Еще годится, вот позапрошлый год мы шерстили торговый зал на шестьдесят квадратов. Четыре часа. Два стула, кадушка с фикусом, картина на стене - нарисованы яблоки. Зал после починки пустой. Точно знали - здесь крыса. Муторно, мало вещей, негде искать. Вот там мы дошли до безумия: стучали снятыми ботинками, бумажки жгли. Безумие - блестящий лакированный паркет шесть на десять. Сиреневые стены. Ровная побелка, фикус - растение. Нарисованные яблоки. За витриной ходят люди. Зима. Ты уже делаешь вид, будто ищешь. Ползаешь, приседаешь. Жгут натертые колени, жарко. И не нашли.
Нашла уборщица. Мы одевались, возвращали задаток, она вытирала листья у фикуса. Крыса висела на фикусе, вцепившись снизу в лист, - четыре часа. Убили, конечно.
- Ничего-о, - протянул Старый. - Скоро домой.
Два веселых придурка в разгромленной комнате, люди заглядывают, сейчас придет, вот и:
- Шторы задрали… Шторы чем помешали?
- Давай сейчас?
- Чо давай? Крыса в наш же подвал и забегла. Достанешь - тогда подойдешь.
Старый вкрадчиво заметил:
- Помнится, мы уговаривались на извод, а не на изъятие.
- Тебе я не договаривалась!
Оказалось, прямо с крыльца крыса сиганула в подвальное оконце, в раздолбанный уголок.
Алла Ивановна вела нас. Старый спускался замыкающим и бубнил:
- Ты думаешь, я жадный. Ты все время смотришь, сколько я ем. Я не жадный. Хочешь, я тебе в Москве сто долларов подарю? За сто долларов и не такое купишь. Даже на размер больше.
Согнувшись, расшвыривали коробки и банки, она бряцала ключами. Последняя коробка у стены - из-под можайского молока. Я придержал Старого:
- Стой.
- Ну что? - уже все надоело.
- Она под коробком.
- Ладно тебе. - Старый укоризненно зыркнул на меня и сбил коробок на бок.
Крыса осталась сидеть, не сообразив, что открыта. Вдруг - резко повела башкой и безошибочно метнулась на белые ноги управляющей! - та выронила ключи и, повизгивая, будто щипали ее бока, отпрыгивала к выходу, держа подол; Старый перепрыгнул коробок и бросился вдоль стены, но крыса точно вошла в единственную щель в углу, хвост провалился споро - глубокая дыра.
Алла Ивановна нервно прыскала, взглядывая на Старого, и затыкала ладошкой смех. Я обнял ее и провел губами по щеке, шершавой от песчинок пудры.
- Завтра ее оприходую.
- Не обмани. Я девушка наивная. Меня не трогай так, я - заводная, я так просто не могу. - И подразнила синеватовлажным языком.
Старый скрепился, смолчал.
Прикусывая теплый хлеб - досталась горбушка, жареную картошку я соскребал со сковороды, отвлекая вилку лишь на прокол маслянистого ломтя колбасы или захват соленого салата из нарезанных огурцов, кумачовых помидоров, луковых колец и дробинок перца; вот пельменей я смог только девять, ободрив их соленым огурцом, - мясо нежное, свинина - я таких не люблю; развели на запивку вишневого варенья со студеной водой - компот, что ль, иссяк? На сладкое - две конфеты, седые от возраста, но шоколад, всего две.
- Старый, бойцы что-то строятся…
Старый свесился с балкона - я одним движением слямзил его сладости и:
- Где ж наша повариха?
Витя кратко оторвался от миски:
- Отдыхает дома. Весь день у Иван Трофимыча.
- Степан Иваныч, а и вправду: куда солдаты на ночь глядя? - полюбопытствовал Старый.
- В пострадавший район. Дыры цементировать, капканы ставить. Хоть успокоить людей. Всего не могу сказать, но… Огорчился народ. Там победнее живут, но чуть что: мы зато без крыс! А теперь… Я буду вам признателен, если не сопроводите затеянные меры унизительными оценками, тем паче при военнослужащих. Мы с Виктором исполняем все, что придумала санэпидстанция. - Зажмурился, подсунул пальцы под очки и надавил на глаза, показалось, едва не плакал.
- А чо ж ваш "Король", товарищ Губин? Народным способом?
