Дверь?! Не отсюда. Справа? Пищат немного, может, одна? Во, а теперь слышна куча. Самое время. Первый час ночи. Самка демонстрирует позу лордоза, а самец осуществляет садку. Недалеко. Но не сразу же за углом? Сомневаюсь, что норы за дверью. На ней цифры намалеваны, какая-нибудь щитовая. Похоже, здесь столики, жрут, зубы точат о жесть. Два миллиметра в день. "Иначе нарастут и сдохнешь с разинутой пастью", как говорил Ткачук, голова московской санэпидстанции. Не волок он дератизацию жилых объектов, и диссертация его по туркестанской крысе - ее-то он изучал, любил выезды в жаркое поле с уступчивыми лаборантками. Вот он и вышиб Старого после Олимпиады, стоило заикнуться о заниженных цифрах закрысенности.
Пол - свеженатоптано. Основные дорожки, застолбленные запахом, по стене. Под нижней ступенькой - дыра, отверстие в твердом грунте, шесть сантиметров, я закряхтел: неграмотно оставлять за спиной открытую нору. Время пастись. Первая же гулена обойдет меня сзаду и застучавшим сердечком, запахом смертного страха разгонит пищащие песни и пляски по щелям, - забьются и умрут, извергая ужас потопом на весь подвал. Залягут все, придавленные могильным - чужой. Не выйдет тогда выставка. Ничего деду не покажу.
Едва ступая, я взлетел на улицу.
- Иван Трофимович, иди сюда. Ну? Отмечены факты нападений?
Он громко отозвался:
- Никто.
- Не ори.
- В траве целых две, так носятся - как котята. В мусорке все время царапали, но не видал.
- И что?
- Ничего. Я ж говорю: не вылазят.
- Я спрашиваю: что, трясет, как всегда?
- Терпимо. Я ведь раньше не пробовал один стоять. Неловко. А постоял - как так и надо. Руки только потеют. - Он помахал ладонями и хохотнул. У меня заныл живот - так и свихнется.
- Тихо пошли. Все, как я. А? - Уловил заминку. - Теперь чего боитесь?
- Готов. Уже терпимо. - Осекся и хрипло вздохнул.
Я показал кулак двум мужикам, курившим у дальнего подъезда, запустил отставника в подвал, притворил дверь.
Первым делом я стребовал носовой платок, чтоб не обжечься, разложил на ладони, и вывернул лампочку над дверью.
От внезапного затмения никто в нору не рысил.
- Слышите характерный цокающий звук?
Иван Трофимович стыл с известковыми щеками - сейчас заплачет. Выходит, кодла гуляет под другой лампочкой. Пойдем. Под ступенькой нежилая нора? Разве удобно - все ходят. Начали копать и бросили? Они бы не потерпели рядом с жилой норой столик и туалет. Хотя…
Спустились, я ткнул направо:
- Что там?
У него подрагивали губы: коридор. Я понимаю, что не женская баня. Продольный? вилкой? глухой на один подъезд? Он трясся: ни разу не был. Да, как заселились - ни разу. Благодарю. А если нора жилая? Двенадцатиметровая с тремя гнездами и двумя родильными камерами? Тогда тварь выскочит прямо на ноги. Отвлекает меня. Где?
Я нашел ощупью банку из-под тушенки, вдавил ее пяткой в дыру под нижней ступенью. Все. Высунул морду из-за угла: коридор. На весь дом. Лампочки пятнами. Не люблю я такие коридоры, ты всем на виду. Трубы высоко на костылях. Слева и справа, что тоже гадко. Явно ничего не свешивается, не бегает. Слева. Справа пока не скажу. Послушай. Козел, дышит как паровоз. Оглянулся: седой, сквозь лицо прорастает череп, глотает - зря я. Стоять здесь? Нет, поговори с ним.
- Иван Трофимович, мы хозяева. Покажу, как они гуляют. Потом топнем, и нету их. Для наглядности. Для закрепления.
Как-то он вяло. Хоть повторяй. Я выступил в коридор и сразу к стене: правые трубы внешне чистенькие. Прямо, в десяти метрах, в стене широкий проем, метра на три, в нем свет. Неужели за ним площадка - они гуляют там?
