- Если бомба упадет, то это будет конец, конец для всех на Земле.
- Какая бомба? - спросила Юлия. - Почему вы все говорите о какой-то бомбе?
- И не о Советском Союзе тут надо говорить. Бомба будет американской.
Сильвия сказала:
- О Джонни, прошу тебя, будь серьезен. Ты всегда говоришь такую ерунду.
Жалящие нападки этого ничтожества, этой пигалицы медленно выводили Джонни из себя.
- Должен заметить, что нечасто мне приходится слышать, будто я говорю ерунду.
- Это потому, что ты общаешься только с такими людьми, которые сами говорят ерунду, - пояснил отцу Колин.
Фрэнсис, которая сидела молча с момента появления Джонни, так как знала, что ничего толкового из разговора с ним не выйдет, стала убирать тарелки и расставлять стеклянные миски с лимонным кремом, абрикосовым муссом и взбитыми сливками. Джеймс, видя это, буквально застонал от жадности и вернулся на свое место за столом.
- Кто в наше время делает пудинги? - холодно заметил Джонни.
- Только милая Фрэнсис, - сказала Софи, принимаясь за свою порцию пудинга.
- И то изредка, - добавила Фрэнсис.
Сильвия вернулась к главной теме созванного ею "митинга":
- Очень хорошо, Джонни, давайте допустим, что этих ужасных аварий в Советском Союзе никогда не было…
- Конечно не было.
- Тогда почему вы возражаете против того, чтобы население нашей страны было защищено от радиации? Вы даже не соглашаетесь информировать людей о том, как подготовить свое жилище на случай выпадения зараженных осадков. Вы отвергаете любые защитные меры. Я не понимаю. Никто из нас не может этого понять. Стоит только упомянуть слово "защита", как вы все встаете на дыбы.
- Потому что, соглашаясь строить убежища, вы соглашаетесь с неизбежностью войны.
- Но ведь в этом нет никакой логики, - заявила Юлия.
- Во всяком случае, простым людям она не доступна, - поддержал ее Руперт.
Сильвия сказала:
- Вот к чему все сводится, Джонни. В этой стране ни одно правительство не сможет предпринять или даже предложить никаких мер по защите населения, даже элементарных укрытий на случай радиоактивных осадков - и это только из-за вас. "Кампания по одностороннему ядерному разоружению" - это такая сила, с которой правительство вынуждено считаться.
- Верно, - сказал Джеймс на своем кокни. - Абсолютно верно.
- Почему вы считаете необходимым говорить с таким гадким произношением? - окончательно возмутилась Юлия. - Это неграмотно.
- Если ты не коверкаешь язык, значит, ты из аристократов, - произнес Колин, утрируя аристократическое произношение. - А если ты аристократ, то в этой стране ты работы не получишь. Еще одна тирания.
Джонни и Джеймс явно собрались уходить.
- Я возвращаюсь в больницу, - сказала Сильвия. - Там я хотя бы могу поговорить с разумными людьми.
- Можно взглянуть на письмо, о котором ты говорила? - попросил Джонни.
- Зачем тратить свое время, - язвительно поинтересовалась Сильвия, - на фальшивки, сфабрикованные фашистами?
- Понятно зачем, - вставил Эндрю. - Товарищ Джонни хочет сообщить в советское посольство о его содержании. Чтобы найти его авторов и послать в трудовой лагерь или сразу расстрелять.
- Трудовых лагерей в Советском Союзе нет, - сказал Джонни. - А если и существовали когда-то - в определенном виде, у нас все это сильно преувеличивали, - то они давно уже упразднены.
- Боже мой, - протянул Эндрю. - Какой же ты зануда, Джонни.
- Зануды не опасны, - возразила Юлия. - А Джонни и ему подобные опасны.
- Как это верно подмечено, - согласился Вильгельм и вежливо, как всегда, обратился к Джонни: - Вы очень опасные люди. Осознаете ли вы, что если здесь, в этой стране, произойдет ядерная катастрофа или если какой-нибудь сумасшедший сбросит бомбу, про войну я даже не говорю, то из-за вас погибнут миллионы людей?
- Что ж, хорошо было перекусить тут у вас, - сказал Джонни.
- Ничего хорошего! - воскликнула Сильвия со слезами в голосе. - С чего я взяла, будто с вами можно о чем-то серьезно говорить?