- И капканами можно что-то сделать. Я полежу немного и к вам подойду, поставим по уму, - проникся Старый.
- Вам запрещено выходить. Вот если посоветуете…
- Ребята! Подойдите. Каждый взял свои капканы и показал мне. - Старый выступил прямиком с балкона. - Все понимают механизм работы? Все понимают разницу меж капканом заряженным и капканом настороженным? Заряжаем кружком копченой колбасы, капкан натирается чесноком, руки - маслом. Ставить устойчиво, вдоль стены. Нельзя - на трубу. Крыса подталкивает незнакомые предметы.
Витя записывал, я Ларионову прошептал:
- Солдат не оставляйте. Порядок и присмотр. И освоение навыков. Особо, чтоб Виктор. Не меньше часа.
- Как справимся.
- Перевожу на русский: ежели его отпустишь прежде часа, я тебя утоплю, как урода!
Я спустился к воротам, на лавочку; беременные нарядились в теплые халаты, собирали листья, хихикали, когда я икал. Отряд нестройно потек за ворота, я поймал рукав замыкающего.
- Стой. Покажь давилку. Запор неисправен. Покричи, что догонишь…
- Я щас! Догоню!
- К Владимиру Степанычу - вишь, на балконе торчит, он исправит. Беги. Дай мне бушлат и пилотку, хоть под бок себе постелю - холодает! Шагом марш на хрен.
Он умелся, я влез в бушлат, насунул пилотку и порысил догонять отряд, особо к нему не приближаясь и отвернув морду от охраны на вратах, успев сообщить улыбчивой белокурой беременной:
- Мать, нравишься ты мне. Ха-рошая ты девка!
В начале проспекта я накинул бушлат на ближайшую урну и достиг знакомого дома. Солдаты на той стороне разбивались на кучки по числу пострадавших домов.
Я осмотрел окрестности и прошел в подъезд невесты мимо пацанячих посиделок и перекуров.
- Да зачем? - Она через ступеньки спешила навстречу. - О господи… И как бы вы искали? В каждую дверь? Чтоб все соседи…
- Вы ж все равно смотрели в окно.
- Я просто не знаю! Ну хорошо, пойдемте. - Снова в долгом, белом, трогала губы, перекладывала волосы на плечах, она не знала, как быть, врала. - Нет. Сейчас у меня соседка. Я быстро ее… Два слова…
- Я поднимусь, услышу. Квартира?
Назвала и убежала, махнув набористым подолом; я глубоко задышал: нужно вольно сейчас говорить, должен, у меня дрожит голос - воздуха не хватает. С ней я стиснуто говорю; пахнет гарью - несет со двора костром. Вверху хлопнули двери, без слов, должны - разные двери, по звуку - одна. Только делала вид, что провожает соседку. Идти.
- Скорей. - Она манила с порога душистой, вечерней, незнакомой квартиры с девичьим диваном, зеркалом на тумбочке, уставленной духами, тушью, баночками, игольницами, копилками, с наклеенным календарем и швейной машиной, купленной впрок.
- Хочу тебе сказать. Нравитесь вы мне. Хорошая ты девка. - И я задохнулся, незряче тронул ее руку, сухую, покорную, не ответившую. - Как хоть это делается. - И отпустил.
- Да проходите! Спасибо. Но во мне много плохого…
- Например?
- Всего, сразу, не… Я - не хозяйственная!
- Этого не потребуется.
- Заходите же! Вдруг кто-то выйдет… Смотрите на меня. Хоть сейчас не смотрите на пол! Квартера высоко, здесь их нет.
- Я в твоей квартире могу месячный план… Надо по-быстрому глянуть ваш подвал.
Теперь она, будто захлебнувшись, нашла мою руку и бегло пожала коротким усилием - раз; глаза, всегда серьезноудивленные, не улыбаются.
- Вы не можете потом…
- Потом нет времени. Ты ведь поднималась позвонить, чтобы ехали за мной.
Я отцепил ее, слетел вниз, захлопнув пасти вечерним лавкам ударами дверей, ломанулся в подвал - закрыто, дернул ближайшую бабку:
- У вас там ничего не горело? Давно пахнет? - Упал наземь и внюхался в кошачий ход, выпиленный в дверце: да. Из подвала несло гарью.
А как споро уже неслось ко мне население, как на подбор юное мужичье, стриженое, в рабочих спецовках!
