Денежная история - Анатолий Тоболяк 3 стр.


* * *

- Бредишь ты, что ли? - спросил я Перевалрва. Меньше всего ожидал я такого разговора.

Но он не бредил. Он был рассудителен, трезв и серьезен. Это не розыгрыш. Его отъезд на материк - дело решенное. В Воронеже у него отец, который давно зовет его к себе. Жена тоже агитирует податься в те края. Квартиру здешнюю он уже приватизировал и намерен продать.

С работой в Воронеже все оговорено: будет заниматься памятниками культуры. А что касается моей кандидатуры на его должность редактора, то с директором издательства Неклессой была беседа. Он не возражает. Больше того, двумя руками "за". Журналистская репутация у меня хорошая, сам человек положительный, непьющий… ну, скажем так: малопьющий, ухмыльнулся Перевалов… примерный семьянин, а самое главное - автор, автор отличной повестухи. Следовательно, причастен к литературе, что дает мне моральное право занять вот это самое кресло, вот в этом самом кабинете.

- В деньгах ты, пожалуй, на первых порах не выиграешь, Андрей, это я сразу предупреждаю. Но! - Перевалов поднял палец. - Есть идея о коммерческом издательстве. Основные бумаги уже оформляются. Доведешь дело до конца и станешь един в двух лицах: директор собственного издательства и редактор этого. Чем не перспектива? - как-то беспокойно вопросил он.

- Бред, - сказал я и выпил сладковатую "Ламбаду".

- Почему бред? - прицепился ко мне Перевалов и опорожнил стакан.

- Ни с какими коммерческими структурами я не хочу связываться. Гиблое дело. Неспособен. А твое место… чем оно лучше моего?

- Здесь спокойней, интересней. Нет нашей ежедневной потогонки. Неклесса, ты знаешь, мужик покладистый, тебя ценит. Соглашайся, Андрей.

- А что с моей книжкой? Единственное, что меня сейчас волнует, это она. Я в долгах, как в шелках. Сижу, можно сказать, в долговой яме. Впору пуститься в бега.

- Вот-вот, о чем я толкую! - оживился лысоватый редактор. - Я о твоей книге и толкую.

- В смысле? Что-то прояснилось?

- Пока, увы, нет, - огорчился он, закуривая. - Этот спонсор, ну я тебе говорил, тянет резину. Вчера опять беседовал с ним. Говорит, что заключает крупный контракт. Если заключит, то обещает подкинуть пару миллионов. Без него мы, сам понимаешь, не потянем твой бестселлер. Но, честно говоря…

- Что?

- Надежды на него мало, Андрей. Что-то он крутит. Но! - опять вскинул Перевалов палец. - Сядешь в это кресло, и судьба твоей книги будет в твоих руках.

- Опять бредятина.

- Почему?

- Я не умею проталкивать сам себя. Мог бы давно понять. Эх! - вырвалось у меня как-то отчаянно.

- Погоди. Давай выпьем. Погоди.

- Неужели вы не можете хотя бы авансировать меня?

- Андрей, наивная душа, из каких средств? Мы же нищие сегодня. Тоже в долгах. На нас давят типографии. Смотри, что выпускаем, чтобы поправить дело! - Он схватил со стола верстку. - Видишь? Некто Поллак. "Все красавицы по ранжиру". Сексуально-детективный роман. Дикая пошлятина. Антилитература. А что делать?

- Вы вообще прогореть можете? - угрюмо спросил я.

- Можем. Не исключено, - честно признался Перевалов.

- И ты мне, отцу семейства, предлагаешь занять место с перспективой стать безработным?

- Погоди, погоди! - закричал он. - Ты утрируешь… погоди!

* * *

А Яхнин не заставил себя долго ждать, не стал наслаждаться моими мучениями… а мог бы! Он стремительно появился на кухне и стал по-деловому выкладывать на стол пачки в банковской упаковке, приговаривая:

- Вот, считай. Десять штук. Еще двадцать. Еще двадцать. Еще десять штук. Итого - сто. Хватит? Или еще подкинуть?

