Деревня на подвеске
Время "Ч" минус 13 суток
Ощупью я доплелся до кухни, налил в ладонь воды и напился. Чихнул - глаза расклеились, обнаружив шесть утра и порученца Витю.
- Имеются трудности с засыпанием? Я могу показать, как это делается. Главное, правильно лечь.
Витя опирался на швабру. Посреди кухни он горбато сидел на табурете, уставясь под железные шкафы полузадушенными бессонницей глазами.
- Из каждой дырки кажутся крысы? И кровати такие низкие? Хвостик в колечках? - Я уходил, зевал. - Это тебе, золотой, не девка - в сон не тянет. Швабру можешь вставить в зад: крыса, сынок, выдерживает прямой удар по черепу и горло все равно достанет. Спиной к вентиляции сел ты зря: до шеи любой крысенок допрыгнет. Спокойной ночи.
Поют. Вслушался, беременные пели про зеленый сад. Выходит, не сплю. На подоконнике голубь с нестриженой старческой шеей, я пощипываю подбородок и думаю, бриться мне или нет; лето тает первыми кострами, ветрами, сухими и чистыми, приносит дым, цветы, политые дороги и клекающие каблуки - будто есть и еще одна жизнь, вот - слышна она, поторопись и встретишь. Мне снилось, что любимая - как маюсь у трамвайных путей, и ломит грудь от правдивости: она существует, сейчас приедет. Даже теперь, когда проснулся, еще болит; моя стареющая шкура, легко же тебя обманывает чужой зов. Не чужой - сама зовешь и сама подбегаешь. Хотя ей видней - отпущенная на ночь, находит себе целебную траву, и, раз болит, значит, вправду нашла. А я не могу.
Я лежу, и остатки боли высыхают на груди, как тот запах на ее рубашке: утыкаешься в него, но каждый раз ищешь дольше, а отзывается он слабей; найдя - замираешь, словно острым закалываешься, понимая: именно тот запах, скоро его не будет нигде, и даже оставшаяся от нее одежда будет пахнуть только шкафом. Наконец-то что-то приснилось. Оттого, что увидел вчера девушку. Запомнилась красивая девка чистой масти - и приснилась подобная. Щадящая штука сны, они все земные, все можно объяснить. Пойду бриться.
Арбуз дураки нарезали от маковки к заднице - вышел сок. Резать надо скибками поперек. Я дочищал третий ломоть, раскусывая белые косточки, а коричнево-полированные цокал в тарелку, выталкивая их языком через скользкую губу. В тарелке они блестели, развернув куда попало острые носы, как корабли, разбросанные бурей.
- Большое спасибо, Иван Трофимович, за арбуз.
Мэр кивнул, дрогнув щеками. Военный совет дополнял Ларионов, пахший, как парикмахерская, прапорщик и Витя - он ковырялся в ногтях.
Старый приступил:
- Мы не будем отчитываться ежедневно. Отчитаемся, когда деньги получим. Передайте вашим: не надо за нами ходить. Помилуйте, спускаюсь в канализацию - там трое сидят.
- Да это ремонтники, - вставил Ларионов.
- В хромовых сапогах! Нам скрывать нечего. Методику истребления, ежели мы доберемся до нее, вы все равно не спишете.
Ларионов смущенно почесал бровь.
- Во всяком случае - я доложу. Не я решаю.
- По сути. Поселений крыс в гостинице мы не нашли. По любой известной в мире методике обследования - объект синантропными грызунами не заселен.
Мэр пошатнулся.
- А падают. Не грызуны?
- Нет смысла спорить. Условия понятны, двенадцатого числа крысы падать не должны. Но. Иван Трофимович, я не скрываю, возможно, завтра мы откажемся. Продумывайте последнее средство - сплошь штукатурить потолок. Высоко, площадь большая, не знаю, поможет - нет. Поскольку мы не поняли пока, откуда они приходят, то и обещать не могу, что они не начнут падать со стен, вылетать из рукавов. Не знаю. Но есть вероятность, что завтра поутру ничего другого я вам не посоветую. Оставьте нас теперь.
