* * *
В понедельник подсчитываю свои наличные деньги. Они скреплены резинкой, как у порядочного бухгалтера или как у старичка-пенсионера.
Часов в одиннадцать я звоню по служебному телефону Яхнина. Секретарша - "сучка такая", как именует ее генеральный директор, - отвечает каким-то постельным голосом, что Игорь Иванович еще не появлялся, но вскоре должен, видимо, прибыть. Что ему передать? Кто звонит?
- Моя фамилия Кумиров.
- Ка-ак?
- Кумиров, - повторяю я, и эта девица пробужденно смеется.
- Неужели бывают такие фамилии?
Надо бы тоже засмеяться, вступить в игровую беседу, но нет сил. И я лишь говорю: - У меня назначена встреча с Игорем Ивановичем. Я перезвоню.
- Хорошо. Пожалуйста.
Кладу трубку. Вошедшая в этот момент, как всегда блистательная, Радунская прямо с порога восклицает:
- Батюшки! Кумиров! Что с тобой?
- Что со мной?
- У тебя лицо такое… мрак. Заболел, что ли?
- Да, простыл… температурю, - хриплю я.
- А зачем вышел на работу?
- Потому что добросовестный.
- Дурачок, тебе в постель надо.
- С тобой, что ли?
- Кому ты такой нужен!
- Ну и не приставай. Сам знаю, что делать.
- Пожалуйста! Мне-то что! Умирай на рабочем месте. - Радунская, напевая, - она в отличном настроении, - достает зеркальце, губную помаду и принимается за обычные художества: расчесывает волосы, подкрашивается, становясь еще соблазнительней.
- Слушай, Андрей, а я была вчера в театре на закрытии сезона.
- Бедный театр.
- Главреж… представляешь, этот новенький, из Москвы… затащил меня на банкет. Я, дура, согласилась, а теперь не знаю, как быть. Писать, что они провалили сезон, как-то неудобно… Последняя премьера вообще лажа. Что делать, а?
Я плохо ее слышал.
- Придется, видимо, писать что-то нейтральное. Черт с ними! Жалко их. На спектакле было человек пятьдесят, и тех, видимо, силком загнали. Они вообще-то за счет коммерции живут. В фойе наставили игровых автоматов, киоски с барахлом… Никаких летних гастролей, представляешь! Ну, полная деградация. - Она бросила зеркальце и губную помаду в сумочку. Вдруг осененно воскликнула: - Да, Андрей! А я знаю, где ты был в субботу.
- Где я был в субботу?
- На барахолке, на "Семеновке"! И я знаю, что ты там делал.
- Что я там делал?
- Продавал пишущую машинку, вот! Тебя видела знаешь кто?.. ну, неважно! Продал? Бедный Кумирчик, до чего дошел! Торгуешь на барахолке!
- А ты уже оповестила всю редакцию?
- За кого ты меня принимаешь! - возмущенно выкрикивает она.
- Ладно, Вика, ладно… не сердись, - тяжело извиняюсь. И чтобы прервать разговор, принимаюсь стучать на машинке. Получается: ЯХНИНЯХНИНЯХНИНЯХНИНЯХНИН… две строчки бредового повтора. Тут же вынимаю лист из каретки, рву на мелкие клочки и выбрасываю в урну. Закуриваю - какую по счету?
- Дай огонька, - просит Радунская, подходя со своей сигаретой. - Господи! - поражается она. - Как у тебя руки дрожат! Пил вчера?
- Да.
Руки действительно дрожат. И скулы свело, как судорогой. И желудок воет. И глаза жжет, точно их присыпали табаком. Ночь была бессонная, а китайский спирт - не лучший напиток. Сегодня вряд ли придется спать.
- Шел бы ты домой, Андрей, - жалеет меня Радунская. Вдруг я хватаю ее за руку, притягиваю к себе.
- Ого! - удивляется Радунская. - Как понять?
- Пошли ко мне сегодня. Посмотришь, как живу, - вырывается у меня.