Я ринулся за дом, увернувшись от растопыренных рук, продавил колючки-кусты, долбанул коленом впотьмах о железный заборчик, но перепрыгнул и ослеп от удара в морду, но мужик поспешил, не все еще подоспели, и ногу выставил - я, не отрывая от морды рук, пинком сбил ему ногу, он просел и на миг потерял свои руки, и взмахом от пояса, снизу вверх! я закатал ему кулаком по губам и попрыгал, корчась от при каждом шаге от боли стонущего колена, прямо под машины, на проспект, и на асфальте уже медленней, руку подняв: не давите! Обдувало бензинным ветром, горячей гарью - возят свеклу, в спину грозили, стараясь народнее, с матом:
- Крыс напустил! Отравитель… Попадешься!
Посреди проспекта я сел, изнемог, уткнулся в несчастную коленку: черт вас… в каких местах пришлось доживать, перестал стонать - стоны никого не разбудят, ничье сердце не тронут, что вон ему плохо, вдруг он… Просто - теперь некому! Сейчас пройдет. Кто-то светит, не дает поднять глаза свет; вот погасили, я увидел "Скорую помощь" и врача, глуховато орущего:
- Какая сломана рука? Поднимите!
В машине я сполз с носилок и спросил встревоженного Клинского:
- Вам не хватает вятича с переломанной рукой?!
А он закричал на меня:
- Ты! Мразь! Суешься! Молчать! Подонок! Что ты лезешь к ней?! На хрена она тебе сдалась? Заткнись. Вылез за ворота, но всех ты не перепрыгнешь! Ты можешь понять, что я тебя не вытащу?! - Машина летела, выла, он спокойно подправил водителя: - Не надо. Давай в санаторий для беременных. - И вновь заорал: - Тебя же уймут! Кафе затопил - старика… За что старика?!
Он выпил у нас чаю. Медсестра замотала коленку и ушла, Клинский поднял взгляд на Старого:
- Я предлагаю соглашение. Вам - свободу передвижений. Только не в ее дом. Оставьте девку.
- Хорошо, - пожал Старый плечами и вздохнул.
- То есть? Вы дали слово?
- Извольте, слово.
- Сегодня что? Второе сентября. Вам надо спать, позабавлю на сон. - Он выдрал из блокнота лист и позвал меня: - Подсядь, не дуйся. Второе письмо уже получаю… - Взялся рисовать. - Площадь. От нее проспект Ленина. Раз, два… шестая улица направо - Первостроителя Мокроусова. Пожарная часть с каланчой. Вот так я ее нарисую. Пишут: только Президент и мужик Объединенных Наций подкатывают к пожарке, из нее по ложному вызову выезжает водомет и оттесняет автомобиль охраны, страхующий левый борт. Президентская телега - под выстрелы. - Клинский трижды стукнул карандашом. - Стреляют с первого этажа каланчи, зарешеченное окно. Четыре метра. Дурак попадет. Через неохраняемую проходную покидают каланчу, синяя "Нива" ждет на поперечной улице. Выезжают в задницу праздничной колонны, за спину собираемому оцеплению. И - за кудыкину гору, получив деньги. - Клинский подрисовал сбоку плана девять нолей. - Две снайперские винтовки найдут спустя неделю без отпечатков у мясокомбината. - Отдохнул и подытожил: - Продуманно. Ведь узнали, сволочи, что наметили в пожарку водометы завести на всякий пожарный. И что в каланчу с улицы не сунешься: ворота заперты. Письмо. И кто-то ж его пишет… Ясно? Поехал я спать, время близится. - Зевнул и поднялся.
И Старый встал.
- Но… Вы ведь предпринимаете там… что-то?
- С чего? С того, что нас известили подробным письмом? И запомните: когда приедут, я уже буду в глубокой заднице. Будут командовать другие. Которые могут все. Как им кажется. Но плохо разбираются в городе.
- Но ведь необычное письмо?
- Фактическая сторона проработана. Но в плане праздника нет поворота на эту улицу. Нет проезда мимо каланчи! Ничего не буду делать и никому не скажу. Правдоподобно, главное…
Старый обождал и не выдержал:
- Что?
Клинский хитровато склонил голову.
- Нет причины. Нету "за что". Это по-нашему, и я бы поверил. Но порядок продвижения… Или мы попадем в область действия верховных сил?
Я посмотрел его рисунок, сунул в карман.