- Хватит. Дай бумагу, напишу расписку, - как-то смутно проговорил я.

- Кончай! Верю на слово, - отмахнулся Яхнин.

- Сколько процентов возьмешь за два месяца? - в той же темноте спрашиваю я.

- По минимуму. Двадцать. Устраивает?

- За каждый месяц по двадцать?

- Ну-у, старичок, столько ты не потянешь. Вернёшь сто двадцать штук. Отыграюсь на ком-нибудь другом.

- Ладно. Беру. Спасибо, Молва.

- Рад выручить, старичок. Все-таки мы бывшие однокашники. Но Тоньку Абрамову я тебе до сих пор не простил, - заулыбался он. - Трахнул ты ее на выпускном?

- Не помню.

- Брось! Трахнул, конечно. Ты хваткий был. А как сейчас?

- Завязал.

- Со спиртным завязал и с этим тоже? - подивился Яхнин. - А то смотри, можем заняться прямо сейчас. Там у меня две девицы ебкие. Позвони на свою сраную службу, наплети что-нибудь и оставайся, а?

- Нет, не могу. Дела… семья.

- Жаль, жаль! Все-таки, Кумир, ты не тот, что прежде. Нет в тебе старого запала. Эй! Куда ты их суешь? - закричал он, видя, что я рассовываю пачки по карманам куртки.

- Кейса, что ли, нет?

- Нет. Не обзавелся.

- Погоди, у меня валяется где-то старый. Потом вернешь. - И он опять стремительно исчез из кухни.

"Ну, Яхнин, думал я, спускаясь по лестнице с третьего этажа, поизмывался ты вволю. Молодец. Мир твоему дому".

* * *

Между тем редактор Перевалов разгорячился. "Ламбада", что ли, на него подействовала, как и на меня?

- Я сказал, Андрей, что мы можем прогореть, но это не значит, что обязательно прогорим, понимаешь! Есть и светлые моменты. Вот малый Совет обещает подбросить нам деньжат. Должники имеются. Книжки в производстве. А если ты доведешь до ума коммерческое издательство…

- Оставь, - безобразно скривился я. - Мне нужны деньги сейчас, немедленно. Хотя бы тысяч пятьдесят на первый случай. Пошарь по сусекам, Сергей.

- Андрюша, дорогой, - взмолился он. - Вот мой сейф. Проверь. Там деньгами не пахнет. Вот если продам свою квартиру, тогда… Но это еще не сегодня и не завтра. Сам, ей-богу, в долгах.

- А Неклесса, а бухгалтерия? - не отступал я безжалостно и настырно.

- Неклесса всем хорош, но мужик зажимистый. Личных денег в долг не дает принципиально, даже мне. Бухгалтерия только что оплатила аренду, телефоны, бумагу. Пуста.

- Что, выходит, мне в петлю пора, - мрачно и устало сказал я.

- Неужели так прижало?

- Да. Большой долг висит.

- Твои еще не вернулись?

- Куда им возвращаться? На пепелище? И на что лететь? Там, по крайней мере, сыты. А здесь…

- Давай выпьем, - поспешно сказал Перевалов, хватаясь за бутылку.

- Давай выпьем. Но это не решение проблемы.

* * *

Тогда Ольга открыла мне дверь и сразу кинулась на кухню, где у нее что-то подгорало. Я стащил туфли, куртку и прошагал следом за ней.

- Куда ты ходил, - спросила она от плиты, - в такую рань? Я думала, ты на работу пошел… нет?

Маленькая, пышноволосая, бледнолицая, в затрапезном домашнем халатике. Боль и жалость меня пронзили, но отвечал я бодрым голосом:

- За деньгами, представь, ходил. Гляди-ка, сколько притащил. - И, открыв яхнинский "дипломат", стал выкладывать на кухонный стол пачку за пачкой со старательной неспешностью.

Ольга взглянула краем глаза и обомлела. Рот приоткрылся, глаза застыли. Рука с ложкой перестала помешивать в кастрюле.