- Наконец-то. Соизволил пригласить.
- Пойдешь?
- Не сейчас же!
- Нет, после работы.
- И в каком качестве ты меня приглашаешь? Как медсестру?
- Как верного товарища, - изображаю я улыбку.
- Ох, нахал!
- Я, может быть, люблю тебя, Радунская, но сам того не осознаю.
- Ах нахалище! - ослепительно смеется она.
- Ну, наклонись, поцелую.
- Сам поднимись.
Она мне нужна сегодня ночью, ибо я боюсь сегодняшней одинокой ночи, концентрации всех предыдущих одиноких ночей, более страшной, чем все предыдущие. А вот от Радунской исходит какое-то доброе тепло, какая-то нежная жалость… Спасибо, Вика.
* * *
Высиживаю в редакции до пяти часов, с мутью в голове правя какую-то многословную статью, а едва Радунская куда-то выходит, опять звоню в фирму "Пента". Секретарша на месте, я сразу узнаю ее голосок.
- Опять беспокоит Кумиров. Могу поговорить с Игорем Ивановичем?
- А, это вы! - откликается. - Знаете, а его так и не было еще.
- И сегодня, вероятно, уже не будет?
- Да, пожалуй. Вообще-то странно. У него было намечено несколько важных встреч. В крайнем случае должен был предупредить.
- А если позвонить домой?
- Вы думаете, я не звонила?
- Но завтра-то он будет?
- Ну, надо полагать, объявится. А вы, собственно, по какому делу?
- По личному, - и заставляю себя игриво спросить: - А как вас зовут, девушка? У вас такой приятный голос.
- Юля. А вас?
- Меня - Андрей. Могу поспорить, что вы высокая красивая блондинка. Угадал?
- Мимо! - смеется она.
- Ну, тогда высокая красивая брюнетка. Вам 22 или 23. Вы не замужем. Любите шампанское. Все правильно?
- Ну более или менее, - опять смеется.
- Рад буду с вами познакомиться.
- Что ж… приходите. Интересно увидеть человека по фамилии Кумиров.
Разъединяемся. Положив трубку, я сижу неподвижно, глядя в окно на широкий проспект, по которому скользят машины. Опять моросит мелкий дождь, а по небу ползут нелетные сырые тучи. Неужели не видать уже никогда ясного голубого неба? Сегодняшнее спасение…
* * *
…сегодняшнее спасение - это Вика Радунская. Она осматривает мою убогую квартиру, переходя из комнаты на кухню, заглядывая даже в ванную, точь-в-точь как кошка, оценивающая новое жилье. Вздыхает, зябко ежится, опять горестно вздыхает.
- Ну, ладно, - говорю я. - Хватит тебе. Чего ты ждала от малоимущего? Садись за стол. Будем пировать.
Кумиров позволил себе сегодня шикарный ужин. Консервированный лосось, копченая сайра, колбаса, водка "Распутин", индийский чай, китайское сухое печенье. После первых рюмок темень, в которую погружен, слегка рассеивается, как при робком рассвете, а Вика Радунская, и без того бессмертно соблазнительная, вдруг обретает особый смех, особый горловой голос, ведьмаческий какой-то блеск глаз… Она уже пьяна, и я веду ее в нашу спальню и укладываю, подлюга, на святую нашу семейную кровать.
* * *
Еще два года назад полноценный, независимый Кумиров предложил бы этой неробкой девице богатый выбор постельных упражнений. А сейчас действую как будто с закрытыми глазами, подчиняясь стереотипам, не прося многого и давая лишь самое необходимое. Но нежно и бережно, неосознанно нежно и бережно - и она это, видимо, чувствует и благодарно, взахлеб целует. Потом лежим, отдыхая в темноте. Я прижимаюсь к Радунской, как ребенок, ни на секунду не отпускаю, и это ее по-новому поражает:
- Слушай, Кумиров, что с тобой? Может, ты и вправду меня любишь?
Не отвечаю. Еще крепче прижимаюсь.
- Я тебя совсем другим представляла в постели. Злым, агрессивным.