Я глаз не спускал с ближнего к нам угла, где обрывались стена и свет, зверь выйдет оттуда. Мелькнет и уже в темени, гладя вибриссами стену, упрется в мой носок. Я, гладя спиной стену, двинулся к проему, поманив Ивана Трофимовича. Крысу увидел поздно. За всем не уследишь. Волоклась примерно посередке коридора - навстречу. Надземная текучая шерсть. Что бы ей не завернуть в проем? На хрен мы ей сдались? Сжал Трофимычу плечо: он пока не видит. Что? Замялась. И стала боком. У стенки. Черт! Не может она стоять боком к голой стене! Кому она проявляет недовольство боковой позой? И там кто-то сидит? Темно, не вижу.
Трофимыч весь передернулся, я, нехорошо растерявшись, озирался в последовательности: трубы - проем - коридор. Вот что: по коридору текли еще твари, взрослая и два щуплых крысенка, зачесалась башка - так и вся стая посыплется? Потрогал кнопку фонаря. Семенят точно нам в ноги, разбегаясь и собираясь. Неужто в ту нору?
Все, замедлились у проема, кучкуются, смотрят туда - ну, туда! - насторожены, твари.
Все, серой лентой в проем соскользнули старшие - три, откуда три? Крысята помелись следом. Странно, все перешли на рикошетирующий прыжок. Я отчетливо услышал глухое "тах! тах!". Сыпучий материал, вроде гравия. Куда они спрыгивали?
Разом разгулялись, заносились живей, шорохи сыпались по стенам, мнилось - рядом! Я позорно пошаркивал тапками подальше от греха, горбясь в предчувствии когтистого перестука по трубам над головой и крошек, летящих на шею, злясь, поскольку главное правило - работай, когда спят. На их территории, но без них. Зеленоватые глаза не должны видеть истребляющего агента, а ему не годится мудрить, куда поставить ногу.
Выждали и прокрались к проему в стене. Зажег фонарь и мазал светом вдоль коридора, чтобы никто не шел, наш черед.
Угол. Я, показав не вонять, усадил Трофимыча, как пса, впереди, придерживая за ворот. Нависнув над ним, еле высунулся за угол… Яма, железная лестница. Тюки, щебенка, крысы, не убежали - здесь! Я пихнул Трофимыча: зри!
Нам открывалась площадь в шесть квадратов, ниже коридора на сажень, стенные плиты в множественных трещинах - слеплены из материалов с разным коэффициентом расширения. Утеплитель в тюках разодран, щебенка - они прыгали на щебенку, банки-склянки, пол бетонирован, гнезда поверхностные? - да зачем мне…
Я отвернулся в коридор. Иван Трофимович уставился на гулянку, как в адскую печь, лицо передергивалось багровыми отсветами.
Я томился. У меня такой зоопарк каждый вторник - в санэпидстанции на полигоне отрабатываем яды и приманки.
Мы глядели из черного коридора. Крыс слепила лампа, освещавшая яму. Гуляли, многовато для обычной семьи, для последнего летнего дня, когда парцеллы еще на дачах - в газонах и помойках; на трубе гроздьями грелось старье и подчиненные, косичками свесив черные хвосты. Кто поживей - клубочками сидели окрест. Троица крупных субдоминантов или самок грызла ветошь - нет, не ветошь - меж осколков кирпичей: чего они жрут? Похоже на крысенка. И все напряжены.
Самка, вижу, одна поспокойней - ее вычесывает рослый сын или любовник, подрагивая мордой, хрипя, поднялся на задние лапы, чтоб достать до хребта.
Что-то напряжены - а с чего? Один шелохнулся, все хвосты вытянули! уши вперед! Сосед пересел - боком к нему! зубы наружу! Злобны. Многовато их? Участки, меченные самцами, пересекаются - и злобятся? Может. Что другое? Голод? Так скучены, что нечего жрать? Для домашнего подвала не характерно. Для Светлояра сойдет. Что меня раздражает… Не вижу доминирующего самца. На ком замкнута гулянка? Вон на борове, что нежит самку под трубой? Здоровый. Самка не огрызается. Но стали бы те трое при доминирующем свободно жрать? Самку бросил - побежал… Вообще-то на встречных рыкает. Сел, чистится. Крысенок рядом - хоть бы хны. Можно обосновать деспотическое доминирование? Не особо. Вот самого подавленного я обнаружил сразу.