Скрипнули стулья. Иван Трофимович двигал коленями, не удавалось ему прямо так встать и уйти. Он жалко взглядывал на каждого по кругу - я увернулся и выскочил на балкон. Жаль, без арбуза.
Санитарки гнали вениками из-под лиственниц закуривших солдат - те покорно убегали по дорожке к воротам, следом спешил прапорщик, вскрикивая: "Куда?! Приказа не было!" - следом шлепал Ларионов, пытаясь утянуть великоватую портупею, нащупывая пальцем дырки на ремне, - пацан с седыми прядями за ушами.
- Степан Иваныч, ты-то куда пошлепал? Дуй назад. Не сразу, куда ты ломанулся? Цветы понюхай. И по-тихому назад.
Я уселся - затылок удобно поместился меж пузатых колонок балконной ограды, не смотреть, как мэр уносит мертвую спину. Тихо. Я вздрогнул, когда стукнула балконная дверь.
- Вы не будете больше есть? - Невеста нарядилась в докторский халат - неузнаваема. - Я могу убирать со стола?
Я кивал на ее вежливые речи: решила взяться за ваше питание, время есть - каникулы, все к Вите поближе, хоть не буду волноваться, что он там ест; я кивнул, правильно, и обернулся - точно в меня, через витой прогал меж колоннами, снизу глядел Иван Трофимович. Дождавшись моего взгляда, он выдавил:
- Теперь и вы поняли. Им не хватит, если я уйду. Я им нужен с потрохами. Теперь я от вас не жду.
Девушка опустила чистые кулачки в карманы - ноги расступились шире.
- Вам удобно сидеть? Замечательно. Послушайте меня, серьезный разговор.
- Попозже.
- Я мешаю вам думать?
- Я жду, когда вы станете на свет. В юбке ты или нет.
Она подумала и отодрала пуговицу за пуговицей от пахнущего стиркой халата.
Я зажмурился и положил руки на прохладный камень за спиной.
Невеста вытирала стол - нагибая голову, волосы скользили по щекам и скрывали губы, я теперь каждый день буду видеть ее, сонная боль тупо тыкалась в сердце, она взялась нас кормить, осенние дни, тревожные со школьных времен: придешь, а в классе - новенькая, одна, ей пока не с кем сидеть; поворачивал за невестой голову, не понимая, куда же я смотрю; такая - глаз не отведешь, а на посторонний вопрос: ну, что за ноги? грудь? - споткнешься: не заметил; такая - кажется, на каждое ее движение должна собираться толпа, а нам удивительно щедро: она сдвигает стулья, полотенце встряхивает и вешает на батарею, существует в комнате, где я.
- Черт возьми! Может, ты и на меня внимание обратишь? - взорвался Старый. - Дождусь я?
- Дождешься, я тебя в богадельню сдам! Сопли распустил, мэра гонишь в гроб! Степан Иваныч, что там за потолок?
- Я тебе доложу! - Старый махнул кулаком на открывшийся рот Ларионова. - Подвесной потолок. Помнишь восемьдесят девятый год, высотка у кинотеатра "Казахстан"? Что-то подобное. Сто метров на шестьдесят. От пола - двадцать два! От основного потолка - тридцать сантиметров. Основной потолок сплошной, неповрежденная гидроизоляция. Кровля в приличном состоянии. Чердак мы прочесали - чистый.
- А светильники?
- Там вся проводка в чердаке, как на ладони, непроницаема. И теперь вопрос, откуда крысы в подвеске? Она висит на железных штырях, полметра расстояния до каждой стены. Стены глухие, ни трубы, ни кабеля. В проекте доступ людей на подвеску не предусмотрен. И мне предлагают поверить, что оттуда падают крысы. Что я считаю? Ничего я не считаю. У меня единственное соображение: крыса замечается лишь при ударе о пол. Никто не видит, откуда она вывалилась. Задрали голову, ага, трещины в потолке. Значит, оттуда. Кто знает, какие игры вертят местные, - я не знаю. Приносит какой-нибудь недовольный горожанин пасюков и кидает из-за сцены.
- Два года подряд, - прошептал Ларионов. - Извините.
- И заметь, Старый, - подхватил я. - Падают чаще крысята. Если стадо действительно гуляет на подвеске, ясно, что чаще оступаются молодые - сходится.