Двое мужчин ушли. Эндрю и Софи тоже ушли, обняв друг друга за талию. Сардоническая улыбка Колина при виде этого проявления близости не осталась незамеченной ни сладкой парочкой, ни остальными.
Сильвия продолжила собрание:
- Возвращаясь к теме: у нас создан комитет. Пока там только врачи, но мы планируем расширяться.
- Запиши туда нас всех, - сказал Колин, - но будь готова найти стекло в своем вине или лягушек в почтовом ящике.
Сильвия на ходу приобняла Юлию и ушла.
- Вам не кажется странным, что глупые люди обладают такой властью? - спросила Юлия чуть не плача - из-за того, что Сильвия с ней так равнодушно попрощалась.
- Нет, - ответил Колин.
- Нет, - сказала Фрэнсис.
- Нет, - сказал Вильгельм Штайн.
- Нет, - сказал и Руперт.
- Но это же Англия, это - Англия… - недоумевала Юлия.
Вильгельм положил ей на плечи руку и повел Юлию из кухни наверх.
Теперь на кухне сидели Фрэнсис и Руперт, Колин и собака. Небольшой нюанс: Руперт хотел остаться на ночь, и Фрэнсис хотела, чтобы он остался, но боялась - ничего не могла поделать с собой - реакции Колина.
- Ну что ж, - вздохнул Колин, и было видно, что он говорит с усилием. - Пора спать, пожалуй. - То есть дал им разрешение. Он начал дразнить собаку, пока та не залаяла. - Конечно, последнее слово всегда за тобой, - сказал он Злюке.
Через пару недель Фрэнсис с Рупертом, Юлия и Вильгельм, а также Колин присутствовали на митинге, созванном молодыми врачами. Всего собралось человек двести. Встречу открыла Сильвия; она хорошо говорила. Затем выступали другие люди. О митинге прослышала оппозиция и прислала группу из тридцати человек, которые не переставая свистели, топали, кричали: "Фашисты! Поборники войны! ЦРУ!" Среди них были и сотрудники "Дефендера". Когда наши герои покидали митинг, какие-то юнцы на выходе ухватили Вильгельма Штайна за пальто и толкнули его на перила. Колин тут же бросился на них, завязалась драка. Вильгельм был потрясен, сперва думали, что этим дело и ограничилось, но оказалось, что у него сломаны ребра. Его привезли в дом Юлии и уложили в постель.
- Итак, моя дорогая, - сказал он вдруг постаревшим голосом. - Итак, моя дорогая Юлия, я добился недостижимого: наконец-то я живу вместе с тобой.
В тот раз остальные Ленноксы впервые услышали о его желании переехать к ним в дом.
Его поместили в комнату, которую когда-то занимал Эндрю, и Юлия показала себя преданной, хотя и строгой сиделкой. Вильгельму все это было глубоко неприятно, поскольку он всегда считал себя кавалером Юлии, ее поклонником. И Колин тоже, этот колючий молодой человек, удивил всех и себя в том числе, продемонстрировав заботливое внимание по отношению к старику. Он сидел с Вильгельмом и рассказывал ему истории из своей "опасной жизни в соседнем парке и ближайших пабах", в которых Злюка фигурировал в роли чуть ли не собаки Баскервилей. Вильгельм смеялся и умолял Колина прекратить, потому что у него болели ребра.
Пришел доктор Лехман и сказал Фрэнсис, Юлии и Колину, что старик вряд ли протянет долго.
- Такие падения в его возрасте не проходят бесследно.
Он предписал Вильгельму успокоительное и несколько видов таблеток для Юлии, которой он наконец разрешил считать себя старой.
Фрэнсис и Руперт потребовали в "Дефендере" права высказать свою точку зрения на движение за одностороннее разоружение и написали статью, которая вызвала ответный поток писем, почти все из которых были негодующими. В редакции "Дефендера" атмосфера накалилась до предела, Фрэнсис с Рупертом стали находить на своих рабочих столах гневные записки, иногда анонимные. Они поняли, что обращенная на них ярость слишком глубоко укоренилась в какой-то части коллективного подсознания, чтобы пытаться урезонить недовольных. Дело было вовсе не в том, защищать население или нет: почти никто из противников Фрэнсис и Руперта в сути вопроса не разбирался. В общем, в "Дефендере" стало очень неуютно. Они решили уйти - уйти гораздо раньше, чем их обоих это устраивало. Но просто они оказались не в том месте. Фрэнсис решила, что с самого начала эта газета была не для нее. И все эти длинные рассудительные статьи на социальные темы? Да любой другой журналист мог бы написать их, Фрэнсис была в этом уверена. Руперт почти сразу же нашел работу в другой газете, которую типичный последователь "Дефендера" назвал бы фашистской, но население причисляло ее к тори.
