Развернувшись от ворот в сторону города, я иду к другому сокровищу - церкви Святого Николая. Она более новая - середины пятнадцатого века. Её украшения, как и в церкви Святого Христофора, одновременно дилетантские и очаровательные. Серьёзное произведение искусства - двусторонняя картина Синьорелли: с одной стороны снятие с Креста, с другой - Мадонна с Младенцем. Она предназначена для несения на штандарте в процессии, но сейчас её должен перевернуть хранитель. В жаркий день здесь хорошо отдыхать: ноги быстро остужаются на каменном полу. Уже направляясь к выходу, я замечаю почти спрятанное изображение ребёнка Христа. Автор картины - Джино Северини, ещё один мальчик из Кортоны. Северини, который в своё время подписал манифест футуристов, приверженца лозунга "убей лунный свет", мне сложно воспринимать в связи с религиозным искусством. Футуристы нападали на прошлое, приветствовали скорость, машины, промышленность. По всему городу, в ресторанах и барах, я видела плакаты картин Северини: кричащий цвет, вихрь, энергия. Потом, над столом в баре "Спорт", я увидела его Современную Мадонну, кормящую ребёнка. Эта женщина не похожа ни на одну виденную мной до сих пор Мадонну, у этой груди - как дыни канталупы. Обычно у Мадонны грудь выглядит как нечто отстранённое от её тела; бывают и круглые, как теннисный мячик. Оригинал Северини в Этрусском музее не вызывает скорби только потому, что он скучный. Отдельная комната, выделенная для Северини, увешана "винегретом" из его работ. Но нет ни одной его главной работы; к сожалению, представлены только образцы тех стилей, которых он в разное время придерживался: похожие на творения Брака коллажи с трубами, зубчатыми колёсами, спидометрами, столь любимые футуристами, женский портрет, скорее в стиле Сарджента, рисунки на уровне школы искусств и известные кубистские абстракции. В двух стеклянных витринах - его публикации и несколько писем от Брака и Аполлинера. Ни одна из представленных работ не отражает его индивидуальность и потенциал. Конечно, все футуристы пострадали из-за восторженного принятия фашизма: они выплеснули младенца вместе с водой. Но больше они пострадали из-за того, что оглядывались на Францию, ожидая новых веяний в искусстве оттуда. Многие замечательные картины футуристов так и остались никому не известными. По каким-то причинам Северини в последние годы в поисках сюжетов обратился к своим корням. Я думаю, в крови итальянских художников есть такой микроб, который побуждает их писать Иисуса и Марию.
Выйдя из церкви Святого Николая, я спускаюсь мимо нескольких монастырей без окон (наверное, у них внутри большие дворы); один из этих монастырей закрыт для посещения. Если бы у меня было кружево, требующее починки, я бы положила его в круглое окно, и при повороте колёсного механизма - "диска святой Екатерины" - оно передвинулось бы и оказалось в руках монахини. Как ни удивительно, в двух из этих монастырей есть модернизированные часовни. Спускаясь с холма, я опять встречаю работу Северини - мозаику у собора Святого Марка; если подняться по этой улице, окажешься на дороге к Распятию, которое спроектировал Северини. Ряд мозаик, обрамлённых камнями, изображает ход Христа к Распятию и потом к Снятию. В конце этой прогулки (в жаркий день я чувствую себя так, будто несу крест) я оказываюсь у Святой Маргариты, большой церкви с монастырем. Внутри, за стеклом, стоит сама Маргарита во плоти. Она усохла. При взгляде на её ноги бросает в дрожь. Скорее всего, молящаяся женщина встанет перед ней на колени. Маргарита - одна из тех постящихся святых, которых надо задабривать, чтобы каждый день получать хотя бы ложку масла. В молодости она кричала на всех улицах о своих грехах. Сегодня её сочли бы невротичкой, больной анорексией; но в те времена её желание пострадать так же, как страдал Христос, воспринималось с уважением. Говорят, даже Данте приходил к ней в 1289 году и обсуждал своё "малодушие". Маргарита здесь весьма почитаема, это имя слышится чаще всего, когда мамаши окликают своих детей в парке. Табличка возле ворот Бернады (сейчас закрытых) сообщает, что через эти ворота в 1272 году Маргарита впервые вошла в Кортону.
