* * *
- Перебила! - заглядывает в крохотное стеклышко диктофона, проверяя его работу. - Вы решили отправить жену и дочь к теще и пошли к Яхнину за займом. А почему именно к нему?
- А кто мне мог, по-вашему, занять сто тысяч? У меня знакомых миллионеров нет.
- Сто тысяч?
- Не сегодняшних сто. Майских.
- Ого!
- Да, порядочно. Но хватило всего-то на билет в один конец до Новосибирска, кое-какие мелкие покупки, задолженность по квартплате…
- Понимаю, - сочувствует он, вздохнув. - Сгорают денежки, как в топке.
- Вот именно! А отдавать их оказалось нелегко.
- Подождите, подождите! Мы еще с этим эпизодом не покончили. Мне интересно, как встретил вас Яхнин, о чем вы беседовали.
- А на хрена вам это знать? - грубо спрашиваю я. - Диктофонных записей мы не вели, как вы. Я вам могу любую лапшу на уши навешать.
- А вот этого не надо делать, Андрей Дмитриевич, - вдруг становится он серьезным.
- Встретил по-приятельски. Предлагал выпить, но я отказался. Сам он был с похмелья. В комнате спали какие-то гости. Какие-то девки. А говорили… о чем говорили? О чем могли говорить! Вспомнили старых приятелей, школу. Но он сразу понял, что я пришел исключительно ради денег.
- И все-таки занял? Не оскорбился?
- Помучил меня.
- То есть?
- Ну, поиграл со мной, как кошка с мышкой, - опять кривлюсь я. Непроизвольно кривится и Чиж, словно ему передалась моя боль.
- Плохо себя чувствуете?
- Ничего… уже привык.
- Все-таки, значит, одолжил?
- Одолжил.
- А на каких условиях, интересно?
- На божеских.
- А конкретно?
- На два месяца по десять процентов в месяц.
- Та-ак. Вы, следовательно, должны были вернуть…
- Сто двадцать штук.
- И вернули в срок?
- Не получилось. Я попросил отсрочки.
- Опять к нему домой ездили?
- Нет. Звонил в фирму.
- И какую отсрочку он вам дал?
- Полмесяца. До пятнадцатого.
- Та-ак. С этим ясно. А скажите, Андрей Дмитриевич, на какие доходы вы рассчитывали, занимая у него такую сумму? - задумчиво спрашивает мой мучитель. Щеголь. Чиж.
Вопрос ожидаемый, и с внезапной яркостью, словно вспыхнуло что-то в памяти, я вижу Яхнина в его кухне. Светловолосый, русобородый, в голубой пижаме. Сидит боком на краешке стола, щурится против света и весело спрашивает: - Слушай, старичок, а каким образом ты думаешь рассчитаться за два месяца? Банк возьмешь? - на миг закрываю глаза, и видение пропадает.
Отвечаю я так же, как ответил тогда Молве. Издательство. Книжка предполагаемая. Аванс предполагаемый.
- С авансом не получилось, - устало заключаю я. В самом деле устал и измучился, будто он, этот пришелец, ковыряется без наркоза в моем черепе. Профессионал, конечно. Умеет казаться неосведомленным, хотя ничего нового, ему неизвестного, кроме, пожалуй, издательских перипетий я ему пока не сообщил… Разумеется, у него были предварительные беседы с секретаршей Яхнина, с этой Юлей, с отцом Яхнина… и касались они окружения генерального директора, его знакомств и контактов, его деловых и неделовых встреч, его телефонных разговоров… и когда всплыло мое имя, может, - может быть, случайно, мельком, - он, несомненно, побывал в редакции, чтобы навести справки обо мне, и не исключено, что беседовал с Радунской, которая лучше других меня знает. А верней всего, у Яхнина была записная книжка, которую они обнаружили, а в ней, предположим, список его должников, среди которых оказался и Кумиров - 100000, и вот, взяв след, они теперь идут по этому списку.
Пожалуй, ему известно даже о моей бездарной торговле на "Семеновке", если он основательно расспросил Радунскую о моем финансовом положении, а та припомнила, что я спустил машинку. Но темнит, темнит, профессионально темнит, ходит кругами.