Подавленный торчал меж тюков утеплителя, редко подымая морду на троицу, раздиравшую добычу. Его легко засечь - редкий окрас: рыжий "капюшон" на опущенной морде. Подглядывал, но не высовывался. Троица дожрала и разбрелась на все четыре, оставив "на столе" неясные лоскуты. И ведь - торопливо разошлись! Все напряжены.
Крысята сбились дружней под лампой, затеяли играть - пятеро пронеслись, столпились: лазили друг у дружки под брюхами, толкались, повалились в кучу малу - я успокаивался, кусают за хвосты, прыгают на спины… Вдруг разлетелись и присели по углам. Не играется… Нас чуют? Трофимычу хватит.
Подавленный все же выцарапался из своей щелки, шатался, как бухой. Будто болит левая задняя. Если она есть. Шерсть паршиво клочковатая, обнажает плешивые пятна. Все-таки двинулся, дурак, зад подтаскивает - ползком. Целится вниз.
Среди семьи подчиненный пробирался, как меж враждебных людей смертельным белым днем, переполз, затаился, осмотрелся, переполз, затаился, осмотрелся - куда? Куда несет калеку? Не хочется думать, пока он далеко от "стола"… Да неужели к столу?! Меня все бесило: вот так, в присутствии доминирующего, подчиненный не мог пробираться к остаткам жратвы. Нет доминирующего? Или не выделяется он из-за общей озлобленности?
Боров, ублаживший самку, снялся с места, перелез через запищавшего собрата и сунулся с размаху в нору, вертанулся в ней, помогая себе передними лапами, - хвост мелькал мельницей! Покрутился, отскочил. Побегал возбужденно меж затаившихся тварей и сунулся в нору заново - завертелся! Трофимыч вскинул на меня меловое лицо. Пляшет боров, как доминирующий. Он?
Семья цепенела. Подавленный, вжимаясь в пол, дополз до брошенного "стола", залег и водил вибриссами по кирпичам, и хватит, я приказал:
- Хватит.
Трофимыч просунулся вперед, зажмурясь - как дам сейчас по заду!
И словно тень накрыла яму. Страшно, тихой простынкой. Сжав в кулачок шелохнувшееся барахтанье - стоять.
Я встряхнул занемевшие руки.
- Глаза откройте! - И поперхнулся.
Крысы встречали не нас.
Я увидел настоящего доминанта.
Пружиной рыжая, ражая тварь сиганула из высокой трещины и нырнула в истошный, сыпучий визг утекающих россыпью крыс. Я схоронился за стену, вожак, приземляясь, не устоял, его бросило на бок, на удиравших крысят, но через миг он уже впился в землю, в прыжок достал нору и, перекрыв всех коротким рыком, сунул в бок заверещавшему борову - тот провалился сквозь землю, камнем в бездну. И дальше вожак помчался каруселью: кусал, толкал, валял на спины, облетая участок, пахнущий его мочой, с труб, тюков, из щелей слезали, спрыгивали, шмыгали крысы и расходились в гнезда, пропадали с глаз, подавленный и тот что было сил безного отгребал к своей ямочке, вслепую и - врезался в бег вожака! мордой в морду! так и полетел рыжий "капюшон" кубарем и застыл, долбанувшись о кирпич, открыв брюхо, раскинув сдавшиеся лапки, одна - корявая, больная - загнулась к стороне, я все моргал, не думая, а вожак довольно спокойно уже подошел прямо к этому беловатому брюху и тяжело запустил в него морду, как усталый зверь опускает пахнущую кровью пасть в ледяную, желанную воду, - визг взлетел, полез, рассверлился, резано распался, потянулся и лопнул, снизойдя в утробный, усталый, отдыхающий стон. Я выдернул Трофимыча обратно и оттолкнул в коридор - обычное дело: к тяжко ворочающемуся вожаку уже подкрались пяток прихлебаев и уткнулись затрясшимися мордами в месиво, меж их хвостами торчала запрокинутая морда подавленного с блестящими глазами и беззлобно разинутой пастью, чуть свернутой набок. Они словно щекотали, а он зевал - я отвернулся.