Молчу. Не отпускаю.
- Ты со всеми женщинами такой или только со мной?
Молчу. Льну к ней, как напуганное дитя к своей матери.
- Я думала, ты извращенный мальчуган, а ты… Ну, подожди. Ну, отпусти. Хочу закурить.
- Ты не уйдешь? - спрашиваю.
- А ты хочешь, чтобы я осталась до утра?
- Да.
- Господи, ничего не пойму, - недоумевает Радунская.
Она остается на всю ночь. Вскоре, утомленная, засыпает. А я лежу, глядя в темноту. Курю. Изредка встаю и выпиваю на кухне рюмку водки. Включаю настольную лампу и пробую читать. Но это безнадежно, ибо со страниц книги всплывает все, что угодно, кроме истинного смысла текста. Гашу свет. Сворачиваюсь клубком, сунув голову под мышку спящей Радунской, хочу стать нерожденным еще плодом без мыслей и чувств. Не знаю, когда приходит сон. А просыпаюсь с ужасом на душе, с тяжело тукающим сердцем.
За окном светло. Будильник показывает 10 часов. Радунской рядом нет. Нет и ее одежды. На журнальном столике записка: "Милый Кумирчик, спасибо за гостеприимство. До встречи на службе. Целую. Вика".
* * *
"Целую. Оля". - Так заканчивается письмо от жены, которое я нахожу в почтовом ящике. И второе письмо из Орла повторяет эхом: "Целую. Мама".
* * *
Сегодня, следовательно, шестнадцатое июня. Через полтора месяца мне исполнится двадцать девять лет. Дата незначительная, всенародного праздника по этому поводу не будет.
Дождя нет, но нет и солнца, покинувшего, кажется, навсегда наши края. И нет на газонах одуванчиков, тоже сгинувших, кажется, навсегда.
Из будки телефона-автомата я звоню в фирму "Пента". Она вроде бы стала моей судьбой, внезапно прорезавшейся новой линией на ладони. Но по моему голосу секретарша Юля вряд ли догадается о моих мыслях и чувствах. Ибо я говорю бодро и весело, как и полагается в первой половине дня.
- Ну что, Юля? Появился, наконец, ваш шеф?
- Вы представляете, - отвечает она, сразу узнавая меня, - все еще нет.
- И не звонил?
- И не звонил.
- А вы ему звонили?
- Конечно. Много раз. Но квартира молчит. Мы уже тут всерьез беспокоимся.
- А не мог он куда-нибудь внезапно уехать или улететь?
- Не поставив нас в известность? Что вы!
- Ну, тогда… тогда одно остается, - намекаю я.
- Что? Вы думаете, загулял?
- Насколько я знаю Игоря Ивановича, это не исключено.
- Конечно! Он не ангел, - смеется она. - Иногда бывает, что дает себе волю. Но в таких случаях он непременно звонит. Даже чаще, чем нужно, - опять смеется. - А что, у вас важное дело?
- Да как сказать… Я еще вчера должен был отдать ему небольшой должок. Не знаю, как и быть. Может, через вас передать?
- Ну, можно и через меня, но лучше, конечно… Подождите минуточку! - просит она и, не кладя трубку, разговаривает с кем-то. А затем снова мне: - Ну вот. Шофер только что вернулся с квартиры. Там никто не отвечает.
Небольшая пауза. Затем я говорю:
- Сделаем так, Юля. Под вечер еще перезвоню вам, хорошо?
- Ну, пожалуйста.
- А вы, Юля, сегодня так же неотразимы, как и вчера? - спрашиваю я. И она, конечно, заливисто смеется.
* * *
Я еду на службу, где получаю разнос от шефа, который засек мое крупное опоздание, а затем как компенсацию - свежий, душистый поцелуй свежей, сияющей Вики Радунской. Господь, ты все видишь: я не хотел ее соблазнять…
* * *
Ты видишь, Господь, как в этот же вечер, уже в нерабочие часы, бравые ребята из фирмы "Пента" взламывают дверь в квартиру Яхнина.