Главная улица, отходящая от площади Республики, ведёт в парк. По обе стороны улицы Ругапиана множество кафе и лавчонок. Владельцы часто сидят на стульях у дверей своих заведений или пьют кофе где-то рядом. Из дверей закусочной доносятся соблазнительные запахи жарящегося цыплёнка, утки и кролика.
Здесь быстро обслуживают; на ланч подают лазанью, а в остальное время дня - блинчики. Это блюдо представляет собой свёрнутое тесто с разными начинками - грибами, ветчиной, сосисками или моцареллой. Побывав на круглой площади Гарибальди - такие есть в каждом итальянском городе, - приходишь к убеждению (если вы ещё до сих пор не постигли этого интуитивно), что находишься в одном из самых цивилизованных городов планеты. Тенистый парк тянется на километр вдоль цветника, выходящего на долину ди Кьяна. Жители Кортоны бывают тут ежедневно. Этот парк какой-то вневременной. Меняются только наряды, цветы, высота деревьев; всё прочее вполне могло быть таким же сто лет назад. Вокруг фонтана, льющего свои холодные струи на перевёрнутых вверх ногами нимф верхом на дельфинах, молодые родители присматривают за играющими детьми. По скамьям расселись беседующие соседи. Часто какой-нибудь папаша сажает своего крошечного отпрыска на двухколёсный велосипед и с живым страхом следит, как вихляют колёса, когда он едет по дорожке. В этом спокойном месте хорошо почитать газету. Сюда можно привести собаку на вечернюю прогулку. Справа от парка находятся долина и изгибающийся берег Тразименского озера.
Парк заканчивается белой дорогой, обсаженной кипарисами. Пройдя по этой пыльной дороге около километра в сторону своего дома, я оборачиваюсь и вижу, сразу за стеной замка Медичи, часть стены, построенной этрусками, - её тоже называют Брамасоль. Она обращена к югу, как храм возле Болоньи, и вполне могла быть частью храма солнца. Кто-то из местных жителей рассказывал нам, что это название родилось в короткие зимние дни и выражает жажду человека увидеть солнце. Всё лето утренняя заря освещает стену этрусков. Солнце будит меня. Кроме радости от увиденного восхода, я замечаю в себе какую-то древнюю и примитивную радость: вот и новый день пришёл, никакой бог тьмы не поглотил нас за ночь. Это самое логичное название: подобные храмы солнца надо строить повсюду. Может, это название говорит о древнем назначении этого места? Воображаю, как этруски распевали свои молитвы при первых лучах солнца, выглянувших из-за Апеннин, как намазывались оливковым маслом и всё утро лежали под большим старым средиземноморским солнцем.
В своём "Искусстве путешествовать" Генри Джеймс описал, как шёл по этой дороге. Он брёл вперёд под палящим солнцем и обошёл стену по внешнему периметру. Там он обнаружил громадные нецементированные блоки, они светились и мерцали под лучами солнца, и ему пришлось нацепить синие очки, чтобы увидеть в должной перспективе смутное прошлое этрусков. Синие очки? Это солнцезащитные очки девятнадцатого века? Представляю себе, как Генри смотрит вверх с белой дороги, мудро кивая сам себе, стряхивая пыль с носков ботинок, а потом возвращается в отель и выплескивает на бумагу свои впечатления, причём исписывает строго определённое, положенное на этот день число страниц. Я бреду под таким же солнцем и пытаюсь совершить такой же мистический акт: в свете этого утра различить мощный свет того давнего-давнего прошлого.
