Ладно, Бог ей судья. И мне тоже. И Бог судья вице-губернатору Мизгиреву, который, судя по его статье, предпочитает японскую компанию "Садеко" американскому консорциуму МММ. За его статьей, за этими машинописными страницами так и просвечивают большие деньги, огромные кипы зеленых купюр, миллионно размноженные Авраамы Линкольны… А мне бы хватило… сколько же? Да всего каких-нибудь - ха-ха! - полторы сотни этих самых долларов!.. Ох как поразился бы генеральный директор Яхнин, когда, войдя к нему в кабинет, именно в кабинет, я выложил бы перед ним эти драгоценные бумажки, зеленые, как бы пропитанные весенним, буйным хлорофиллом!
"Вот долг, Молва. С процентами. И не попадайся мне больше на дороге".
"А что так, Кумиров? - удивился бы он. - Чем не угодил?" "Кровопийца ты, Молва. Вообще, гад порядочный". "А-а, вот как ты заговорил! Эй, охраннички мои! Выкиньте эту падлу вон!"
Усмехаясь своим мыслям, я спрашиваю В. Радунскую:
- А закурить не найдешь для полного счастья?
Созрел то есть для первой похмельной сигареты. А сам купить хотя бы самых дешевых, хотя бы семидесятирублевых, смертоубийственный "Рейс", не в состоянии после вчерашнего кутежа… Я вдруг захохотал.
- Ты чего? - испугалась Радунская. Молодая, нарядная, блистательно намакияженная.
- Да так. Радуюсь жизни.
- Твои не прилетели?
- Вчера спрашивала. Нет.
- Слушай, Андрей, совсем забыла. Хочешь подработать?
- Каким образом? Продать партию икры?
- Какой икры! Чушь говоришь. Ты знаешь, что Малышко пишет стихи?
- Какой Малышко? Что за классик?
- Ну, не бесись! Малышко Лев Львович. Бывший зампред исполкома. Сейчас ведает внешнеэкономическими связями. Я у него вчера брала интервью.
- И он тебя изнасиловал в кабинете?
- Кумиров, хам, не хами. Ему шестьдесят с хвостиком.
- Старые функционеры нетленны. Тем более с хвостиком.
- Совсем обалдел! - кричит она. - Будешь слушать или нет?
- Говори, но внятно.
- Ну вот, слушай. Брала у него интервью.
И Радунская многословно излагает. Суть такова. Этот Малышко пишет давным-давно тайком стихи. И вот сейчас решил издать за свой счет сборник. Нашел какого-то издателя. Все обговорил. Но издатель хочет, ну, в порядке страховки, что ли, чтобы в сборнике было предисловие. Хвалебное желательно. Вот Малышко ищет человека, который бы это предисловие написал. Он заплатит, конечно. Он богатый. Понятно?
- Понятно. А чего ты сама не взялась?
- Я? А я понимаю что-нибудь в стихах? Я в них ни бум-бум.
- Зато в сексе специалистка.
- Заткнись!
- Сколько он заплатит?
- Не знаю, не спрашивала. Возьмешься?
- Звони. Отрекомендуй меня. Потом дашь трубку.
- Вот так бы и говорил! А то хамишь, совсем обнаглел. - Радунская взялась за телефон.
* * *
…А не я ли в студенческие годы был лихим прожигателем денег? Стипендии, конечно, не хватало, но отец, тогда еще не инфарктник, не инвалид, а большой начальник в рыбной промышленности, подкидывал ежемесячную субсидию - и сгорала она быстро, как в огнедышащей топке. В общежитии знали: Кумиров - богатенький, и тянулись чередой в нашу комнату, чтобы перехватить в долг. Эх, лихие были, гулдевые, кабацкие дни! Что-что, а жмотом я никогда не был и никогда не ценил, как некоторые экономы, бумажных красноликих Ильичей.
А теперь вот слушаю, как Радунская каким-то елейным голоском изливается по телефону.
- Нет, Лев Львович, он еще не член Союза писателей. Но у него книжка выходит. И в стихах прекрасно разбирается, и рецензии здорово пишет. Да вы сами поговорите с ним, пожалуйста! - и протягивает мне трубку, шепча: - Ну, говори. Да повежливей.
Я беру трубку, алекаю.
- Здравствуйте, - слышу густой начальственный голос. - Как вас зовут?
- Вообще-то Андрей.
- А по отчеству.
- Вообще-то Дмитриевич.
- Ну что, Андрей Дмитриевич, возьметесь прочитать мои опусы?
- В принципе да, - отвечаю. - А какой объем?
- Шестьдесят семь стихотворений и поэма.
- А как называется предполагаемая книжка?
- "Далекие причалы".
Делаю вид, что не разобрал.