- С авансом в издательстве, следовательно, сорвалось, - жалеет он меня.
- Сорвалось. Да.
- И что вы предприняли, Андрей Дмитриевич?
- Стал искать другие выходы.
- Например?
- Пошел на барахолку продавать пишущую машинку и еще кое-что.
- А что именно?
- Чайный сервиз. Свадебный подарок.
- Ай-я-яй! Вот до чего вас поджало. Продали?
- Продал.
- И сколько выручили, если не секрет?
- Немного. В общей сложности сорок пять тысяч.
- Да-а, негусто. А покупателей случайно не помните?
- А это вам зачем? - в лоб спрашиваю.
- Ну, на всякий случай. Вы должны понять, Андрей Дмитриевич, - спешит он объясниться, - что мы отрабатываем разные версии. Для нас сейчас всякая мелочь важна.
- Подозреваете меня, что ли? - опять в лоб спрашиваю я.
- Боже упаси! - пугается щеголеватый Чиж. - Но я от вас не буду скрывать, почему мы на вас вышли. Мы нашли в квартире Яхнина его записную книжку. В ней упоминается ваше имя.
(Правильно я угадал.)
- А напротив нее стояла цифра сто тысяч?
- Совершенно верно.
- Какой-то высокий мужчина в шляпе. И какая-то бабенка в золоте.
- Это ваши покупатели?
- Да.
- Хорошо, - удовлетворенно кивает он. - Спасибо. (За что, интересно, спасибо?) Это когда было?
- В субботу.
- А отдать долг вы когда должны были?
- Пятнадцатого.
- Сто двадцать тысяч?
- Да.
- Плюс проценты за полмесяца просрочки?
- Наверное.
- А у вас на руках было…?
- Сорок пять штук базарных и штук восемь моих.
- Меньше половины, однако.
- Я нашел остальные.
- Правда? - порадовался он за меня. - А где, если не секрет?
- У знакомого.
- Кто такой, не подскажете?
- Подскажу. Художник. Член Союза художников. Григорьев Павел Матвеевич. Улица Зеленая. Частный дом. Днем его можно найти в мастерских.
- Это не обязательно. Хватит фамилии. Я не собираюсь вас проверять.
- А по-моему, еще как собираетесь, - с какой-то ненавистью говорю я, в упор на него глядя. И он смотрит на меня острыми, живыми глазами. Потом, конечно, смеется, показывая две свои золотые коронки.
- Вас не проведешь, Андрей Дмитриевич. Вам бы в наших органах работать. Далеко пошли бы.
- Меня мои органы устраивают.
- Да, в газете вас хвалят как журналиста. Я ведь там побывал. Говорил кое с кем о вас.
- С Радунской, например?
- Точно!
- Свидание ей не назначили?
- Смеетесь, Андрей Дмитриевич! У меня двое детей и жена, ох, свирепая.
- Слушайте… забыл, как вас зовут…
- Виталий Ильич.
- Теперь запомню. Может, на сегодня хватит?
- Устали? - обеспокоенно спрашивает он.
- Мутит. Болит. В сон тянет.
- Да, пожалуй, я переусердствовал. Заканчиваем. - Щелкает клавишей диктофона, выключая его. - А если я, скажем, завтра загляну?
- А есть еще вопросы?
- Честно говоря, имеются.
- Ну, приходите. Если до завтра не окочурюсь.
- Бросьте, бросьте! Я с вашим доктором консультировался. Опасность позади, - ободряет он меня.
Прощается очень приветливо, как-то по-приятельски, пожимает кисть моей левой руки: держись, мол, старичок! - подхватывает свой "дипломат" и порывисто идет к двери, но на пороге вдруг тормозит и оборачивается.
- Да, Андрей Дмитриевич! Последний вопросик. Вы не помните, где провели прошлое воскресенье?
Я уже успел закрыть глаза, погружаясь в привычную тьму и боль, а тут надо снова выныривать из глубины на поверхность, в опасную явь.