Riva, Maremma: Берег, Маремма. В самую глушь Тосканы
Наконец мы готовы покинуть Брамасоль, правда на несколько дней. Натёртые воском полы сверкают. Вся подаренная Элизабет мебель сияет от пчелиного воска, шкафы выстланы флорентийской бумагой. Рынок снабдил нас антикварными белыми покрывалами для кроватей. Все системы в доме функционируют. В одну из суббот мы даже смазали все ставни: каждую снимали, промывали, потом втирали в неё льняное масло, запах которого, кажется, пропитал всё вокруг. Я разбросала вдоль построенной поляками стены целую банку семян - смесь садовых цветов, и они цветут, не требуя ухода. Мы прочно тут обосновались. Теперь мы можем совершать вылазки: на этот год у нас запланировано объездить Тоскану и Умбрию, на следующий - юг Италии. Наши поездки в каком-то смысле имеют хозяйственную цель: мы хотим наполнить свой винный погреб, собрать коллекцию вин из тех мест, где они нам понравятся. Многие итальянские вина предполагается выпивать сразу же; погреб под лестницей мы оставляем для особых бутылок. В погребке позади кухни мы намерены хранить свои стеклянные бутыли в оплётке и ящики домашних вин.
Мы надеемся продегустировать как можно больше блюд кухни Мареммы, позагорать на солнышке, отыскать другие места, где жили этруски. С тех пор, как много лет назад я прочла книгу Дэвида Герберта Лоуренса "По следам этрусков", я хотела увидеть древнего ныряльщика, флейтиста в сандалиях, присевших перед прыжком пантер, которые так долго были спрятаны под землёй, чтобы самой проникнуться талантом художника и ощутить радость жизни. Мы несколько дней продумывали свой маршрут, как будто собирались ехать на окраину страны, хотя на самом деле отдалимся от дома всего на сотню миль - до Тарквинии, где до сих пор идут раскопки сотен этрусских захоронений. Из-за плотности впечатлений на единицу площади здесь, в Тоскане, я теряю ощущение расстояния и свой опыт езды по скоростным автострадам, где Эд за рулём не превышает пятидесяти миль в час. Неделя будет короткой. Область под названием Маремма - низкая болотистая прибрежная полоса - теперь уже не болотистая. Последние топи давно осушены. Однако из-за того, что в прошлом малярия уносила в этих краях много жизней, эта юго-западная часть Тосканы сравнительно непопулярна.
Это страна butteri - табунщиков, по-нашему ковбоев, только здесь и остались незаселённые участки побережья, здесь на огромных открытых пространствах стоят редкие, сложенные из камня шалаши - укрытия для пастухов.
Прежде всего мы прибываем в Монтальчино, город, откуда открывается вид на глинистый гребень холмов. Кажется, что глаз натыкается на волнистый зелёный пейзаж. Вдоль улиц выстроились небольшие винные лавки. За каждой дверью ждёт стол с белой скатертью и бокалами для вина - это похоже на приглашение войти и выпить с владельцем, провозгласить тост за хороший урожай винограда.
Отель в городке маленький и скромный, и я прихожу в ужас, увидев, что электровыключатель в ванной расположен прямо внутри душевой кабинки. Я направляю головку душа как можно дальше, в противоположный угол, и стараюсь поменьше брызгать. Я не хочу зажариться, пока не продегустировала местные вина! Но это бытовое неудобство компенсируется прекрасным видом из окна на черепичные крыши и пригород. Кафе в стиле бель эпок на краю города как будто ни на йоту не изменилось с 1870 года - мраморные столы, банкетки, обтянутые красным бархатом, зеркала в позолоченных рамах. У официантки, полирующей барную стойку, губки сложены бантиком, на ней накрахмаленная белая блузка с ленточками на рукавах. Что может быть более вкусным, чем завтрак, состоящий из ветчины с трюфелями на пшеничной лепёшке, домашнего хлеба с солью и оливковым маслом, а также стаканчика "Брунелло"? Квинтэссенция простоты и достоинства тосканской кухни!