Обождал. Нащупал ногой кусок штукатурки и швырнул за стену. С вопросом глянул на Трофимыча. Он сходил, ввернул лампочку, охнул, увидев часы:
- Ничего себе! Жена небось уже на телефоне. Как меня испугались, а? Тараканы! - Он усмехался. - Только показался на небольшую продолжительность времени, а результат. Дай гляну, что за утеплитель. Живем на семи ветрах, ни до чего руки не доходят. Зимой на кухне - ледник, внук прошлый год воспаление легких в один день, а утеплитель - вон где. Ты что не в настроении? Устал?
Да. Он спустился по лестнице в яму, посчитал тюки, залезал на них, довольно походил по щебенке.
- Всех на субботник выгоню! Сколько места… Спортзал! Шампиньоны выращивать. Руки не доходили из-за дефицита времени. А теперь!
Он сходил успокоить жену и вынес бутылку утешить меня - разместились на лавке. Трофимыч много смеялся, подымался и бегал в траву, желая наступить твари на хвост - прищучить, вдруг схватил меня за шею, пролепетал:
- Спасибо, сынок, я - живу. - Расплакался на всю улицу, всхлипывая "как мне было, сил моих нет никаких".
Из кустов выступил стриженый лоб.
- Товарищ лейтенант, помощь нужна?
Потом Трофимыч плясал вприсядку и звал меня, жена, вытирая глаза, шептала: заходите, что вы на улице - я улыбался и жмурился, чтоб не пустить слезу в последний день августа, лета.
Плелся - задубел. А пробежаться нельзя: разгуляюсь и не усну. Пустой - как из чужой, бессонной кровати на первый троллейбус, автобус, к открытию метро среди согласно молчащих дачников и работяг. Хорошая цистерна. На десять кубов. Водила спал на руле: поедем, отец.
- Кафе. В погребе, у школы. Знаешь?
Очнулся. Водила спросил:
- Сюда?
- Да. Видишь, труба, вентиляция в подвал? Вот в нее воду сольешь.
Командир, ты издалека, а это кафе держат серьезные ребята…
- Приказ. Для дератизационных мероприятий. Дай распишусь в путевке. Время сам поставишь. Лей. Уши прочистить?!
Шел - через площадь мужики в черных спецовках катили тележку с подъемной люлькой - вот, оказывается, тура, выматерили меня, бросили катить и спорили, на сколько подымает?
В санатории закрывала зевок изношенная буфетчица, стонала сквозь:
- Кушать будете?
Нет. Мокробровый Старый рассчитывал в тетради для дочек-матерей санэпидстанции расход ядов, вскинул бороду:
- Командую. Поскольку истребляющее начало мы выносим на территорию грызуна, то работаем фосфидом цинка с овсянкой. В кулечках по сто грамм. Монофторина они не имеют. Через сорок восемь часов выкладываем ратиндан в концентрации пять тысячных.
Годится. Стянул свитер, рубашку, штаны. Старый пропал и бабы в халатах. Всплыл прапорщик:
- А кульки с газеты вертеть?
- Нет. Нельзя запах краски. - Обкрутился одеялом, ткнулся к стене; черт, не задвинул шторы. Посмотрим.
Не приснилось. Вставать мыться, уличный радиоголос хрипел: "Раз… Раз… Раз-два-три - проверка", - шторы позванивали колечками - ветер; вспомнить приятное: обед, баб, футбол по телевизору - и вставать. Я сдвинул шторы с пути сквозняка. Зацепились. Дернул сильней - на руку шмякнулась крыса!
- Паскуда! - Ослепнув, я всплеснул рукой, стряхивая цепкую тяжесть, скакнула за кровать, чиркнув хвостом по плечу, я слетел на пол, сдернул одеяло, пинал кровать. - Что за мразь?!
- Да ты что? - вбежал Старый.
Витя частил за его спиной:
- Она ручная! Это я принес, из Дворца пионеров. Самец, Ганди. Ганди-Ганди… - Он пополз под кровать.
- Убери ее на хрен отсюдова! Больше места не нашел., придурок, баран. Погань!
