А вот Сильвия не испытывала никаких проблем с тем, чтобы поцеловать Юлию или принимать от нее поцелуи, она даже сидела у той на коленях.
Наступил май. Окна были распахнуты навстречу жизнерадостному весеннему вечеру. Птицы старались вовсю, заглушая своим пением шум транспорта. Легкий дождик осыпал искрами листву и цветы.
Компания вокруг стола выглядела как хор для мюзикла, потому что все поголовно были одеты в туники в сине-белую горизонтальную полоску, только у Фрэнсис полоски были черные и белые - ей казалось, что необходимо хоть как-то подчеркнуть разницу между собой и "детворой". Девушки носили туники с узкими черными легинсами, а юноши те же полоски - с джинсами. У мальчишек волосы опускались гораздо ниже ушей, иначе и быть не могло, а все девочки щеголяли стрижкой от миссис Эвански. Прическа от Эвански являлась в эти дни устремлением любой девчонки, кроме совсем уж отсталых, и всеми правдами и (что более вероятно) неправдами они добивались желаемого. Эта прическа была чем-то средним между "бобом" двадцатых годов и короткой стрижкой "под фокстрот" с белкой до бровей. Волосы, разумеется, прямые. Никаких кудрей! Даже волосы Роуз, масса черных завитков, были уложены под Эвански. Маленькие аккуратные головки, хрупкие девочки-припевочки, эдакие куколки, и мальчишки - лохматые пони, и все в сине-белую полоску, которые берут свое начало от тельняшек и удивительным образом сочетаются с голубой и белой посудой для завтрака. Когда говорит Geist, Zeit должно подчиниться. Вот они, юноши и девушки сексуальной революции, хотя они еще не знали, что именно под этим именем останутся в истории человечества.
Однако было одно исключение из императива Эвански, столь же сильного, как и императив Видала Сассуна. Миссис Эвански, решительная леди, отказалась стричь волосы Софи. Она постояла за спиной у девушки, подняла атласные черные струи, позволила им стечь между пальцев и затем объявила:
- Простите, но я не могу этого сделать. - И затем на протесты Софи: - Кроме того, у вас вытянутое лицо, вам не пойдет стрижка.
Софи сидела с таким горестным видом отверженного ребенка, что миссис Эвански смягчилась:
- Ладно, идите домой, еще раз все обдумайте. Если все же будете настаивать, так и быть, срежу эту красоту, но меня это убьет.
Вот так, единственная из всех девочек, Софи сохранила свои длинные пряди, но чувствовала она себя из-за этого уродом.
Волчок времени не стоял на месте прошедшие четыре месяца, вертелся изо всех сил. Что такое четыре месяца? Ничего, а все так переменилось.
Во-первых, Сильвия. Она тоже влилась в единообразные ряды сверстников. Ее прическа, вымоленная у Юлии, не очень ей шла, но все понимали, как важно Сильвии ощущать себя нормальной, такой же, как остальные. Она ела, пусть без большого аппетита, и во всем слушалась Юлию. Старая женщина и эта юная девочка часами сидели в гостиной Юлии. Там хозяйка угощала Сильвию разными вкусностями, в том числе шоколадными конфетами, которые дарил ей ее преданный поклонник, Вильгельм Штайн, и рассказывала девочке о довоенной Германии - о Германии до Первой мировой войны. Сильвия спросила однажды - спросила осторожно, потому что она бы скорее умерла, чем обидела Юлию:
- Неужели тогда не случалось ничего плохого?
Юлию вопрос привел в замешательство, но потом она засмеялась.
- Я не собираюсь признавать этого, даже если плохое случалось.
Но Юлия искренне не могла вспомнить ничего плохого о том времени. Ее детство, проведенное в доме, полном музыки и добрых людей, казалось ей раем. Разве сейчас найдется хоть что-нибудь подобное?