- Как?
- "Далекие причалы", - основательно повторяет автор.
"Очень оригинально, - мелькает у меня мысль. - Почти "Бурный поток". А вслух говорю:
- Морская, значит, тематика?
- Да, я ведь в море ходил в свое время, - гудит бас. - Но там обо всем понемножку. И о любви тоже, - пускает августейший смешок.
- И о любви тоже? Это хорошо. Рукопись у вас?
- Рукопись в издательстве. Они торопят.
- А что за издательство?
- "Риф". Знаете такое?
- Не слыхал.
- Новое издательство, с перспективами. Запишите адрес, а я туда позвоню, вам выдадут.
- Ну что ж. Диктуйте. Только…
- Да?
- Хочу предупредить, что рецензист высокооплачиваемый.
- Это меня не пугает.
- А какой объем предисловия?
- Ерунда. Две-три странички на машинке.
- Это не ерунда, - поправляю я автора-начальника. - Словам должно быть тесно, а мыслям - просторно.
- Само собой! Я понимаю. Десять тысяч вас устроит? - в лоб спрашивает он.
- Пятнадцать звучит лучше, - отвечаю я. - А за двадцать получите конфетку.
И слышу густой смех.
- Ха-ха-ха! Сразу за горло берете.
- По-моему, цена божеская.
- Ладно, посмотрим! Надо еще почитать, что вы накропаете.
- И мне надо почитать, что вы накропали, - в тон отвечаю ему. - Не исключено, что запрошу вдвое.
"Сейчас пошлет на х…", - думаю, но стихотворец опять густо смеется.
- Молодец! Люблю деловых людей. Дня за три управитесь?
- Могу и за два. Но тогда доплата за скорость.
- Ха-ха-ха! Хватка у вас крепкая. Ну, валяйте! Дайте знать, когда будет готово, - завершает он разговор.
* * *
Я кладу трубку. Радунская смотрит на меня с каким-то восторженным испугом.
- Ну, ты даешь! Как ты с ним разговаривал!
- Как?
- Нагло.
- Думаешь? А хочешь частушку? Написана на Шикотане. Получше, наверно, чем его стихозы.
- Пошлость какая-нибудь?
- Нет, изыск. Звучит так. "Моя милка-шикотанка - дура, а не лечится. Говорит, что лесбиянка, а сама минетчица". Ну как?
Вместо того чтобы залепить мне оплеуху, Радунская, сверкнув глазами, выскакивает из-за стола и выбегает из кабинета. Наверняка, думаю я, помчалась к своей подружке в машбюро, чтобы процитировать ей этот поэтический шедевр.
* * *
Не так, не так! Я хотел бы… Чего бы ты хотел, мертвечина? Зачем вообще пишу? Для какого-такого читателя? Нет его и не будет. Но в квартире тягостная тишина и запустение, на душе мертвая зыбь, и эти страницы хотя бы на краткое время отвлекают. Не ходить же по комнате туда-сюда, не перебирать же Машины игрушки - тут поневоле зарыдаешь, - не пересматривать же мои и Ольгины фотографии - зверем завоешь… А немногочисленные мои приятели… У них семейные дела и заботы, им не до Кумирова. А пить не на что, и вообще боюсь впасть в страшный запой. А читать не могу - смысл ускользает и текст разобрать так же трудно, как по пеплу сгоревшей бумаги.
"Любимая! - напишу. - Уговори свою мать не выгонять тебя и малышку на улицу. (Такая, значит, шутка!) В издательстве пока глухо, но я обдумываю другие варианты. Всевышний, надо полагать, еще не махнул на нас рукой. Возможно, подкинет плодотворную идею (или чемоданчик с деньгами на улице). Снитесь вы мне, - напишу, - каждую ночь. Целую вас. И Клавдию Ильиничну могу поцеловать, если позволит".
Что-нибудь в этом роде напишу, а потом, перед сном, приму элениум или реланиум из домашней аптечки и, помучившись, уйду, как в темную бездонную воду, в сон тяжелый.
* * *
Отвратительные опусы Л. Малышко я прочитал на службе, не делая никаких пометок на полях. Издание за счет средств автора. Предполагаемый тираж 5 тысяч экземпляров. Господи, спаси и помилуй!
Пока я читал, Вика Радунская то и дело поглядывала на меня. Видимо, на моем лице было такое неприкрытое отвращение, что она, наконец не выдержав, закричала:
- Да что с тобой? Ты рвотное, что ли, принимаешь?
Я полноценно выматерился. Радунская ахнула. Открытый мат у нас все-таки был не принят.
- Извини, Вика. Но ты мне такое дерьмо подсунула.
- Я подсунула? Я? По-моему, ты сам согласился.