- Аа!.. - мычу. - Сейчас… погодите… Воскресенье? То есть после субботней барахолки. Погода, по-моему, была хорошая. Ну да. Я в сопки ходил, решил проветриться. Поднимался на Лысую гору.
- В одиночку?
- А зачем мне компания? Я люблю один бродить. А потом, когда спустился… ну, да, правильно… пошел в гости к Перевалову.
- Это издатель, о котором вы говорили?
- Он самый. Мы с ним выпили, и я у него переночевал.
- Все, Андрей Дмитриевич. Все. Отдыхайте, - разрешает мне Чиж. И выскакивает из палаты, осторожно прикрыв дверь.
* * *
И, может быть, зря я его выпроводил. Наедине со своими мыслями, если сон не идет (а он не идет), тягостней даже, чем в компании следователя. Единственные светлые маячки - ты, Оля, и ты, малышка… но вы в такой дали, что вас нелегко разглядеть. То ли солнце опять зашло за тучи, то ли тяжелый морской туман лег на Тойохаро, то ли зрение потерял, как при катаракте. О себе я не тревожусь… странно, но так, хотя лежу с проломанной головой иезуитскими вопросами. Российское радио тоже не радует, ежечасно сообщая над изголовьем о всяких ожесточенных кровопролитиях. Не ходи, Ольга, поздно вечером по страшному пролетарскому Новосибирску, - даже в магазин за хлебом. Наше новое юродское кладбище в березовом лесу, оказывается, очень уютное. Спи спокойно, Молва. Там, где ты сейчас, не нужны ни рубли, ни иены, ни доллары. А где же эта злыдня, наоравшая на меня и респектабельного Чижа, думает она ставить мне обезболивающий укол? И думает ли она подать мне утку, ибо я больной пока что не ходячий?
* * *
И еще одна трудная ночь. И еще один солнечный день. Следователь Чиж не появляется, как обещал, зато в палату впархивает под вечер цветастая, яркая бабочка мисс Радунская.
- Читаешь? Уже читаешь? Какой умница! - радуется она и чмок-чмок! - моя страшная морда быстро расцелована, затем следы губной помады стерты кружевным платочком.
- Андрюша, тебе надо побриться.
- Надо. А как это сделать?
- Очень просто. Я завтра принесу электробритву и побрею тебя.
- И сколько возьмешь за это?
- Бутылку шампанского, когда выйдешь отсюда. Как дела, милый? - присаживается она на край кровати.
- Вроде бы слегка оклемываюсь.
- Молодец! Ты жизнестойкий. Врач говорит…
- Послала телеграмму? - перебиваю ее.
- Ну, конечно. Сразу же.
- Не напутала с адресом?
- Что я, дура, по-твоему?
- Ладно, верю. Что у вас там нового? - пытаюсь приподняться я на подушках. Она подхватывает меня под мышки, помогает.
- Абсолютно ничего. Все та же потогонка. Я вот думаю: не удрать ли в отпуск?
- Удери. Что тебе мешает?
- Нет, сейчас не могу. Вот ты выздоровеешь, выпишишься, тогда удеру.
Я морщусь, словно услышал глупую шутку.
- А при чем тут я? Ты и я - что нас, интересно, связывает? - спрашиваю, и ее лицо тотчас вспыхивает, точно я залепил ей пощечину.
- Хам ты все-таки. Каким был, таким остался.
- А ты чего ждала, Радунская? - не жалею я ее. - Думаешь, если переспала разок в моей семейной постели, то имеешь на меня право? Ошибаешься.
- Заткнись! - Она вскакивает со стула.
- Ладно, сядь, не психуй. Я все-таки больной. У меня черепно-мозговая травма. Может, я сейчас вообще невменяемый.
- Ты всегда был чокнутым.
- А ты всегда была сластолюбицей. Совратила этого золотозубого.
Радунская вдруг пугается и плюхается снова на стул.
- Откуда ты знаешь?
- Значит, совратила?
- Да перестань пошлить! - кричит она. - Откуда ты знаешь, что он со мной беседовал?
- А ты напряги свои красивые мозги и подумай.
- Он был у тебя?
- Вот-вот. Молодец. Напрягла.