Эндрю пообещал матери и бабушке, что осенью начнет учиться в Кембридже, а пока едва ли не все время проводил дома. Он бездельничал у себя в комнате, читал и курил. Его навещала там Сильвия, официально стучась в дверь. Она прибиралась у него и отчитывала Эндрю:
- Раз я сумела, то и ты смог бы.
Речь теперь шла о курении травки. Для Сильвии, которая едва не потеряла себя и с таким трудом вернулась к нормальной жизни, все являло угрозу - алкоголь, табак, наркотики, громкие голоса. Ссоры, даже не имеющие к ней отношения, по-прежнему заставляли девушку прятаться под одеяло и сидеть там, зажимая уши ладонями. Она ходила в школу и уже делала в учебе первые успехи.
Для Джеффри, который от природы был умен, экзамены в школе не составят труда, после чего он собирался поступать в Лондонскую школу экономики - на отделение политики и экономики, разумеется, тратить время на философию он не желал. Дэниел, тень Джеффри, сказал, что он тоже будет поступать в школу экономики, на то же отделение.
Джил сделала аборт и вела себя так же, как обычно, по-видимому ничуть не затронутая произошедшим. Впечатляет то, что "детвора" сумела сделать все самостоятельно, без участия взрослых. Не было сказано ни слова ни Фрэнсис, ни Юлии, ни даже Эндрю, которому было уже слишком много лет и в котором видели возможного противника. К родителям девушки ездил Колин (сама она побоялась), и именно он сказал им, что их дочь беременна. Они решили, что Колин и есть отец, и не поверили его заверениям в обратном. Так кто же был настоящим отцом? Никто не знал и, наверное, никогда не узнает, хотя многие подозревали Джеффри. Его часто винили за разбитые сердца, с его внешностью ему было не избежать подобных обвинений.
Колин получил от родителей Джил необходимую сумму на аборт и отправился к своему семейному врачу, который после уговоров все же назвал требуемый телефонный номер. Уже потом, когда Джил вновь водворилась в цокольном этаже, настало время рассказать обо всем Фрэнсис, Юлии и Эндрю. Родители Джил, однако, не разрешили дочери вернуться в Сент-Джозеф, "раз там творится такое".
Софи и Колин расстались. Софи, которая никогда в жизни не стала бы делать ничего наполовину, подавила Колина своими чувствами: она любила его до смерти или, по крайней мере, до болезненного состояния.
- Уходи! - в конце концов закричал он на нее. - Оставь меня в покое!
Колин несколько дней не выходил из своей комнаты. Потом он поехал к Софи домой и просил прощения, сказал, что это он виноват, что он просто запутался немного и что пусть Софи, пожалуйста, вернется к ним. "Ну, пожалуйста, мы все так скучаем по тебе, и Фрэнсис все время спрашивает: "Где Софи?"". И когда Софи вернулась, с таким виноватым видом, как будто в чем-то провинилась, Фрэнсис обняла ее и сказала:
- Софи, ваши с Колином отношения - это одно, а твое место в доме - совсем другое. Приходи сюда всегда, когда захочешь.
На выходных Софи приезжала в Лондон вместе со всей ватагой из Сент-Джозефа, часть времени проводила в доме, ездила навещать мать, которой, по ее словам, стало лучше. "Хотя по виду и не скажешь. Бродит целыми днями по дому и выглядит ужасно". Депрессия, не говоря уже о клинической депрессии, еще не вошла в повседневный словарь и сознание людей. Если человек говорил: "Я так подавлен", то понималось под этим всего лишь плохое настроение. Софи, старающаяся быть хорошей дочерью, иногда оставалась с матерью на ночь, но все дни проводила в доме Ленноксов. Вечерами и в субботу, и в воскресенье она неизменно сидела за большим столом на кухне.