* * *
Я узнаю об этом в среду утром, позвонив из своего кабинета в приемную "Пенты". Нежный голосок секретарши Юли на этот раз неузнаваем. Он полон ужаса.
- Его убили!! - визжит она в ответ на мой вопрос, нашелся ли Игорь Иванович. Кричит так громко, что даже Радунская, невдалеке сидящая, слышит и мгновенно перестает печатать на машинке.
Я вскакиваю на ноги, потрясенный.
- Что-о? - кричу и я.
- Убили… убили прямо в квартире! - заходится в визге секретарша. Она, похоже, только что узнала об этой трагедии.
- Не может быть… - бормочу я и, по-видимому, сильно бледнею.
- Да, да!.. Он уже в морге! Ужас какой! - несется крик из глубины трубки, и трубка брошена.
Я кладу свою и опускаюсь на стул. Слепо шарю рукой по столу в поисках сигарет. Радунская испуганно смотрит на меня.
- Что такое? Кого убили, Андрей? - спрашивает она.
Не отвечая, я закуриваю и глубоко затягиваюсь дымом. Чтобы она не видела моего лица, встаю и подхожу к окну. Но Радунская тут как тут, трясет за плечо - такая настойчивая.
- Ну скажи, Андрей! Кого убили?
- Подожди… дай опомниться, - убираю я ее руку.
- Твой знакомый?
- Школьный приятель. Ты его не знаешь. Коммерсант, президент одной фирмы. Игорь Яхнин.
- Молодой?
(Это первое, конечно, что должна спросить женщина.)
- Сказал же, однокашник. Мой ровесник.
- Господи! За что же его? Наверно, деньги? Богатый, наверно?
- Не бедный, видимо, - выдавливаю я из себя слова, - фирма процветающая. И мой кредитор, кстати.
- Вот твари! - кричит Радунская. - Совсем распоясались, гады! Стрелять их всех надо без разбора, подонков! У него семья?
- Нет, холостой.
- И как убили?
- Не знаю. Говорят, в квартире.
- Вот пожалуйста: мой дом - моя крепость! Эта наша долбаная милиция…
Я ее плохо слышу. Так, долетают какие-то слова… "страшно жить…", "никто не застрахован…", "ходим под ножом…". Я вновь вижу лицо Яхнина-Молвы, каким запомнил: голубоглазое, в обрамлении светлой бородки, яркогубое… вновь слышу его смешок, его обращение "Андрюха, старичок…", "Андрюха, старичок, ты уж постарайся отдать…", и внезапным давним зрением вижу юного Молву, нагловатого красавчика, на школьном крыльце с сигаретой во рту… Я думаю, что теперь делать с долгом? Деньги вот они, в кармане, пачка, перетянутая резинкой. Я собрал все-таки необходимую сумму. Теперь, когда кредитора уже нет, кому они принадлежат?
И еще страшная, неуместная мысль мелькает: в какой газете появится некролог о смерти Яхнина? Неужели в нашей?
* * *
Некролог публикуется на следующий день в газете "Деловые люди". Верней, два некролога. "Группа товарищей" из фирмы "Пента" выражает глубокое соболезнование в связи с трагической смертью генерального директора Яхнина Игоря Ивановича. Общество ветеранов выражает глубокое соболезнование Яхнину Ивану Петровичу в связи со смертью его сына Игоря.
Я узнаю адрес фирмы и еду на автобусе туда. Солидный особнячок с несколькими вывесками на фасаде. Среди них - "Пента". Я поднимаюсь на второй этаж и открываю обитую кожей дверь приемной. Здесь накурено и пусто. А в распахнутом кабинете - наверное, Яхнина - стоит ко мне спиной, перебирая бумаги на столе, рослая девица в светлом костюме. Я негромко кашляю, и она порывисто оборачивается.
Молодое, смазливое, сильно накрашенное лицо. Это несомненно она, моя телефонная собеседница.