- А почему не сказала, что этот сучара заядлый сталинист?
- А мне откуда знать? Он сказал, что лирика…
- Ага, лирика. "Маразм крепчал" - вот что это такое. Дай закурить, Христа ради.
- Возьми. Но ведь хотят же напечатать.
- А им-то что! Он платит, они публикуют. Свобода слова, бля.
- Кумиров, что я слышу! Ты против свободы слова?
- Не будь дурой, Радунская. Я против дерьма. На такую блевотину нужна свирепая цензура. А в этом "Рифе" сидят деляги. На хрена им литература! Они башли считают.
- Ну, знаешь, у каждого все-таки свой вкус…
- Ох, помолчи! А то опять заматерюсь, - безобразно скривился я. Она и правда замолчала. Но лишь на минуту. А потом сострадально спросила, глядя, как я складываю страницы в папку:
- И что ты решил? Будешь писать?
- Сейчас, разбежался… Какой у него телефон?
- Только не хами ему, пожалуйста.
- Не обещаю.
Она назвала номер, и я, пока не остыл, сразу набрал его. Ответил сам автор без посредничества секретарши.
- Кумиров из редакции, - сказал я.
- А, вы! Приветствую. Очень рад, - прогудел голос. - Неужели уже готово?
- Рукопись прочитал.
- Прекрасно! Вот что значит газетчики. Оперативно работаете. Ну, что скажете? - спокойно, без малейшей тени волнения прогудел он.
- Что скажу? - переспросил я. - Моя цена сто тысяч.
На мгновение в трубке наступила тишина. Затем я услышал:
- Не понял. Шутите, что ли?
- Нет, не шучу. Предисловие к такому сборнику стоит сто тысяч, - жестко пояснил я.
- Опять была пауза и вдруг он отрывисто хохотнул:
- Это что ж… вы так высоко оцениваете мои стихи?
- Считайте, что так.
- Спасибо, спасибо. Польщен. Но сумма нереальная, дружище. За издание я заплатил ненамного больше.
- Это ваши проблемы.
- Как то есть? Вы серьезно, что ли? - посуровел голос.
- Вполне.
- Сто тысяч за пару страничек?
- Моя репутация стоит дороже.
- То есть, - рявкнул он.
- То есть рекламировать ваши стихи - это рисковать своей репутацией. Вам никто не говорил, что они графоманские? Да еще с явным политическим уклоном. - Я услышал, как тихонько ахнула Радунская.
На том конце провода этот Малышко угрожающе проговорил:
- Вот вы, значит, как считаете?
- А вы нет?
- Я с Пушкиным или Маяковским себя не равняю. И вообще к профессионалам не причисляю. Но я слышал добрые отзывы понимающих людей.
- Не верьте им. Лгут. Или ничего не смыслят. Я могу рискнуть, сделать вам паблисити. Но это почти уголовщина, за которую надо хорошо платить, понимаете?
Он взревел:
- Вы что, пьяны там?
- Трезв. Не на что пить.
- Кто вы, собственно, такой, что запрашиваете супергонорар? Рядовой журналист, начинающий писателишка. За двадцать тысяч мне любой профессионал из местного Союза…
- Вот и обращайтесь туда. Но я думаю, что вы уже обращались и получили отлуп.
- За сто тысяч я могу нанять пяток таких, как ты, щелкоперов! - заревел он.
- Ну, попытайся, валяй! - тоже перешел я на "ты" в страшной злобе.
- Стихи ему мои, видишь, не нравятся! А за сто тысяч, значит, можно и похвалить, продажная душа? Так получается?
- Ребенка надо кормить, жену! - заорал и я. - А то и за миллион не взялся бы!
- Ах ты, педераст нищий! - вдруг как-то совсем по-тюряжному рявкнул он. - Рукопись верни!
- В сортире ей место, сталинист долбаный! - взбесился и я, швыряя трубку. С ужасом и каким-то восторгом глядела Радунская, как я дрожащими руками закуриваю сигарету.
- Знаешь что, Андрей, - тихонько проговорила она. - Ты не спеши со своим долгом. Я подожду.
* * *
…какая благородная Радунская!
…какой мужественный Кумиров, отказавшийся от двадцати "штук" из принципиальных соображений!
…какая неприютность и нищета в июньской нашей природе! Непрерывные холодные дожди, слякоть, северный ветер. Тучи висят над самыми сопками. Где вы, милые, жизнестойкие одуванчики? Нет вас в этом сезоне, сгинули.
Сообразно сводкам погоды с их неблагоприятным медицинским типом, исключительно неблагоприятны новые цены на продукты. Булка дарницкого хлеба - 60, белого - 80, батон - 162, пакет молока - 98. Микроволновая печь, блистающая белизной… Ну и так далее.