А потом с ней произошло нечто необыкновенное. Софи часто спускалась с холма на Примроуз-хилл и шла дальше через Риджентс-парк на занятия по пению и танцам. Там, в парке, посреди травы и цветочных клумб стояла статуя девушки с маленькой козочкой, которая называлась "Хранительница беззащитных". Как-то незаметно для себя Софи стала оставлять на постаменте сначала листочки, затем цветы, а потом букетики. Вскоре она уже приносила туда печенье и, отойдя в сторону, наблюдала, как воробьи и скворцы прилетали к статуе за крошками. Один раз она надела на голову козочки венок. И вот однажды она нашла возле статуи буклет под названием "Язык цветов" и привязанный к нему букет из сирени и красных роз. Вокруг Софи никого не увидела, только в отдалении гуляли какие-то люди. Она встревожилась, поняв, что за ней следят. За ужином она рассказала эту историю и пустила по кругу "Язык цветов", чтобы все могли посмотреть. Сирень означала "Влюбленность", а красная роза - "Любовь".
- Ты ведь не собираешься отвечать ему? - возмутилась Роуз.
- Милая Роуз, - сказал Колин, - конечно, Софи собирается ответить.
И они все вместе углубились в содержание буклета, подыскивая подходящий ответ. Но Софи хотела сказать примерно следующее: "Я заинтересована, но не спеши с выводами". Ничего подобного в справочнике не было. В конце концов остановились на подснежниках - "Надежда", только их время уже закончилось, и барвинках - "Предложение дружбы". Софи сказала, что, кажется, видела несколько барвинков в саду матери. А что еще добавить?
- О, не надо осторожничать! - воскликнул Джеффри. - Мы живем только раз. Ландыш - "Возвращение счастья". И флокс - "Согласие".
Софи положила свой букет на пьедестал, подождала немного рядом; потом ушла, а когда вернулась, то ее цветов уже не было. Но, может, кто-то другой забрал их? Нет, забрал их тот, кому они предназначались, потому что на следующий день возле статуи Софи поджидал молодой человек, который, как он сказал, наблюдал за ней "целую вечность", но был слишком застенчив, чтобы завязать знакомство без помощи "Языка цветов". Не очень-то правдоподобная история, потому что от застенчивости юноша явно не страдал. Он был актером, учился в той самой академии, куда собиралась поступать осенью и Софи. Звали его Роланд Шатток, и был он по-разбойничьи красив и драматичен во всем, что делал. По убеждениям он был троцкистом. Роланд часто наведывался в дом Ленноксов во время ужина и этим вечером тоже был с ними. Старше остальных, старше даже, чем Эндрю, на целый год, он ходил с видом умудренного жизнью человека, носил замшевый пиджак с бахромой, крашенный в сиреневый цвет, и его присутствие воспринималось как явление из мира взрослых и даже чем-то вроде входного билета в этот мир. Если Роланд не считает их "детворой", то, значит… В их идеалистические умы не закрадывалась мысль, что зачастую ему просто хотелось есть.
Когда приходил Роланд, Колин становился немногословным и часто отправлялся к себе наверх, хотя застолье было еще в полном разгаре. Особенно ранними его уходы были тогда, когда заглядывал Джонни, потому что споры между молодым троцкистом и старым сталинистом были шумными, неистовыми и порой некрасивыми. Сильвия тоже сбегала и находила приют у Юлии.
Джонни съездил на Кубу и договорился о съемках небольшого фильма. "Только боюсь, Фрэнсис, денег он не принесет". А потом он улетел с визитом в независимую Замбию вместе с товарищем Mo.
Теперь Роуз: с ней трудности не прекращались ни на день за все эти четыре месяца. Сначала она отказалась возвращаться в свою школу и упорно не уезжала домой. Вот если ей разрешат жить здесь, в этом доме, тогда она, может быть, согласится на Сент-Джозеф. Эндрю снова пришлось ехать к ее родителям. Те убедили себя, что этот обворожительный, такой аристократичный молодой человек имеет виды на их дочь, и из-за этого с ними было довольно просто договориться. Родители дали согласие на то, чтобы их дочь училась если не в Сент-Джозефе (на это им не хватало средств), то в какой-нибудь школе в Лондоне. Они готовы были платить за ее обучение и давать деньги на одежду. Но за проживание и питание они платить не будут. Из их слов и взглядов следовало, что они считали это обязанностью Эндрю. В действительности же это бремя упало на плечи Фрэнсис.