- Сходится, - кисло кивнул Старый. - Но крысят и проще наловить живоловкой, для кидания. Сперва-то я предположил, что в гостинице имеются скрытые полости, допустим - правительственная связь. Хотя для чего правительству связываться с этим гадюшником? Или технические ходы кирпичами заложили и сами забыли. Но вряд ли бы я их прозевал на осмотре. Или мне пора квасом торговать.
- Если они не могут зайти на подвеску, надо исходить из того, что они на ней и живут.
- Живут? На плитах в палец толщиной? А гнезда вьют из экскрементов? И жрут экскременты? А что пьют?
- Я прощаюсь с вами, - прозвенела невеста. - Жду на ужин. Не ругайтесь.
Я обратился к Ларионову:
- Что там, голая подвеска? Никакого строительного мусора?
- Как положено, слой керамзита. Насыпью.
- Они в керамзит зарылись!
- Ты не лети, это ж необъяснимо: сплошной кишащий крысняк. И в нем торчит чистая гостиница, где крысы - только в потолке! Да почему же? Кругом - раздолье. Это было б естественно, если бы в гостинице два года шли дератизационные мероприятия - объяснима тогда миграция, объяснимо такое редчайшее мозаичное расселение, вот как в Волгограде, где они забились на шестнадцатый этаж…
Ларионов вытирал запотевшие очки, я нацелился пальцем в горбоносие Старого.
- Объясню! Гостиница внешне относится к крысняку. Но на деле она отсечена от юга бульваром - широким бульваром, без мусорок, без общепита. Получился островок. Поэтому его не подпитывают соседние семейства. Почему местное семейство засело в потолок - только гадать остается. Допустим, они сидели на участке исторически, от скотобоен. Или заселили стройку при подвозе материалов, прокладке коммуникаций - сделали ход, что я нашел в двери мусорокамеры. Допустим, они освоили подвал, а когда его затопило - резко пошли наверх по мусоропроводу. Все три условия в кулаке у нас есть: гнезда - в подвеске, пайка - в мусоропроводе, питье - ходят по мусоропроводу в подвал, или труба где-то сочится. В чем тоска? - связать подвеску и мусоропровод. Вот надо ход прицельно и искать. Ход - между подвеской и стеной, ближней к мусоропроводу. По-видимому, на подвеску они перепрыгивают, расстояние - полметра, свободно.
- Извините, я нужен? - Витя заглянул в наши покои.
- Раздражают меня молодые люди. Слишком похожи на меня. Но вас, Виктор, я уважаю. Даже в провинции надо быть отважным до дурости, чтоб сметь жениться на такой картине. Она сегодня на балконе показала, как расстегивается ее халат. Правда.
Ларионов прытко поднялся и перехватил Витины руки.
- Витя, вы ж понимаете, кто это говорит и для чего… Не унижайтесь.
- Старый, бери мальчика, замерь по мусоропроводу уровень потолка, и расчищайте - на этаж вверх, на этаж вниз. Глядите, как там с целостью. Я с архитектором в зал. Степан Иваныч, первое, нужно два бинокля. Второе, рот пореже открывай.
В зале два солдата метали штык-ножи в кусок фанеры.
- Кто такие?
- Караул.
- Пошли на хрен отсюдова!
Бегом архитектор доставил бинокли, пахнувшие вещевым складом, с белыми номерами на чехлах.
- Свет. Включайте все. Какая стена к мусоропроводу? Берите бинокль и вон с угла - мне навстречу, ищем дырку в стене. В самом верху, напротив подвески. Или выше. Повреждение штукатурки, потеки, пятно - сразу поднять клешню, я подойду.
Час миновал в хождении с запрокинутой головой.
Я размял пальцами шею. Ларионов, постукивая очками о бинокль, кряхтел.
- Отсвечивает… У меня чистая стена, - плюнул на платок и протер очки, слепо взглядывая в меня. - У вас как?
- Одна трещина. Вон.
Мы уставились ввысь, как звездочеты.
- Да, - признал Ларионов. - Но как ниточка.