Еще долго не спали. У меня нога болела, а Старый размышлял. Потом попросил:
- Не трогай их.
- Будто ты знаешь, кто это - они. Город. Крысы.
- Ясно, они не дают обследовать подвал, откуда ушли крысы. Что там могли жечь? Может быть, простое совпадение. Сколько ни думаю, не могу придумать за них. Но раз скрывают, значит, нечисто. Надо заниматься тем, на что наняли, получить деньги и уезжать. Я тебя отдельно прошу: оставь девицу. Она, конечно… Но в обшем-то. Да ты понимаешь. Тут такие девушки в лаборатории - две. Ходи туда.
- Да поздно уже.
Месть графа Мокроусова
Время "Ч" минус 9 суток
Антикоагулянты жертв не шибко добавили - с подвески утром сняли дюжины две, плюс четыре вывалились в ночь. От силы остается три дня и - подвеска "под ноль" и убывать.
Я выбрал в санэпидстанции исправный капкан и поспешил в банк - побрился, лыбился как молодой; ветер с холодным всхлипом перевертывал на дороге листья; листья семьями валятся с веток - только задень; что-то быстро, из каждой свинцовой лужи коротко взглядывает осень, закрываясь сразу желтым листом; беременные пели на веранде, вдалеке сыгрывался оркестр, а солдаты уже встали у каждого дома, надписывая мелками на подъездах цифры и проверяя входящих по списку - через их плечо тянулись: "Да вот же я", - но еще подсыхают дороги, еще осталась сухая пыль и день прозрачный под небритой небесной щекой.
Что я знаю о тебе, моя любовь? - в тьмущем подвале я ощупывал лазейку: за ночь ты выбросила ведра четыре земли с мелким щебнем - рыла всю ночь, сперва выталкивая нарыхленное задними лапами, потом развернулась и - мордой, а углубившись, выносила в пасти, и теперь ты в четырех метрах от моих рук. Взрослая. Это выгодно. У молодняка живее обмен веществ. Молодая может оклематься. Если мы с тобой до ядов доживем.
Утром ты метила мочой - твоя новая поляна. Но еще нет привычной жратвы, подсказавшей бы мне, вывернувшись наизнанку, твои лакомства: скажем, ешь колбасу - значит, мечтаешь об углеводах, я бы принес муки. Если корм твой мука, а дом - элеватор, я напоил бы тебя водой. С молоком или сахаром. А если у тебя навалом пищевых концентратов, я баловал бы тебя жареной рыбой, гренками. Я знаю все, что ты любишь. Но мало времени. Хватит капкана. Не повезло, нарвалась на меня. Такую честь не переживают.
Смерть делается просто. Я кладу наискосок у норы вот хотя бы эту грязную палку из-под ног. Новая вещь. Ты их боишься. Неделю проголодаешь, но не переступишь. Но я тебе оставил путь, не самый удобный - это важно. Самый удобный тебя насторожит. Путь вот - по трубе. Дальше ты обойдешь вдоль стены свет, упавший из окошка. И вот на пути я ставлю припорошенный пылью капкан. Я оставляю в нем корку черного хлеба. Не копченую колбасу, не тыквенные семечки. Не мясной фарш со свежими помидорами - так ловят в учебниках. Я знаю: убьет даже фильтр сигареты, смоченный маслом. Убивают простые вещи. До обеда. Тебя будоражат новые стены. Ты выйдешь погулять.
На солнышке, до открытия банка, с лавки глядел в небеса: ветер прям снежный. Одеваться. Через проспект ее дом. Ее окна. Поменял бок - от пострадавших домов отчалило посольство: мама-дочь из санэпидстанции, Витя и Ларионов - смурные.
- Что капканы? Как убой?
- Малоэффективенно, - признали врачихи. - В капканы нейдут, отравку не тронули.
- Отраву?
Младшая прочла по бумаге:
- Бактокумарин. Три года берегли.
- Что-о? Девчонки, выложили? Бактокумарин?! - У меня вспыхнула морда. - Сейчас я вас, попарно… Сальмонеллезные - в жилой дом? Им на складе не на всяком работают! Где людям вход воспрещен. Завтра у вас собаки передохнут, а послезавтра - улица в гробах! Опечатывайте подвалы! Чтоб презервативы были при себе! - Это весело Ларионову. - А что капканами? Ни одной?
- В одном хвост, в другом лапа. Отгрызли.