А нельзя ли попросить Роуз что-нибудь делать взамен, например, по хозяйству? С поддержанием в доме чистоты всегда возникали проблемы, несмотря на еженедельные визиты миссис Филби (правда, она мало что делала - лишь совершала быстрый рейд по комнатам с пылесосом).
- Не говори глупости, - заявил в ответ на предложение матери Эндрю. - Неужели ты думаешь, что Роуз соизволит хотя бы палец о палец ударить?
В Лондоне была найдена школа, близкая по духу к принципам прогрессивного обучения, и Роуз на все согласилась. Если только ей разрешат остаться здесь, то с ней не будет проблем. А потом к Фрэнсис явился Эндрю с сообщением о крупной неприятности. Роуз побоялась сама прийти к ней. И Джил, оказывается, тоже была в этом замешана. Девочек поймали в подземке за то, что они ездили без билетов, причем каждую из них уже в третий раз. Их вызвали в отдел малолетних правонарушителей при транспортной полиции.
Обеим грозили штрафы или даже исправительное заведение. Фрэнсис так рассердилась на Роуз (это было все то же глухое безнадежное чувство, сродни хроническому несварению), что не захотела даже с ней разговаривать, а передала через Эндрю, что сходит с ними в полицию. В назначенное утро, когда она спустилась в кухню, там ее уже ждали две надутые девушки, объединенные ненавистью к миру и дымящие сигаретами. Обе они были накрашены как панды - белые тени и черная подводка. На них были надеты крохотные мини-платья, ворованные, разумеется. Ни в каком другом наряде они не смогли бы настроить Власть против себя столь же эффективно. Фрэнсис сказала:
- Если вы действительно надеетесь, что все обойдется одним лишь нравоучением, то советую вам хорошенько умыться.
У нее складывалось впечатление, что девчонки намеренно усложняют дело, возможно, они даже планируют попасть в колонию для несовершеннолетних. И это послужит Фрэнсис уроком: нельзя стать in loco parentisбез того, чтобы в какой-то момент не принять на себя наказание, адресованное на самом деле не выполняющим свои обязанности родителям.
Роуз тут же огрызнулась:
- Не вижу смысла.
Фрэнсис с любопытством ждала ответа Джил. Эта когда-то тихая, добрая, послушная девочка, которая могла весь вечер просидеть, не сказав ни слова, только улыбаясь, сейчас была едва видна из-за щита макияжа и ненависти.
Она последовала примеру Роуз:
- И я не вижу.
Они поехали на метро. Билеты покупала Фрэнсис, для всех троих, отметив саркастические ухмылки девушек. Вскоре они оказались в кабинете, где юных безбилетников встречала их судьба в лице миссис Кент, одетой в темносиний костюм из тех, что предназначены подчеркивать величие бюрократии. Ее лицо, однако, было добрым, как ни старалась она хмурить лоб.
- Прошу вас, садитесь, - сказала миссис Кент.
Фрэнсис села с одной стороны стола, а девочки, постояв, как упрямые лошадки, демонстрируя свой протест, плюхнулись, будто их толкнули, с другой.