После сиесты мы идём пешком в fortezza - крепость четырнадцатого века, теперь здесь устроена энотека. В нижней части крепости, где раньше хранили луки и стрелы, пушки и порох, теперь можно попробовать все вина этой местности. Улица залита ярким солнечным светом. В крепости освещение сумрачное, прохладные каменные стены пахнут мускусом. Пока мы пробуем белые вина из винограда регионов Банфи и Кастельджокондо, играет музыка Вивальди.
Когда мы приступаем к тёмным сортам "Брунелло", Вивальди сменяет Брамс. Мы пробуем "Поджоло", "Казе Бассе" и предка всех "Брунелло" - "Бьонди". Блистательные, полностью созревшие вина вызывают у меня желание ринуться в кухню и приготовить закуску, какую они заслуживают. Не могу дождаться, когда начну готовить под эти вина - кролика, поджаренного с бальзаминовым уксусом и розмарином, цыплёнка с сорока зубчиками чеснока, груши, вымоченные в вине и поданные со сливочным сырком. Обслуживающий нас мужчина настаивает: мы должны попробовать какие-нибудь десертные вина. Мы уступаем уговорам и пробуем одно, которое называется просто "Б", и еще одно - "Москаделло" из Тенута-иль-Поджоне. Энолог, видимо, в прошлом был парфюмером. К этим винам не нужен никакой десерт, разве что спелый белый персик. Но если подумать, то уместным дополнением может стать лимонное суфле - как намёк на райское блаженство. Или же мой давний, ещё с детства, фаворит - крем-брюле. Мы покупаем несколько бутылок "Брунелло". Как вспомнишь, по каким ценам его продают у нас дома, так простишь себе любые расходы на него тут. В Брамасоле под каменной лестницей есть хороший винный погреб. Мы можем поставить туда ящики, запереть дверь и достать их только через несколько лет. Поскольку оба мы не сильны в долгосрочном планировании, мы покупаем пару ящиков более дешёвого "Россо ди Монтальчино", его-то можно пить сразу, оно мягкое и насыщенное. Я сомневаюсь, что десертные вина останутся в продаже в конце лета.
Мы проезжаем несколько миль и к концу дня оказываемся у аббатства Святого Антония, это одно из тех мест, где ощущается святость земли. Уже издали видишь, как аббатство, выстроенное из белого известняка, возвышается над рощей подстриженных оливковых деревьев, оно очень простое, в чисто романском стиле. Издали даже не похоже на итальянское. Когда Шарлеман проходил этой дорогой, его солдаты стали жертвой эпидемии, и Шарлеман молился о её прекращении. Он обещал основать аббатство, если его молитва будет услышана, и в 781 году построил тут церковь. Возможно, поэтому заменившая её церковь постройки 1118 года имеет изящные французские очертания. Мы приезжаем к самому началу вечерни. На ней присутствуют всего человек десять, трое из них - женщины, они обмахиваются веерами и о чём-то судачат, стоя позади нас. Обычно я снисходительно отношусь к привычке вести себя в церкви как в своей гостиной или на городской площади, но сегодня я оборачиваюсь и пристально смотрю на них, потому что пятеро монахов-августинцев, которые широким шагом вошли и достали свои молитвенники, начинают петь григорианский кант этого часа. Очень высокая, без всяких украшений церковь усиливает их голоса, и в отблесках позднего солнца известковый туф кажется прозрачным. Музыка пронзительна, как пение каких-то птиц, почти болезненное для уха. Голоса монахов как будто рокочут и прерываются, потом разделяются и сливаются на низких гудящих тонах. Я не могу ни о чём думать. Голова кружится, сознание плывёт. Распев такой бодрый, могучий, как река, манящая плыть по ней. Я вспоминаю строки Гэри Снайдера:
Оставайтесь вместе
Изучайте цветы
Путешествуйте налегке.