- А выше по ней? Расколупано, видно? Краснеет. Похоже, отвалилась штукатурка и торчит кирпич. Кирпич красный в стене?
- Клали красный.
- Трещина - ступенями вниз и вправо. Все время вниз и вправо тянет, что значит?
- Штукатурили небрежно. Или сырая стена.
- Я не про то. Трещина повторяет шов кладки. Значит, пьяные каменщики внутреннюю стену гнали тяп-ляп: кладка не смыкается, есть пустоты, ход. Садитесь теперь или лежа - как удобней - и глаз оттуда, где кирпич виден, не спускать.
Ларионов уселся. Смотрел-смотрел и просипел:
- А чего мы ждем?
- Если с трещины на подвеску прыгнет крыса, то деревня их на подвеске. Всех положим брюхом вверх.
- И сколько так сидеть?
Расположившись рядом, я думал: сколько так ждать? У стаи гибкий распорядок - она кормится наоборот человеку, когда он спит. Когда не шумят шагами. Но так, если не шибко наплодились. Если в одну смену успевают жрать. Если нет - могут и белым днем.
Я усмехнулся потолку: вам видно меня, глаза зеленые?
Надежней ждать до утра. А вдруг шалый какой понесется сейчас попить? Или тетка бросится с подвески от похоти доминирующего самца? Я погасил свет, оставив лишь дежурное освещение. Будто люди спят.
- Плохо видно, - забеспокоился Ларионов.
Стадо потечет, увидишь. Я еще придумал:
- Степан Иваныч, дуйте к Старому. Пусть подымит в мусоропровод, он знает. И бегом назад!
Сам уставился в бинокль: уже не виден кирпичный бок, виден ручей серого света меж стеной и подвеской, когда пойдут - там зарябит. Худо, коли метнется одна - намучаешься, вдруг почудилось? Закукуем до утра. Бежит. Борзо бегает архитектор, я отнял бинокль от глаз и погладил натертые веки: а, это Витя.
- Куда смотреть? - выпалил он.
- Вон, гляди за моей рукой, трещина, по ней до потолка - ход, если есть, там. На стену не пялься, ляжь и спокойно смотри на полосу между стеной и подвеской: стадо запрыгает через нее. Гляди, чтоб на морду не упало. Чего там Старый?
- Владимир Степанович велел передать: полукольца мусоропровода смещены разносторонне, множество щелей…
- Не кричи ты…
Он зашептал:
- Не можем расчистить, Ларионова Владимир Степанович отправил дымовую шашку искать. Я хотел вас спросить… Тогда, у мясокомбината, если бы вы или кто-то, вот попал им на тропу - что было бы?
- Да кто ж полезет? Водопойная тропа видна, на два шага отступил и - в стороне. Если только молодняк сдуру по штанам попрыгает. Другое дело, если они переселяются…
- Вы видели?
- Не, я не видал. Граф Алексей Иваныч Мокроусов в прошлом веке видал, в его бумагах описание, как из горящей усадьбы шла стая - кошки прыгали на плетни, а мужики на елки. Хотя сколько там с одной усадьбы? Под тыщу. Угроза не в числе, в сплоченности. Когда поджимает - люди уносятся россыпью, а крысы пробиваются потоком: доминирующие самцы в головах, впереди всех - разведчики из подчиненных. В середке ведут баб, немощных и слепых, крысиного короля, если имеется; подчиненные замыкают. Тогда опасно, надо слушать.
- Что?
- Крысы же разговаривают. Кашляют. Шипят, если ты ее шваброй под батарею прижал. Хрипят, когда дерутся за бабу. Самое тошнотное - чистый визг. Навроде "мама" кричит. Давилка ей хребет перешибет… Прошлый год на Арбате стройку чистили, экскаватор ковшом сразу три гнезда выворотил, мамаши прыг-прыг из ковша, а крысята с грецкий орех, в пуху - знаешь, как орали? Я не могу слушать. Поэтому больше ядами работаю. Вот, а еще есть свист. Граф Мокроусов вывел: прежде похода альфа-самец, доминирующий, обязательно свистит. И не тихо. Услышишь - сразу тикай.
- Если не успею?
- Никто тебя не слупит! Я вон сколько воюю, про одну только смерть слыхал: дворника после войны загрызли. Он утром мел под высоткой на площади Восстания, а одна старая грызла угол мусорного бака. Деревянные баки были, Старый помнит. Он метлой замахнулся - тварь завизжала, на дворника попрыгали. Говорят, даже с дерева прыгали. Он, как бочка, покатился. Народ кричал, приехали пожарные, а только кости отбили. Но это после войны. Это время надо представить: две тыщи укусов в год. Во дворах "ворошиловские дачи" - сараи с курами, всегда зерно, вода. Девяносто пять домов из ста закрысены. В ЦУМ перед открытием пускали фокстерьеров - каждый выкладывал по двадцать пять хвостов. Во! Хотя Старый в дворника не верит ни хрена. Да он и Мокроусову не доверяет. Как мужика уважает, а как ученого нет. Граф работал любительски, с закидонами такими…
Я покосился на порученца - пластался покойником, загородив глаза траурным биноклем, - и добавил:
- Меньше слушай. По правде, это вопросы зоопсихологов. Мы - дератизаторы, истребители. С узкой специализацией. Старый волокет в объектах общепита, жилые помещения; я - заводы, склады. На открытых территориях - на рисовом поле, вдоль теплотрассы - уже поплаваем. Да в России почти никто не тянет открытые территории - плохо финансировали это направление, школы своей не сложилось. В прошлом веке ты один и ловишь, и яд, и психологию… А я сейчас и не вспомню, сколько у пасюка чешуек на хвосте. Штук двести. Ухо - в треть головы. Пойду найду тебе сменщика. А?
- Я еще хотел спросить, - давился словами парень. - А вас, самого. Никогда не тянуло?
- Чего?
- Войти. Когда они двигаются. В них. Слышите? Вы здесь?
- Смешно. Мокроусов вывел такую идею: крыса не умирает сама по себе. Когда седой наскучивает хищнический образ жизни, она отдается кошке. Но кошка не дура. Поиграет и бросит, как бы ни скучала. Граф многое предсказал в дератизации, но иногда блудил по-глупому. Написал: крыса живет семь лет. А она - две зимы. Увидишь крыс, кричи "ура".
И на крыльце врезался в его невесту - как пахнет! Крепко встряхнула меня за плечо.
- Вы зачем сказали ему?! Про балкон? Что я…
- Не хочу общего с тобой. Какие ж духи у тебя! - Я торопился дальше по бульвару.
Она не отставала. Задыхаюсь, если вижу ее губы.
- Поговорим!
- После, мать.
- Сейчас! - Хватанула меня за шиворот, рубашка резанула горло, я замахнулся локтем - она не отпустила, вздрогнули брови, подбородок, ресницы, заплясали губы. Я отвернулся - ну вот.
Говорила она медленно, убирая слезы свободной рукой.
- Сейчас. Успокойтесь, я никогда больше вас не замечу. Мне так неприятно… Обращаться к вам. Только раз. Прошу вас. Помогите двоим.
- Нам с вами не помочь.
- Помогите Вите. Он и так впечатлительный - эта работа не для него… Он рассказывает такие ужасы. Не может забыть. Смотрит сюда, под ноги. Он даже ходит - у него уже другая походка! Он боится. - Она совсем разрыдалась, рыдающая рука потряхивала мой ворот. - Другое лицо!
- Бывает попервой. Купите ему крысу. Белую.
Она бормотала вслепую:
- Я так испугалась сразу, что Витя теперь будет так же, как Иван Трофимович - так же мучиться, а Иван Трофимович, вы его не знали раньше, все, кто… потом - развалины, я прошу, помогите, если можете, и ему. Как-то его отвлечь… Он мне дорог очень, они дружили с папой… Я привыкла, что Иван Трофимович - он всегда рядом.
- Да ну их.
- Буду делать все для вас. Деньги. Соберу, сколько скажете. Помогите им, для меня. Может, какие-то лекарства в Москве?
- Не. Даже если б мог тебя поиметь, и то - нет. Живите сами. Издали ты красивей. И одетая - лучше.
Она не слушала. Осталась, где стояла, с высыхающим, костенеющим ликом.