- Вам кого? - отрывисто спрашивает проплаканным, прокуренным голосом.
- Вас. Вы ведь Юля?
- Да. А вы?..
- Да, тот самый Кумиров. Я вам звонил.
- А! я сейчас… одну минуточку… подождите.
Я закуриваю и мельком бросаю взгляд на себя в большое зеркало. Выгляжу страшновато, как после перепоя и недосыпа.
Секретарша выходит из кабинета с какими-то бумагами. Она тоже выглядит страшновато. Недавние слезы не удалось скрыть усиленным макияжем.
- Вот видите, как… - беспомощно говорит она, останавливаясь напротив. - Нет уже Игоря Ивановича.
- Когда похороны, Юля?
- Завтра. В два часа.
- А откуда будут выносить?
- У него же здесь отец. Вот из отцовской квартиры.
- Это, по-моему, Спортивная улица? Раньше они там жили.
- Да, там. А вы с ним хорошо были знакомы?
- Мы вместе учились в школе, в одном классе.
- Даже так? Ну вот, видите… нет теперь у вас одноклассника, - глубоко вздыхает она. (Не ее ли утренний зов "Игорек! Игорек!" слышал я в то утро, когда занимал деньги на кухне у Яхнина?)
Я протягиваю ей сигареты, но она качает темноволосой головой: "Нет, спасибо. Накурилась до одури". Крупная, рослая, зрелая девица… "сучка такая". Прикрывает на миг глаза.
- А какие подробности, Юля? - угрюмо спрашиваю я.
В ответ глубокий вздох, словно она пробуждается ото сна.
- Как его убили? - переспрашивает. - Его застрелили. Из его же собственного пистолета. В спальне. Нет, в кабинете, кажется.
- Деньги, конечно?
- Что?
- Из-за денег, конечно, убили?
- Да, конечно. У него дома был сейф. Когда наши вошли, сейф был открыт и там ничего не было, кроме бумаг.
- А он хранил дома большие суммы?
- Ну, я не знаю точно… Вероятно. Дайте мне все-таки закурить, - она берет сигарету из пачки и прикуривает от моей спички.
- Ну и что говорит милиция?
- Что милиция! Не знаете вы нашу милицию, что ли? Суется, расспрашивает всех, а что толку теперь?
- Стрельба в доме. Неужели никто из соседей не слышал?
- А вы бывали у него в квартире?
- Бывал однажды.
- Ну вот, вы видели. Квартира огромная. Четыре комнаты. Ковры на всех стенах. Могли и не слышать. А может, их дома не было.
- Да, вполне возможно. А у него было много недругов?
- А как вы думаете?
- Я не знаю. Я к коммерции не причастен.
- Много, конечно, - жадно затягивается она дымом. - И предупреждали, и угрожали. Он же как-никак был миллионером.
- Миллионером?
- Ну, разумеется, - подтверждает она с внезапной горячностью. И вдруг трезво спрашивает: - А вы ему много должны?
- Как сказать… На мой взгляд, много. Сто тысяч плюс проценты. Я отправлял семью на материк, и понадобились деньги. Игорь не отказал.
- Он вообще редко кому отказывал. У чего должников, я знаю, полгорода. И что теперь думаете делать с этими деньгами? - Впервые внимательно разглядывает она меня, сразу оценивая, конечно, мою затрепанную одежку.
- А что вы мне посоветуете, Юля? Я так понял, он мне давал из личных денег, а не из казенных.
- Наверняка из личных. Казенных у него не хранилось.
- Ну вот. Значит, надо, видимо, вернуть его родственникам… как вы думаете? - устало ищу я совета.
- Да, конечно.
- Так я и сделаю. Я знаком с его отцом.
- На похороны придете?
- Приду.
- Ох, ужас! Что же такое творится? - стонет она, гася сигарету в пепельнице.
- Да, Юля, в плохой час мы с вами познакомились.
- И не говорите!
Из коридора в приемную протискиваются два парня в кожаных куртках. Они несут огромные венки. Я пропускаю их и выхожу на волю.