- И сказал, что разговаривал со мной? Вот гад! Клялся ведь, что беседа конфиденциальная.
- Я сам вычислил, без его помощи. Ну, и как ты меня охарактеризовала?
- Лучше, чем заслуживаешь!
- Спасибо, спасибо. Он и меня помучил, этот сыщик.
И поскольку она все равно сейчас не удержится от вопросов, я сам ей все выкладываю. Так, мол, и так. Задолжал Яхнину энную сумму. А они, Шерлоки Холмсы, прослеживают сейчас все его деловые связи и знакомства. Вот откуда такой интерес к моей персоне.
- А ты успел отдать?
- Нет. Но я отдал его отцу на поминках.
- Для этого и машинку продавал, да?
- Соображаешь.
- Въедливый такой! Целый час меня пытал.
- Понравилась ты ему, видимо.
- Опять!..
Я кладу свою деловую, действующую руку ей на колено, крепко сжимая эту круглую обольстительную коленку, от которой сразу переливается в меня здоровое животное тепло. Подонок Кумиров. Ему, видите ли, требуется в данный момент чье-то человеческое участие. Наверно, и глаза у меня сейчас просящие, щенячьи, бездомно-тоскливые, а то чего бы Радунская вдруг стала гладить меня ладонью по щеке, поговаривая: - Бедный Андрюшка… В какой переплет попал… Она оставляет после себя пакет со всякой вкусной снедью и свежими газетами. В родной "Свободе" я нахожу статью некоего А. Малышева. Под этим псевдонимом (девичья фамилия моей матери) я привык скрываться.
* * *
Ау, мама! Ау, отец! Как вы там, в своем Орле?
* * *
В детстве, помнится… Нет, лучше не вспоминать.
* * *
- Ну, что ж. При таких темпах через недельку, глядишь, отпустим вас на домашнее содержание, - удовлетворенно констатирует мой добрый лечащий врач Константин свет Павлович. - А отчего такая мрачность? - вглядывается он в меня.
- Так. Семейные обстоятельства.
- Ничего, ничего. Все в этой жизни приходяще, - ободряет он меня расхожей сентенцией.
Очередной осмотр окончен. Он удаляется со своей свитой - медсестрой и двумя юными практикантками из медучилища.
* * *
Он удаляется, и он придет завтра утром снова, а следователь Виталий Ильич, значит, Чиж, похоже, обо мне забыл. Я его жду с жадным нетерпением, а он не спешит нанести мне очередной визит. Не означает ли это, что Шерлоки Холмсы вышли на истинный след и отпала надобность в новых допросах Кумирова?
Зато неожиданно появляется в палате тот, кого не жду, - редактор Перевалов, по-всегдашнему озабоченный, высокий, сутулый, со своим неизменным портфелем.
- Ты еще в городе? - удивляюсь я.
- Завтра лечу. Билет в кармане. Знаешь, сколько стоит?
- Тысяч пятьдесят, - называю произвольную цифру.
- А сто двадцать восемь не хочешь? - с каким-то торжеством объявляет он.
- Та-ак, - тяну я. - Подкинули?
- Еще подкинут наверняка. Назад полечу, вероятно, по новой цене.
- А до Новосибирска теперь сколько стоит, ты не в курсе?
- Точно не знаю. Тысяч семьдесят, наверно.
- Та-ак… - тяну я опять. - Кажется, со своей семьей я уже не встречусь.
- Да, Андрей, надо тебе побыстрей их оттуда эвакуировать. Как ты?
- Через неделю, говорят, отпустят.
- Уже через неделю? А не рано? Слушай, Андрей, - вдруг собирает он свой высокий лоб в морщины. - У меня на днях был странный посетитель. И странный состоялся разговор.
- Стоп! - перебиваю я. - Хочешь скажу, кто?
- Ну.
- Некий Виталий Ильич Чиж, следователь. Интересовался неким Андреем Дмитриевичем Кумировым, журналистом. В частности, - усмехаюсь я, - расспрашивал, был ли я у тебя в гостях в воскресенье.
Перевалов откидывается на спинку стула. Помаргивает.