- Все очень просто, - начала миссис Кент, но тут же тяжелым вздохом опровергла свои слова, сама, впрочем, не догадываясь. - Вы обе уже дважды получали предупреждение. Вы знали, что третий раз будет последним. Я могу передать ваше дело в суд, и пусть там решают, посылать вас в исправительное учреждение или нет. Но если вы пообещаете, что будете хорошо себя вести, то обойдемся всего лишь штрафом. Однако в таком случае кто-то из ваших родителей или опекунов должен поручиться за вас. - Миссис Кент произносила эти фразы так часто, что они навязли у нее в зубах. Безысходность и скука чувствовались в том, как ее ручка выводила на листе бумаги вытянутые загогулины. Закончив говорить и оторвав глаза от блокнота, миссис Кент улыбнулась Фрэнсис. - Вы мать одной из этих девочек?
- Нет.
- Тогда опекун? Или уполномоченное законом лицо?
- Нет, но они живут со мной - в нашем доме. И будут ездить оттуда на занятия в школу. - Про Роуз Фрэнсис говорила чистую правду, потому что это обсуждалось, а вот про Джил ей ничего не было известно, и, значит, она лгала.
Миссис Кент задумчиво вгляделась в девушек, которые сидели с недовольными лицами, широко раскинув колени и скрестив лодыжки так, что черные колготки были видны до промежности. Фрэнсис заметила, что Джил вся дрожит. Вот уж не ожидала она, что эта хладнокровная девочка способна на такие переживания.
- Я бы хотела поговорить с вами наедине, вы не возражаете? - спросила у нее миссис Кент. Встав, она обратилась к девочкам: - Мы отойдем на минутку.
Через дверь в глубине кабинета она провела Фрэнсис в маленькую комнатку. Очевидно, это было убежище миссис Кент, где она отдыхала от утомительных и бесплодных встреч вроде этой.
Представительница закона подошла к окну, и Фрэнсис тоже. Внизу находился небольшой садик. Двое влюбленных на лавочке лизали мороженое из одного стаканчика.
Миссис Кент сказала:
- Мне понравилась ваша статья о преступности среди подростков. Я даже вырезала ее.
- Спасибо.
- У меня просто в голове не укладывается, почему они это делают. Можно понять, когда закон нарушают дети бедняков, и у нас выработана особая политика для таких случаев, но ведь сюда попадают не только бедняки, а мальчики и девочки, одетые с иголочки, и я просто ничего не понимаю. Один из них заявил мне буквально вчера - и он из приличной школы, заметьте, - что не платит за проезд из принципа. Я спросила, что это за принцип, и парень ответил, что он марксист. И хочет разрушить капитализм, так он сказал.
- Это мне знакомо.
- Можете ли вы гарантировать, что эти девушки не появятся у меня опять через неделю или две?
- Нет, не могу, - сказала Фрэнсис. - Никаких гарантий. Они обе поссорились с родителями и свалились мне на голову. Обе бросили школу, но, кажется, с осени снова будут учиться.
- Понимаю. Приятель моего сына - одноклассник - проводит у нас больше времени, чем у себя дома.
- И говорит, что у него родители - дерьмо?
- Что они его не понимают. Но я тоже его не понимаю. Скажите мне, вам пришлось много материала изучить, чтобы написать ту статью?
- Довольно много.
- Но ответов вы так и не дали.
- Я не знаю ответов. Вот вы можете мне объяснить, почему девочка - я имею в виду темненькую, Роуз Тримбл, - у которой только-только что-то стало налаживаться в жизни, выбрала именно этот момент, чтобы все испортить?
- Я называю это хождение по краю, - сказала миссис Кент. - Им нравится испытывать границы. Подростки изображают из себя канатоходцев, надеясь, что кто-нибудь поймает их, если они упадут. И вы их ловите, правильно?
- Пожалуй.
- Вы не представляете, как часто мне приходится слышать подобные истории.
Две женщины стояли рядом у окна, связанные общим отчаянием.
- Хотела бы я знать, что происходит, - произнесла миссис Кент.
- Вы не одиноки в этом.
Они вернулись в кабинет, и девочки, хихикавшие в их отсутствие, тут же насупились и возобновили враждебное молчание.
Миссис Кент вынесла решение: