Банк охранял седой милицейский сержант. Именинница по столикам разносила блюдца с ломтями пирога и обернулась на засвистевший самовар. Я осматривался - ни белых кудрей, ни потрясающих сложений тела, сунулся в окошко "Контролер".
- Где ж моя любовь?
- Этого я знать не могу. - Тетка кривилась на мою запаршивленность, но пригляделась. - A-а. Крыс, что ль, морите? Хоть переоделся бы. Идете в учреждение. У себя в Москве бы небось…
За дверью "Вход воспрещен" вилял коридор с туалетными дверьми, милиционер тащился следом, желая поговорить при остановке, поэтому я озирался на ходу. Она нашлась за дверью "Управляющая Светлоярским отделением Сбербанка РФ Алла Ивановна Денисова. Дни и часы приема…".
Она смотрела на цветочные горшки низкого подоконника синими детски-серьезными глазищами - брови высоко разлетались к вискам, тесный, округлый рот кусал моченое яблоко.
Она пухлой ладонью с некрашеными ногтями держала блестящее яблоко над блюдцем - сок плакал туда. Она укрыла волосы синей атласной повязкой - освободившиеся белые кудри не доставали бровей, оставили на виду гладкие щеки, плавно уходящие в шейную мякоть за подбородок, тяжело расплываясь на плечах, стекая в грудь, разбухнув буграми.
Я обогнул стол. Она смотрела на подоконник - на нее глядели красные, белые, фиолетовые цветы. На меня смотрела схваченная колготной сетью белобрюхая рыбья плоть в глубинах юбочного разреза; придвинулся ближе.
Она выпустила огрызок в блюдце, губы сомкнулись и подобрались, уступив подбородку, широкому, мягко раздавшемуся, отобравшему у губ излишек, усиливавшему каждый взгляд, - она повернулась ко мне, подкрепив подбородок ладонью.
- Извини. Только освободился. - Я покосился на милиционера. - Едите на рабочем месте, по столам хлебные корки. Простенок в коридоре уже зеленый. В отмостке такие щели, что нога проходит. Дверная рама изношена, а крысиный клещ…
Милиционер ушаркал на пост. Она увидела его спину и мою руку, сжавшую ее плечо.
- Крысиный клещ, Алла Ивановна, тварь незаметная. Пилит ходы. Его уже нет, а чешется две недели.
- Отпусти ты.
- Может, встретимся? Все будет.
Она встала собираться, сбрасывая мои руки.
- Так, ну ладно тебе, малый. Иди вон себе девку найди…
- Встретимся?
- Встретимся, встретимся. Дай пройду.
- Тогда сейчас встретимся.
Она отступала в угол, усмехалась, морщилась, чтоб не захохотать, слушала шаги за дверью, поставила перед собой стул, не подпуская, запрокинула голову, оставив мне подбородок, толкнула больно, когда уже сунулся к юбке:
- Здесь не место. Если каждому, знаешь, давать, то сломается кровать. - Бросала в сумку кошелек, помаду, ключи. - Не мальчик, а все не наигрался. На кой ты мне? Мы без крыс, север… Как шофера твоего зовут? Константин зовут?
- Не помню. Зад мне твой очень нравится… Что шофер-то?
- Муж мой. Не гоняйте. Чтоб машину не разбил. Иди-иди.
- Скоро меня позовешь. От крыс завоете.
- Как ты можешь это знать?
У подъездов толклись. Я потерся за спинами, галдели про тушенку и матрасы. Нагнулся к белому платку.
- Мать, что за базар?
Старуха махнула корявой рукой, другую немо держал внук.
- Бумаги наклеили. Што можут на природу взять. Вывозют на природу. - Она крикнула в толпу: - На сколько написано?
- Трое суток без дороги. А числа не вижу.
- Как не видишь, - аукнулись в народе. - Написано… где?.. во: отъезд по команде.
Внук замямлил:
- Бабуська, а щеночка?
Старуха двинулась в сторону, забубнив:
- За хлебом выйдешь не каждый день. В висках стучит. А ехай в лес… Иди ногами! Што бабушка тебя тащит?
Внук озирался на мои разнообразные рожи.
На бульвар не пропускали патрули. Опознанный прапорщиком, я бежал меж голых лавок. На ограде сидел человек, словно больная ворона.
- Что расселся? Бросил и ушел, что ль?
Витя сполз на землю и скучно взглянул в упор на меня, отряхивая зад.
- Уже не надо.
- Что-о?
- Ну ясно. Они пошли. Поп-прыгали.
- Да? - Я рассмеялся небу, лохматой траве и прихлопнул в ладоши. - Гуляем! И ты видел?
Он глубоко кивнул бледной рожей и полез обратно на ограду, указав мне длиннотелого человека.
- Ждет давно.
Я пригляделся, губернатор Шестаков таращился навстречу, вцепившись в лавку, будто ускользающую из-под зада.
- Как? - сипло выдавил он. - Нет?
- Нашли! Завтра травим. Все хорошо. В любом случае.
Шестаков вдруг шумно вздохнул, мазнул ладонью от переносицы к затылку, поднялся и неровно пошел к машине, окруженной его людьми. Запнулся.
- Вы сказали: в любом случае. Если я правильно понял - двенадцатого сентября, с одиннадцати до семнадцати, не падают?
- Так. И за те же деньги. Но и в любом случае все будет хорошо.
Протиснулся меж пожарных машин - они приткнулись к дымящей мусорокамере. Старый нашелся в зале. Солдаты собирали оступившихся в бегстве крыс.
Стая паслась в мусоропроводе, когда Старый начал снизу дымить, в давке они сбрасывали друг дружку на узкой переправе, да еще, придурев от дыма, пометались на подвеске, выталкивая в щели старых и крысят. Я поворошил курганчик хвостатой падали. Крупнейшая - грамм на семьсот. Беременная самка.
Старого сопровождали Гриша из колбасного цеха - привез "на зуб" ветчины - и пьяный техник-смотритель.
- Дальнейшее продумал? Товарищи, павших грызунов собрать в мешок и нашей машиной везите в санэпидстанцию, пока не остыли, посмотреть на предмет членистоногих. Товарищ! - Старый остановил качавшегося техника-смотрителя в среднем положении. - А что ты делаешь, когда лампочка на подвеске перегорает?
- Подымаю туру. Вроде башни.
Старый воскликнул:
- Вот и нечего мудрить! Подымаем туру, разбираем - раз, два… Шесть секций напротив хода. На шесть метров они не прыгнут. Ход бетонируем. Уйти некуда, жрать нечего, воды нет. По краям подвески работаем острыми ядами трое суток. Заключаем для спокойствия антикоагулянтами. Под ноль! Ты чего улыбаешься, молодой человек?
- Жрать пошли.
Старый скомандовал завтрашний распорядок, мы живо шли через площадь, я думал про банк весенние картины, Старый рассуждал. Посветлевший Ларионов обрадованно семенил за нами, сколь мог, и отстал отдыхать.
- A-а… Не поспеваю я! Привык не торопиться. Мы все с Алексеем Иванычем. Он - не торопясь. Протез вот так, ступни левой лишен был.
Мы толкали ногами площадь, город подымал, показывал нас небу в каменной угловатой чашке, согретой закатом.
Руки мыть! Ткнулись в ванную - там ожидали три мордоворота с опечаленными лицами, и желтый свитер… какие ж натруженные руки…
- Здравствуйте, девочки, - поздоровался я.
Ближний мордоворот засадил Старому кулаком под бороду. Старый шлепнулся на зад, обхватил бороду руками, простонал и повалился на бок, подтягивал к брюху колени.
- Здорово вы ему! Кто у вас старший? Вы, наверное? Товарищ старший, можно я ему тоже разок врежу?
Два скота паскудно двинули на меня, третий стоял неудобно - спиной, а сам и саданул локтем в зубы, на развороте. Совсем неприметные, вонючая туалетная вода. Присел у стены, облизал посолоневшие губы, собаки паршивые, все вместе, по очереди, - еще раз! - сжимался кулаком, где ногти до крови впивались в ладонь - не разжать.
Скоты ошибочно обступили Старого.
- Тебе что-то в кафе не понравилось? А колбаса наша понравилась? Будем в расчете. - Улетучились, харкнув в старую бороду.
Час миновал, я снял с морды ледяной компресс и пригорюнился у зеркала. Губа не кровила, но напухла с надувной матрас.
- Ты похож на верблюда, - заметил Старый, он лежал пластом, часто разевая рот, не веря, что челюсть цела. - Я вижу, ты влюбился.
Клинский под окнами кричал вдоль строя, поскальзываясь в визг:
- Дышать надо в спину! Дышал?! Лучше молчи. Спать с ними! Есть рядом! Научу - запомнишь. Тошнит тебя? Я тебя служить послал, а не блевать под забор! Не моргай мне. Как прошли? Кто? А ты? Не видно из машины? Ты кого слушаешь? А ты? Отстал, не можешь быстро? За пенсией будешь бегом!
Уважаемые, у меня глотка слабая кричать. Завоете! Если увижу хоть одну небеременную тварь без пропуска! Убью!
Зашел. Развел руками.
- Быдло. Вина моя, что могу… Ублюдков ищут.
Участливо наклонился к Старому, тот, не отлипая от подушки, попросил:
- Мы вас особо поблагодарим, ежели поиск прекратят. Мы неясно запомнили внешность - не узнаем. И нет желания видеться еще. Возможно, и мы к ним не проявили достаточного уважения…
- Я понял. Да, неважно. Одно хотите: вокзал, московский поезд. Естественно. С нашим быдлом не споешь. Ему служить, а он за пивом уехал. Эх, черт! Останьтесь! Вы нам позарез - да вы знаете. Черт с Президентом, черт с "Золотым кольцом" - не это. Другое! Простите, свой пример: я всюду ездил, а сам коренной. Зачем ездил? - искал! Человек сам некруглый - края неровные, шестеренка. И я мотался, искал свой город - такой же неровный. Чтоб его края совпали с моими. Не нашел. Зато додумался: такого города нету. Если ты вовсе не опух, надо родной город сделать под свой угол. Вам видно: грязная свалка, мужичье копошится для параду, чтоб получить теплые лавки и ложку в рот. И это есть. Но чего ж вы другое не видите? Людям головы надо поднять! Вот! - можем грязь вычистить, отпраздновать можем! Стоит под ногами копнуть - вот тебе родная история! Вот тебе предков курганы - не на голом же месте! Видите, как много? А погорим из-за одной крысы - упадет на пол… Погорим - в кровь навек войдет: сиди в болоте. Так неприятно вышло. В обед Иван Трофимыч отставки попросил, вас от Баранова ко мне перекинули, а тут - разбойное нападение… Вопрос с деньгами? Мы решим с деньгами, поскребем. Ребят?
- Плюс десять процентов, - равнодушно заключил Старый.
Клинский по-сыновьи обнял его, меня - по-братски и умчался на завывшей машине. За дверями охрана подначивала беременных.
- Старый, для славы нашей артели крайне сгодится, если кого-то из нас прирежут на работе. Я уже знаю кого. Где фонарь?
Старый разлепил болящие глаза.
- Куда?
Константин раскладывал в автомобиле одеяло по сиденью.
- Езжай спать домой. К жене. Только организуй мне к пяти утра цистерну воды для дератизационных мероприятий. Можно технической.
Хотелось подышать, да с мясокомбината надуло вони - ветер лазил по деревьям, обламывая сушняк легкой ногой, обдувал битую губу - в ней билась кровь. На балконах выкрикивали петухи над остывающим автомобильным дыханием, похолодевшей травой, притягивающей листья. С лопающимся гудением улицы облапала электрическая паутина, потеснив ночь. Отец возил коляску, покачивал и пел - я улыбнулся ему. Он, нагнувшись над коляской, проговорил:
- Вот один идет из корпуса. Неопределенно. Сопровождаем.
Прошел улицу. Не входя, сначала пнул подъездную дверь - бегите, крысы! В квартиру звонил кратко.
Иван Трофимович всмотрелся, вздрогнул.
- A-а. Ничего - давайте сюда, мой кабинет. Жена отдыхает. Вера, не вставай, один товарищ. Что, я сам чаю не сделаю? Да ничего не делал, теперь на пенсии. Сидел, ждал.
- Что?
- Ну. Может, кто придет. - Он присел на зачехленный диван, не откинувшись, - за спиной возлежал выглаженный парадный костюм в тяжко блестящей наградной чешуе, пояснил: - На завтра. Немного отметим. Я вообще планировал скромно, без кинохроники. Чтоб из области не ехали. У нас один пристал: напишу портрет для музея! Там и так целая стена - фотографии, моя планшетка. Нет, если нету перехлеста, я не отвергаю, память в людях осталась добрая. Все на глазах. Отец - возчиком на стройке, ударно, фронтовик. Мать - грабарем, ударно. Стена в бараке - я помню, вся в грамотах. Я, шестнадцать лет - на мне колхоз, вот тут, "Озерский", как ехать к Крюковскому лесу. И поехало: город строим, озеро осушаем, комсомольская стройка на комплексе крупного рогатого скота. Тебе интересно будет, когда выбирали…
- Нет.
Мучительно помолчали. Иван Трофимович обронил под нос:
- A-а, теперь порыбачу. Озеро осушил, ездить далеко, так машина есть, на каникулы - внуки, было б здоровье! Пойду за чаем. Не будете?
- Как себя чувствуете?
Он глянул в лакированный пол, дважды что-то начинал, произнес только:
- Слабость…
- Я шел - в подвале свет горит. Каждую ночь зажигаете?
- В общем-то круглосуточно… Но, в общем, не лично я - домком решил. Для отпугивания. Есть дежурная квартира, а…
- Но ключи от подвала у вас.
- Кажется, ну, в общем, у меня.
- Пошли.
Я мигом нащупал выход по дырявящему насквозь мрак дверному глазку. Иван Трофимович остался сиднем сидеть. Я прождал минуты две и прошептал вдоль коридора:
- Мужик ты или кто?
Ганди и девушка кормящая
Время "Ч" минус 12 суток
Снарядился он, как на рыбалку: плащ, высокие сапоги. Опирался на лыжную палку без пластмассового кольца. Ей небось крысенка и приколол. Палку я вырвал и кинул в траву.
- Иван Трофимович, это всего лишь самый распространенный отряд млекопитающих. У серой длина до двадцати четырех сантиметров. Хвост короче туловища. Пара резцов долотовидной, скошенной назад формы. На меня смотри! Большое число чешуек на хвосте. Толстые ноги. Голова без выраженной шеи. Неуклюжее тело. Довольно длинный язык. Буро-желтая, спина - темнее. Брюхо - желтовато-белое. Окрас брюха и спины разграничен. Волос крысы, ежели выдрать, - радужный: основание серое, черный вершок, посреди - желтое кольцо. Да что ты морду все опускаешь?! - Я пихнул его в плечо. - Я кому?
Я бухал слова впритирку, покрикивал, заглушая присущие моему рабочему времени жирно звучащие звуки, - нас обступали обвалы чешуек штукатурки из-под когтей, скребучие ворохи в мусорных баках, кашли водосточной трубы. Пробежки под кленами в спутанной траве, рывки в травянистых колтунах. Я уже высеивал голоса: всхрипы, писклявые столкновения, иной раз гадая: ночь слышу или себя. Вот ветер задул! А, черт! Теперь листья закорябали по дороге за его спиной. Не понимает меня. Ветер тащит листья - царапают асфальт засохшими, окоченевшими, коричневыми когтями.
- Это листья! - Повернул лицом к листьям, спиной к дому, мусорным бакам, траве. - Подыхать хочешь? Давай! Одно тошно: выдумал себе хворь… Крыса хищник для кого? Загрызает мелких домашних животных! И то такого не вспомню. Крыса не дернется на человека! Простое животное. Я могу хоть это тебе в башку засадить?! Вроде голубя. Единственное отличие: человека боится. Бегает, когда спят. Голубей боишься? А почему крыс? Противно? Не смотри! Тебя не воспитали, у тебя порог терпимости в башке лег криво. До синантропных грызунов. А при нашей жизни надо после! Психологи написали, ежели ребенка воспитать верно, для него разницы уже не будет: крыса или белка. Как в Гвинее. Восемьдесят процентов народа пасюка жрут. Охотятся и жрут. Дармовое мясо, рядом. И наши жрали в блокаду! Посмотришь так, и жизнь переменится. Поставил в подвал две верши, утром - на сковородку. А шерсть? Знаешь, какие варежки?
- Замолчи! - взмолился Иван Трофимович.
- А что? Ты свинину ешь? А свинья какого только дерьма не жрет! Крыса же - только первый сорт! Зерно, молоко, сметану, копченую колбасу! Только если подтравленная, ориентация свернулась, вылезет днем под ноги умирать… Такая сразу видна - шатается, движения неуверенные. Но даже тогда не укусит. Пока ты ей в бок ногой не пхнешь, а потом руку к загривку не потянешь. От кого ты дрожишь?
Я перевел дух, заглушая ночь шмыганьем, харканьем и воющими зевками, посматривал - действует? Вроде морда потеплела, плечи обмякли. Уже уверенней говорит:
- Видел большую. Как кошка.
- Да ладно брехать! Темнота увеличивает. Старый вон двадцать лет воюет - столько таких басен послушал, а сколько ни проводил полный вылов - ни одной крупней ладони! Есть в тридцать пять сантиметров. Но где? На Вандомских островах. Много брешут. Сами брешем. Без брехни стыдно сказать, чем занимаемся. Здесь мы с тобой вдвоем - чего мне врать? Была фотография в итальянском журнале. Мужик держит крысу за хвост. Туловище под метр. Но мы-то видим, что это ондатра.
Всмотрелся - готово? - велел:
- Ключи. Благодарю. Пойду осмотрюсь. Постоять сможете один?
Он, что-то думая, кивнул.
- Станьте под фонарь. Повнимательней вон там, к деревьям, там у них летние норы. Зажметесь - хлопните в ладоши. Шевелитесь, у них зрение плохое, при таком освещении неподвижные предметы могут не замечать.
Я отправился к подвалу, вызванивая ключом, и оттуда:
- Иван Трофимыч.
- А?
- Свободней встаньте. А то набычились. Как мелкое домашнее животное.
Осветил фонарем порог и дверную коробку: прилично. Отпер. Потянул дверь, поджимая вверх от лишнего скрипа.
Каменные ступени, присыпанные по краям известкой, вели вниз до побеленной стены, украшенной чертежом любовной стыковки. Вправо от стены уходил коридор с утоптанным земляным полом. Слева - ржавая дверь, замкнута винтом. Изодранная в лохмы жесть понизу. Россыпи бумажек, лепестки картофельной шелухи. Банка из-под тушенки. Ага. А что вниз направо?
Должно быть, общий коридор и рукава вправо, влево - закутки поквартирные? Необязательно. Дом начальства, картошку они не растят. Для велосипедов и лыж годятся лоджии.
Под первой ступенькой углы неповрежденные, помета нет. Я ощупывал каждую, косясь на ржавую дверь. Холодает. Дырявый дом - затылок лижут сквозняки. Где-то в воду залез - тапки скрипят. Ступени в хорошем состоянии. На пятки наступаю - скрипят. На носок - один хрен. Последняя ступенька. Я присел, муторно проскрипев, - рванула в голову кровь, сразу согрев. Скрипели не тапки, я - дурак! - это твари пищат, рядом. Откуда?