- Все правильно. А что бы все это значило?
- А он тебе не объяснил?
- Очень смутно. Сказал, что ведется какое-то следствие, к которому ты косвенно причастен.
- А подписку о неразглашении взял? - усмехаюсь я.
- Еще чего! Он все-таки не кэгэбэшник. Но вообще-то намекнул, что тебе не обязательно это знать.
- Да, крепко работают ребята! Сначала идет ко мне. Расспрашивает, как я провел воскресенье. Узнает твою фамилию. И полагает, я не допру, что сразу после меня побежит к тебе с проверкой.
- А в чем дело? Я не понимаю… Во что ты впутался?
- Ни во что я не впутался. Помнишь, клянчил у тебя деньги? Ну, когда пили в издательстве.
- Ну.
- Нужно было срочно отдать долг одному приятелю. Я у него брал для отправки семьи на материк. А этого приятеля… это школьный мой приятель… убили на квартире. Видимо, в воскресенье. После него осталась записная книжка должников, и я в ней фигурирую, - медленно и внятно выкладываю ему факты.
- И они всех проверяют?
- И они проверяют алиби каждого из этого списка, скажем так. Вообще все его знакомства.
- А что, убийство с целью ограбления?
- Видимо. Он, говорят, миллионами ворочал, мой приятель.
- Как фамилия? Может, я знаю.
- Яхнин. Игорь.
- Нет, не знаю. И много ты у него перехватил?
- Порядочно. Сто штук. Но у него наверняка и покрупней должники были.
- А отдать успел?
- Насобирал, но не успел. Загнал свою машинку, свадебный сервиз, перехватил у Григорьева… ну, художник, ты его знаешь… А рассчитаться пришлось с его отцом.
Я замолкаю, чтобы Перевалов переварил сказанное. Ибо он слегка потрясен таким странным стечением обстоятельств. И потом спрашиваю с прилипшей к губам усмешкой: - Ну, и что ты ему рассказал?
Мой редактор вздрагивает, точно просыпаясь.
- Что я ему мог рассказать? Сказал, что ты пришел часов в пять в походной одежде, с бутылкой. Что мы выпили. Засиделись. А поскольку было поздно уже, ты у меня заночевал. По-моему, все так и было.
- По-моему, тоже.
- Спросил еще, в каком состоянии ты пришел. Я сказал, что в некотором подпитии… правильно?
- Да, предварительно хлебнул в кафешке, правильно.
- "Ничего необычного не заметили в его поведении?" - спрашивает.
- Психолог! Фрейдист!
- Ну, я говорю, да нет, ничего. Сказал, правда, что ты в последнее время, как семью отправил, вообще комплексуешь. Может, зря?
- Почему зря? Так оно и есть.
- Про книжку расспрашивал. Я ему все растолковал.
- Короче, спас ты меня от тюряги. Спасибо тебе. - Перевалов облегченно смеется.
- Да уж! - И снова морщит свой высокий, многодумный лоб. - А как его убили, твоего приятеля?
- Подробностей не знаю. Говорят, расстреляли в упор.
- Да-а, творят дела. Опасно в Москву ехать.
Больше мы ни о Яхнине, ни о Чиже не вспоминаем, а говорим об издательских делах, о литературных новинках. Горенштейн… Марк Харитонов… Марек Хласко… Лимонов… Бродский… и тяжкий воздух больничной палаты вроде бы сразу свежеет, и вдруг сюда врываются отзвуки большого мира, от которого я как-то отвык и который подзабыл. Я дышу с каким-то внезапным облегчением и возникшей надеждой. Не хочу отпускать Перевалова, но он, конечно, куда-то, как всегда, спешит.
- Ладно, - говорит, - побегу. Пожелай успеха в пробивании твоей рукописи.
- Не в ущерб твоим делам, ладно?
- Ладно! Выздоравливай.
Улетает, счастливец, на Большую землю.
* * *
А я через пару дней поднимаюсь с кровати и с легким головокружением неверными шагами выхожу в коридор, а затем - в больничный садик. Такое ощущение, что заново знакомлюсь с жизнью.