- Го-осподи… - прошептала она с каким-то ужасом. Я засмеялся: - Что, впечатляет?

- Господи… откуда столько?

- Здесь сто тысяч. Сто штук, как выражается мой кредитор.

- Господи… глазам не верю. Кто он?

- Некий коммерсант. Ты его не знаешь. Кончай варево. Садись. Считай. Планируй.

- Слушай… подожди.. - Она все еще не могла опомниться. - А как отдавать?

- Это не твоя забота. - Я подошел к ней и поцеловал в нежно пульсирующий висок. - Твоя забота, как их со смыслом потратить. Сумеешь?

Моя жена тряхнула головой, словно отгоняя одурь. Страшная радость вдруг промелькнула в ее глазах и на губах.

- Смеешься? - сильным голосом закричала она. - Сумею ли я? Да я их в пять минут могу спустить!

Я прикрыл ей рот ладонью.

- Тише, Машу разбудишь. Как она?

- Ничего, спокойная. Спит.

- А ты как? Температура как?

- Хорошая. Нормальная.

- Молодец. Умеешь выздоравливать. Чаю бы мне крепкого. Этот мой кредитор поиздевался от души. Подонок еще тот.

- И ты терпел, бедный?

- А что оставалось делать?

Она бросила ложку, кинулась ко мне и, крепко обняв, поцеловала в губы. "Люблю", - услышал я ее шепот.

Конечно, тут же заплакала дочь в комнате, словно мгновенно почувствовала, что мы на несколько секунд о ней забыли, оставили ее сиротой… Ольга рванулась было бежать, но я удержал ее со словами "я сам" и поспешил на этот тонкий, жалобный зов.

* * *

"Ламбада", женский, в общем-то, напиток, взяла свое и мне, растренированному, ударила в голову. Но это был не светлый удар, не воспарение, а тяжелое приземление в какой-то дикой глухомани.

- Что за жизнь, Сергей, - прохрипел я, - объясни мне? Можно так жить?

- Да уж, не говори! - откликнулся он с румянцем на впалых щеках. - У меня жена работает, дети, считай, взрослые, и то бедствуем. А тебе каково!

- Я представлял, что при коммуняках был полный мрак. Но теперь новый мрак, новая несвобода. Тогда давили обкомы, райкомы, цензура, а теперь сволочные деньги. Они, суки, не дают мне жить как могу и хочу, понимаешь? Денежная сучья диктатура, согласен?

- Все так, Андрей. Раньше получал свои сто сорок рэ и вроде хватало. Сейчас нужно рвать, манипулировать, что-то придумывать, чтобы выжить. А у меня коммерческие способности нулевые, как и у тебя. Я в эту систему не вписываюсь. Но…

- Что "но"? - вдруг вызверился я. - Хочешь сказать: свобода, бля, свобода? Верно, пишу что хочу. Но раньше меня бы не издали из идеологических соображений, а сейчас я целиком и полностью завишу от какого-то долбаного спонсора! Кто он такой?

- Молодой парень. Делец новой формации. Но в литературе, конечно, не тянет, - вздохнул Перевалов. Снял очки и, близоруко щурясь, стал протирать их платком.

- Вот и спрашивается: за что боролись? Меня из университета поперли за крамолу. Я и сейчас коммуняк ненавижу люто. Но и этих новоявленных нуворишей тоже! Они из иного измерения, а лезут мне в душу. Они духовную жизнь подмяли, не чувствуешь?

- Чувствую, конечно.

- И эти депутаты из парламента - тоже корыстные падлы!

- Согласен. Но…

- Понимаю, что хочешь сказать. Первый этап. Начало. Дальше будет легче. Но у меня маленькая девчонка. Я ее должен кормить сегодня, а не в светлом будущем. А для этого надо ссучиться, пуститься во все тяжкие. Не так?

- Да, выкручиваться надо, - опять вздохнул хозяин кабинета.

- У-у! - застонал я. - Растравил ты меня. Давай скинемся, возьмем еще. Хочу нажраться.