Редакционные кредиторы, естественно, не терпят отсрочки, все, кроме благородной Радунской. В день зарплаты, совмещенной с гонораром, я обхожу их по списку и раздаю по мелочи - кому тысячу, кому полторы. Затем отправляюсь на главпочтамт и отправляю 20 тысяч некой Кумировой Ольге Михайловне. Не могу допустить, чтобы она жила исключительно на маминых харчах.
Затем трехминутный телефонный разговор.
- Ну, здравствуй. Как вы там?
- Андрюша, милый, здравствуй! Все хорошо. Как ты?
- Я в порядке. Веду праведный образ жизни. Много сплю, ем. Разжирел.
- Ну, перестань! Ну, правда?
- Все хорошо, Оля, кроме вечной проблемы. С книжкой пока глухо.
- А как же с тем большим долгом?
- Терпит, терпит. Потерпи и ты. Поживите еще там.
- Да, конечно… Но я измучилась. Так скучаю!
- А я, по-твоему, нет? Каждую ночь вижу тебя во сне и… это самое… поллюцирую.
- Сумасшедший! Что ты говоришь! Телефонистки…
- Плевать. Как Машенька?
- Знаешь, по-моему, ей здесь хорошо. Ездим в лес, загораем. Аппетит у нее хороший. Уплетает все подряд.
- Ну и отлично. Ради этого и ехали. А здесь дожди, холодрыга. Тепла еще не было.
- Бедный! В чем ты ходишь? Ты купил себе что-нибудь на ноги?
- Купил, купил, - вру я.
- Что?
- Ботфорты.
- Ну, перестань! Купил или нет?
- Купил, сказал. Суперкроссовки.
- Врешь. Слышу, что врешь.
- Не обижай, Кумирова. Когда я тебе врал? Лучше скажи: мать еще не гонит со двора?
- Не говори глупости! Но вообще-то, конечно, тесно. Брат женился.
- Да? И привел жену к вам?
- Ну да. Она студентка.
- Это плохо. Слушай! Выслал тебе немного деньжат. Скоро получишь.
- Зачем?! Зачем ты это делаешь! У нас здесь все есть. Я же тебе писала.
- Ладно, помалкивай. Купи что-нибудь Маше, себе. На двадцать тысяч не размахнешься.
- Нет, ты полоумный! Долгов сверх головы, а ты…
- Молчи, Кумирова. Кончаю разговор. Денег стоит. Давай целуй скорей.
- Андрюша, подожди… секунду! У тебя правда все хорошо?
- Повторяешься. Да, да!
- Ты правда соскучился и ждешь нас?
- Вою без вас.
- И никаких глупостей не делаешь?
- О чем ты? О любовницах? Ну, завел небольшой гарем. Тебе-то что? Люблю-то тебя, а не их.
- Дурачок. Милый. Любимый. Целую.
- Крепче целуй.
- Крепко целую.
- Машу поцелуй за меня. Забыла, поди, родителя… эх!
- Помнит, помнит. Вызывай нас скорей.
- Сразу, как распогодится, - обещаю я.
* * *
…и сообразно логике событий издатель Перевалов сообщает, что очередной потенциальный спонсор пошел на попятную. У него внезапные финансовые проблемы. Печально, Андрей, но не все еще потеряно. Кажется, появился новый вариант. Некий предприниматель, кореец Ю. заинтересовался и… Словом, не надо отчаиваться, понимаешь?
- Что ж тут не понять? Козе ясно, что жизнь, подлюга, состоит из ожиданий и надежд.
- Да, так получается. А насчет моего предложения не надумал?
- Менять шило на мыло? Нет.
- Жаль, жаль. Заглядывай.
* * *
…и сообразно логике событий мой шеф Доронин А. Я., мрачный мой недруг, отказывает в 50-тысячной ссуде. Он показывает мне финансовые документы. Он скорбит, что тираж газеты падает, что типографские расходы растут, а рекламодатели предпочитают наших конкурентов.
- А компенсацию за отпуск досрочно нельзя получить? - спрашиваю я, исподлобья глядя на него, но он лишь хмурится, пожимает плечами.
- Извини, Кумиров. Ничем не могу помочь. Очередникам задерживаем выплату. - И за этим отказом я угадываю его давнее желание вообще расстаться со мной, инородным, трудно управляемым сотрудником.
…и сообразно логике событий вдруг начисто отказывают обе конфорки домашней электроплиты, наглухо забивается раковина на кухне, безнадежно перегорает старый телевизор. Затем на перекрестке около Дома печати, когда я в забытьи выхожу на красный свет, меня сбивает японская "Тойота".
Согласно логике событий, следует ждать неприятных вестей с материка от родителей.