Я смотрю на Эда, он смотрит вверх на столбы света. Но женщин ничто не трогает: вероятно, они ходят сюда ежедневно. В середине службы они шумно фланируют к выходу, все три говорят одновременно. Если бы я жила здесь, я бы тоже ходила сюда ежедневно, из тех соображений, что если не ощущаешь святости тут, то не ощутишь её нигде. Меня восхищает добросовестность монахов, исполняющих этот григорианской распев по шесть литургических часов каждый день, начиная с восхваления в семь утра и заканчивая повечерием в девять вечера. Я бы хотела остаться тут на целый день и прослушать все службы. Я прочла в брошюрке, что те, кто встал на путь духовного обращения, могут остановиться здесь в помещениях для гостей и питаться в ближайшем монастыре. Мы обходим собор вокруг, восхищаясь странными существами с копытами, которые поддерживают крышу.
Вечер слишком прохладен, чтобы кататься по грязным дорогам, восхищаясь природой и вдыхая через окно, как собака, свежие деревенские запахи сухого сена. Мы приезжаем в ресторан "Сант-Анжело" в Колле, который принадлежит винодельне Поджо-Антико. Там в разгаре шумная свадьба, и все официантки наслаждаются этим событием. Нас двоих отводят в заднюю комнату, где эхом отдается шум весёлой вечеринки. Мы не возражаем. Из каменной мойки на всю комнату разносится запах спелых персиков. Мы заказываем густой луковый суп, жареных голубей, картофель с розмарином и - что же ещё? - ах да, домашнее "Брунелло".
Назвать Тоскану глухой местностью - что-то вроде оксюморона, сочетания взаимоисключающих понятий. Цивилизация на этой территории развивалась веками. Каждый раз, копаясь в саду, я убеждаюсь в том, как много поколений уже сменилось на этой земле. У меня собралась большая коллекция обломков блюд с десятками узоров, я только и успеваю удивляться: неужели мои предшественницы на этой кухне всё время швыряли свою посуду в огород. Я нахожу черепки керамических сит, изящные ручки чайных чашек - всё это постепенно накапливается на столе за кухонной дверью. Земля эта была хожена-перехожена. Достаточно взглянуть на посадки на террасах и поймёшь, как люди ради своего удобства меняли профили холмов. Но район Мареммы до сих пор остаётся низкой прибрежной равниной, населённой пастухами, овчарами и москитами. Слава о её дурном воздухе определённо связана с лихорадкой и простудами. Фермерские дома встречаются тут редко, хотя остальная Тоскана считается вполне густонаселённой. Кажется, что эпоха Возрождения обошла стороной эту область: в городах практически нет образцов монументальной архитектуры. Дурной воздух, сейчас свежий и мягкий, позволил сохраниться большому количеству этрусских гробниц. Хотя многие из них и были разграблены, но гораздо больше их осталось нетронутыми. Разве этруски были нечувствительны к малярии? Всё свидетельствует о том, что они не считали эту местность опасной для здоровья.
Наша следующая цель - бывшая вилла, ныне небольшой отель, собственность винодельни Аквавива возле Монтемерано. Эд обнаружил в путеводителе ссылку на эту крохотную деревеньку с тремя отличными ресторанами. Она находится в центре многих мест, которые мы хотим осмотреть, так что мы решили поселиться тут на несколько дней, чтобы не тратить времени на прописку и выписку из отелей. Обсаженная деревьями подъездная дорога приводит к большому тенистому саду, там можно сидеть и смотреть на холмистые виноградники. Окно нашей комнаты выходит прямо в этот сад. Я распахиваю ставни, и к нам в окно заглядывает цветущая голубая гортензия. Мы быстро распаковываем вещи и снова выходим: отдыхать будем позже.