- Давай. Но давай без истерик, ладно? - помаргивая, отвечал редактор Перевалов.

Я вышел из издательства, направляясь в ближайший "комок".

* * *

И поспешно вошел в нашу спальню, где в кроватке плакала моя Маша.

- Ну, что ты? - склонился я над ней. - Что случилось, малышка?

И уже поднимал на руки, целуя в горячий лобик, и уже привычно, склонив к ней лицо и нежно что-то приговаривая, расхаживал туда-сюда по комнате между окном и дверью, мимо тахты и бельевого шкафа, по проверенному пути… Она затихла, опять доверчиво уснула. Я осторожно положил ее в кроватку и вернулся на кухню.

Ольга сидела за кухонным столом и тасовала, раскладывая по кучам купюры разного достоинства, словно раскладывала пасьянс. Губы ее шевелились.

- Это сюда… это сюда… - как в бреду, приговаривала она. Вскинула на меня глаза. - Ну что?

- Температурит еще. Я звонил из автомата в поликлинику. Врач к двенадцати придет.

- Ага. Хорошо. Сколько мы должны Савостиным?

- Пять.

- А Ершовым?

- Три вроде бы.

- А в редакции ты сколько должен?

- Об этом пока забудь. Сам отдам с получки. - Я повалился на табурет рядом с ней. - Ты сразу отложи на дорогу. Тридцать тысяч в один конец.

- Господи, такие деньги за билет… ужас какой-то! Чтоб он пропал, твой Ельцин! - вдруг вспылила Ольга.

- Не пори чушь. Не скули. Не будь бабкой-пенсионершей.

- Но это же грабеж!

- Подумай лучше, что себе купить из одежды. Теща меня не поймет, если приедешь полной оборванкой. Проклянет.

- Господи, а то она не знает, как мы живем! Мне ничего не нужно. А вот ты жутко обносился. Туфли совсем развалились.

- Не вздумай купить, - жестко сказал я. - Запрещаю. Развалятся окончательно, сплету лапти. Или в домашних шлепанцах буду ходить.

- Ох, Андрей, еще за квартиру надо заплатить, за свет. За три месяца.

- Заплачу. С зарплаты.

- Послушай… - Она жалобно сморщилась. - А может, нам все-таки не надо лететь?

Я сквозь зубы выругался.

- Какого черта! Опять! Мы же решили.

- А как ты тут будешь один? Я же там изведусь.

- Не изведешься. А я перебьюсь. Мне одному много не надо. Хлеб, заварка, курево. Все!

- Я ведь только ради Машеньки, ты понимаешь? Мама все-таки врач. И вообще…

- Что вообще?

- Я подумала… Ты только не сердись, ладно? Может быть, уговорить маму, чтобы она хотя бы год понянчилась с Машей? А я бы вернулась и… - Она не договорила под моим взглядом. Глаза ее вдруг оплыли слезами. Я поспешно притянул ее к себе и поцеловал в щеку.

- Помалкивала бы! Какая из тебя кукушка! Ты же без Маши дня не проживешь.

- Да… правда.

- Запрещаю об этом думать.

- Хорошо… больше не буду.

- Гони деньги на билет. Паспорт гони, - потребовал я.

- Как? - испугалась Ольга. - Ты сегодня хочешь купить?

- Да. На ближайшее число. А то не заметим, как промотаем.

Она глубоко вздохнула, подчиняясь, и опять взялась за свой денежный пасьянс, а я, пристроившись на углу стола, пил горячий чай с пряниками - и то ли он слишком горячий, то ли слишком крепкий… какие-то спазмы перехватывали горло. Не мог я смотреть на свою жену, на эту нищенку, внезапно, на краткий миг разбогатевшую. Ничтожеством себя ощущал. "Кумиров, - думал, - ничтожество, неужели не можешь обеспечить своим близким счастливую, спокойную, неунизительную жизнь?" И с ненавистью смотрел на хрустящие бумажки в руках Ольги, эти зримые символы благополучия и всевластия.

- Вот, - вздохнула она. - Это на билет.

