. Спаситель тоже ел их. - Копферкингель аккуратно поставил на место "Закон о кремации". - Мало того, он ел даже агнцев…
И отец семейства обнял детей за плечи.
- Ну, дорогие мои, пришло время подарить пани Анежке наш замечательный красный фартук.
Не успела еще закрыться дверь за благодарной пани Анежкой, как в прихожей появился Вилли. Он поздоровался с Лакме и детьми, снял пальто, сдул пылинку с лацкана элегантного пиджака и вошел в столовую.
На столе его уже ждала бутылка вина.
- Какая красивая елка, - сказал Вилли, - а карп у вас тоже есть?