Бабье ковыляло к машине с красным крестом, и Ларионов рванулся:
- В штаб доложу!
Я сцапал его рукав.
- Опомнись. Бактокумарин за три года скис давно. Он лето не стоит. Нежный. Если и сдохнет у вас какая детка… Шучу!
Я пошел им помочь. Капканы - разве на один день? Следует приманку зарядить, капканы не настораживать. Крыса пробует: сегодня с одних капканов ест. Завтра - с других… а с первых уже - нет. Со всех привыкнет - можно мочить. Если шибко умная не попадется.
В Ленинграде чистили гостиницу "Московскую" - чердак. Приманку жрут, капкан пустой. Три дня кряду. Сели в засаду: выходит старая крыса, капкан с тылу - дерг! Он - клац! Свистнула - детки выбежали жрать приманку. Так все капканы обошла. И других научит! Мы запускали на полигоне в семью крысу, умевшую отпирать заслонку кормушки. Вся семья обучилась! Но открывать заставляли учительницу. Ленилась - кусали. Верно сочли, новое знание обманет - тогда первым сдохнет, кто его принес. А жрали все.
Я заметил подтравленную крысу у первого подъезда.
Я пошел еле, придурки не могли понять. Переглядывались, стеснялись узнать, почему ползу.
Крыса сидела в траве, у края дорожки, горбиком средь высыхающих стеблей. Над ней базарили, пересаживались вороны. Я догадался: у нее нет лапы. Та, что вырвалась. Как мне не хотелось возиться с бактокумарином! Вышла умереть - тяжело опускала, как забулдыжный мужик, морду на грудь, трогала землю под носом левой, поочередно - правой лапой. До первой собаки. Или толпа сбежится на детский крик. Но разве можно за нее судить, где лучше сдохнуть.
- Ты, - поручил я Вите, - постой здесь. Не смотри, не мешай ей…
Он рыскал взглядом.
- Никого не подпускай.
Витя пообещал:
- Я эту падалищу! - Подхватил метлу у севшей отдохнуть бабы. И побежал. Крыса только в упор увидела что-то слепнущими от пекущей нутро боли глазами и попятилась на три плетущихся движения, и запуталась в траве. Но после первого удара по хребту шипнула и, пошатнувшись, все же встала на задние лапы грязной ведьмой, и прежде чем он еще ударил, повела перед собой лапками, словно пытаясь отбить, - я отвернулся. И зажмурился! - последний давящийся визг: наступили, и лопнуло! Громко получилось. Вороны собирались внизу в хоровод, вразвалку сходясь к середине.
Я мог ошибиться. И она могла просидеть час. Укусить ребенка. Если бы он ударил. Как, интересно, мой капкан? Спрошу себе бушлат. Кошки кричат как-то не так. Голос непредназначенный. Хороший мальчик. Щадливая, тварь.
Ларионов выкрикнул в спину:
- Но вы-то…
Однако заняли мою лавку - старец соскребал палкой грязь с кожаных туфель, нос его имел нерусскую горбину, а лик красно-синюшную масть, оттененную сивыми усами, сивыми космами, не сдерживавшими вылупившуюся лысину. Он вздрагивал - по лавочной спинке бацал мячом пацан. Дед качнулся:
- Ка-кой дэнь…
- Я все понял. Завтра.
Он ушаркал, разругав пацана:
- Хватыт бит! Ка-кой чаловэк сел - отдых нада. Ты не знаэшь кто? Э, да тибя пора убиват!
Мальчик обошел лавку, чеканя мяч на ноге, наподдал и - бухнул мне в морду! Бросило назад, прозвенело во лбу, и темная смятка мигнула в глазницах.
Я подхватил мяч. Разглядел его твердые кубышки, пересилив острейшее желание догнать и дать пинка.
- На.
Мальчик поймал, просиял:
- Передали: за кафе платишь завтра.
Я обедал в банке, загадывая - возьму ее после обеда? Были сторонние бабы-под столом она коленями зажимала мне руку.
- Как нас кормят… Яйцо - тухлое. В котлеты столько дряни могут насовать. А ведь не черепки - деньги плотим. - Вдруг расставила колени, нагнулась грудью к столу, красила губы до жирного, сверяясь с быстро запотевающей пудреницей, отвечая соседкам.
- Ал, свекровь твоя переехала?
- Там балкона нет. С балконом жить легче. Трусы можно сушить.