- Да что с тобой?
Остудился в ванной, смирив сердце: вот паскуды, что за люди - я не знаю…
Они ждали обедать на балконе, заткнувшись, только вошел. Без невесты. Окрошка, крупно резанная картошка жареная. Курятина, помидоры, небольшие огурцы, головастый лук, вишневый компот и булки какие-то. Я порыскал взором:
- Чего ж ты своего Ганди в банку загнал? Пусть бегает.
Полегчало. Витя извинялся:
- Я - чтоб веселей. Интересно понаблюдать. Я же теперь столько знаю благодаря вам.
Я доложился за ночь. Булки оказались с рыбой. В окрошку бы льда.
- Да-a. Вот скажите: вы говорили доминирующий, подавленный, - проговорил жевавший уже без радости Ларионов. - Подавленный, это что ж? От природы так?
Старый признался:
- Общественная жизнь грызунов изучена недостаточно. Но предопределенности нет. Я на полигоне устранял из семьи доминанта. И его сменял не всегда субдоминант. Иногда - подавленный. Так что расслоение случайно. Судьба. Однажды крыса делает шаг обычный, а он вдруг вызывает исключительные последствия. И ее подавляет. Например, идет человек по мосту, делает шаг, и мост от старости разрушается. Хотя шаг обыкновенный. Ты не согласен?
- Нет. Ему самому кажется, что мост провалился.
- Вздор! Короче, предопределенности нет. В открытых биотопах свободней - соблюдается примерное равенство. Высокоранговое положение, подавленность возникает в скученности. Мало земли.
Ученый и архитектор отправились закладывать кульки с отравленной приманкой на разобранный край подвески. Я доедал булку. Витя убирал тарелки и образовывался:
- А крысиный король? Это доминирующий самец?
- Не, это сросшиеся хвостами крысы, клубок. Самое большее отмечено двадцать семь.
- Как же они срастаются?
- В гнезде. Новорожденные сплетаются хвостами. Хвосты нежные, хрящевидные, легко поранить. Гной, кровь, грязь. Чесотка. И срастаются. Я сам не видал. Только американцы смогли один раз на полигоне наблюдать, но у них в сцепке разновозрастные крысы оказались. Так что черт его знает. Король дохнет в норе. Мы падаль собираем на поверхности - не видели.
- А он что ест?
- Стая кормит. Крыса вообще не делает запасов. Прижмет, жрут отцов, экскременты, детей. А короля кормят. Оттого и басни, будто в середине клубка сидит большая крысюга - король, а вокруг - его колесница. На самом деле срослись хвостами в грязи. Тянутся кто куда, а - ни с места. А соседи кормят… Так поводишься с нами и засосет. В Москву поедешь. Кремль посмотришь.
Ганди начинал с хрящей подгрызать куриные кости - привык. "Ты - хорошо, и она ласкается. Ты нахмурился - она оскалилась", - учил меня кандидат наук Тощилин, высекший пасюков в Кстово, Горьковской области, пересиливший славу волгоградского уничтожения шестидесятых годов. Жив ли еще?
- И нет другого крысиного короля?
- Еще бы, твои земляки! Корпорация! Посулили очистить район за ночь. А ваши князья слюни распустили. У меня пока времени нет, я еще прищучу ваших придурков.
- Вы думаете, они не смогут? Невозможно?
- Разные вещи. Конечно, врут. А насчет невозможного - почему? В убийстве крыс важнее всего не время. Меня ваше время не касается. Размах истребления зависит только от смелости углубиться в живое. Есть такая формула, вывели наши классики Дэвис и Христиан: уничтожение достигается снижением возможностей окружающей среды. Это значит: вот Светлояр, бывший Ягода. Хочешь положить городских крыс? Снижай возможности города. Можно отравить одного. Можно всю парцеллу. Можно мерус. Или замахнуться "под ноль". Зависит только от смелости. На сколько хватит руки?
Витя остановился и уточнил:
- То есть убить?
- Углубиться в живое. Это серьезнее. Надо понять, что город - это вот все. И прошлое, и ты тоже. Закапываешь и себя. Уверен, у ваших придурков слабый замах. Пойду гулять.
Он упрямился.
- Есть какой-то другой крысиный король.