- Давай еще на продукты, - очнулся я, словно из глубины всплыл на поверхность.

- Сколько?

- Почем я знаю, сколько! Ну, пару тыщ. Ну, три. Ну, четыре.

- Хлеба не забудь купить.

- А еще что?

- Ну, может быть, картошки. У нас кончилась. Масла нет. Луку. Молока.

- Яйца? - подсказал я. - Курицу-курву? Колбасу?

- Да, пожалуй. Позволим себе, да?

- И бутылку пива для главы семейства, - сказал я вставая.

- Конечно! Хоть две.

Я вышел из кухни чуть не со слезами на глазах - до того растравили, разволновали эти нищенские подсчеты…

* * *

В "комке" меня обслужили быстро, вежливо, на высоком уровне. Затем пошла черная гульба, давно позабытая, с приглашением приятелей из телерадиокомитета и забредших в издательство авторов.

* * *

- Кумиров, признайся, ты вчера крепко поддал? - проницательно спросила бесподобная Радунская на следующий день. Была она в какой-то новой кофточке, нарядная, как елочная игрушка.

- С чего взяла? - огрызнулся я.

- Думаешь, не видно? Не ходи по кабинетам, не дыши. А то нарвешься на шефа.

Какая заботливая, надо же! Может, в самом деле пригласить ее в гости, чего она упорно добивается? Но меня лишь передернуло от этой мысли. Никакого плотского вожделения… странно, очень странно. Импотенция, подумал я с кривой усмешкой, на почве авитаминоза и неврастении. Впору устраиваться на должность евнуха в какой-нибудь публичный дом.

И скрипнул зубами от какой-то тяжелой ненависти к себе. И опять взялся за правку статьи вице-губернатора господина Мизгирева. Мысли мои, наверно, зримо ползали по моему искаженному лицу, ибо приметливая Радунская сочувственно вздохнула:

- Тяжело тебе, бедняжке. Чаю, что ли, заварить?

- Завари. И затопи баньку по-белому.

"И займи тысяч семьдесят-сто, - додумал я. - Или раздобудь мне цикуты. Или цианистого калия, великолепного успокаивающего средства". А также:

"…желательно включить в состав конкурсных объектов семь открытых газонефтяных месторождений: Одоптинское, Пильтун-Астохское, Чайвинское, Аркутун-Дагинское, Луньское, Киринское, Венинское…"

И Кумировское, смутно подумал я. Кумировское тоже. Оно богато запасами адреналина, желчи, тоски… а если бурить поглубже, стародавние пласты, то, может быть, обнаружатся и природные драгметаллы, вроде золотишка доброты или алмазиков любви к ближнему… В былые годы, школьные и студенческие, тот Кумир был весьма компанейским малым, заводилой своего кружка, где смех и веселье не смолкали, хотя и был тот кружок объединен страшным по тем временам словом "нонконформизм", политизирован в высшей степени… но как же легко и безбоязненно летели на его свет девочки-комарики, девочки-пестрокрылые бабочки! А Кумир и его приятели радостно, конечно, раскрывали свои объятия, привечали всех. Золотые, безмятежные деньки в глухое, тупиковое время! Ау! где оно?

Сказал бы кто-нибудь тогда, что щедрый сеятель Кумиров, вольный стрелок, бесшабашный прожигатель своей единственной жизни, уже вскоре, не достигнув и тридцатилетия, сменит начисто свою сущность и оболочку, да разве бы я поверил? Никогда. Никогда не думал, что смогу стать таким семьянином, таким единолюбцем, таким беспокойным мужем и отцом. У нынешнего Кумирова даже сны стали исконно-посконно домашними, не воспаряющими, как прежде, в заземельные выси и веси. А кто виноват? Ты, чудо-жена. Ты, милая малышка.

- Вот, пей! - подносит мне, как официантка, чашку на блюдце нарядная Радунская. - Горячий, сладкий.

- Спасибо, Вика. Добрая ты все-таки.

- Иди ты!.. - отмахивается она, не веря ни в мою искренность, ни в мою благодарность.

Назад Дальше