- Полагаю, я смог бы быть тори, - сказал Руперт, - если можно еще всерьез относится к старым ярлыкам.
Через неделю после их увольнения в почтовый ящик дома Юлии подсунули коробку с фекалиями, но не в парадной двери, а в двери цокольной квартиры. Затем Фрэнсис прислали угрожающее письмо. И Руперт тоже получил такое же и вдобавок фотографии Хиросимы после бомбежки. В дом поднялась из своей квартиры Филлида - впервые за долгие месяцы - и заявила, что она отказывается быть вовлеченной в этот "нелепый спор". Она не чувствует себя готовой заниматься дерьмом - во всех смыслах этого слова, а особенно в буквальном. Она переезжает. Она будет снимать квартиру вместе с еще одной женщиной. И все. Она покинула дом.
Что касается ядовитых дебатов о защите населения от радиации, то вскоре возобладает мнение, что войну удавалось предотвращать так долго только благодаря тому, что ее возможные участники имели ядерное оружие и не использовали его. Но оставались, однако, вопросы, на которые это допущение не давало ответов. На ядерных установках могли случиться аварии, и они случались, только всячески замалчивались. В Советском Союзе даже имели место серьезные происшествия, в результате которых зараженными оказывались целые регионы. И в мире было немало безумцев, которые не задумываясь бы сбросили "бомбу" или несколько (Юлия была права как минимум в одном: не было никаких оснований говорить о бомбе в единственном числе). Население оставалось незащищенным, но в спорах по этому поводу больше не было ни ярости, ни яда, ни пыла. Если ядерная угроза существовала, то она никуда не делась. А вот истерия испарилась.
- Странно, - сказала Юлия своим новым голосом - печальным и медлительным.
Вильгельм все еще жил в доме Юлии, а его большая роскошная квартира пустовала. Старик все повторял, что собирается перевезти к Юлии все свои книги и положить конец этой "удивительно бессмысленной ситуации", когда он жил ни с Юлией, ни отдельно от нее. Вильгельм назначал все новые даты кампании по перевозке вещей и сам же их отменял. Он был сам не свой. Юлия тоже. Они оба превратились в двух больных, которые хотят нести ответственность друг за друга, но этому мешает их собственная слабость. У Юлии началась пневмония, и некоторое время два инвалида лежали на разных этажах и обменивались записками. Потом Вильгельм настоял на визите к Юлии. Она увидела старика, который вошел в ее комнату, шаркая и держась за стены, двери, спинки стульев, и подумала, что ее друг похож на древнюю черепаху. Вильгельм был в темной домашней куртке, в темной шапочке, потому что у него постоянно мерзла макушка, и приобрел манеру вытягивать голову вперед. А Юлия… Он был потрясен при встрече с ней: на лице выдаются кости черепа, руки как палки.
Оба были так печальны, так подавлены. Как люди, пребывающие в жестокой депрессии, они воспринимали серый ландшафт, окружающий их, как единственную правду.
- Похоже, я совсем стал стариком, Юлия, - бодрился Вильгельм, пытаясь возродить в себе того вежливого джентльмена, который целовал ей руку и был преградой между ней и всеми проблемами. Так они оба считали. Но на самом деле никакой преградой он не был, приходил к выводу Вильгельм, а был он старой развалиной, во всем - что уж там греха таить, да, во всем - зависящий от Юлии. И она, благовоспитанная, щедрая дама, в чьем доме столько людей нашли приют (хоть она и ворчала), без него стала бы эмоционально нищей старой дурой, сходящей с ума из-за девочки, которая даже внучкой ей не приходилась. Все чаще случались дни, когда они казались себе и другим тенью, которую отбрасывают на землю голые ветки, тонким и пустым пунктиром, нет больше теплой плоти, и поцелуи и объятья неуверенны - будто привидения пытаются встретиться.
Джонни узнал, что Вильгельм живет в доме Юлии, и приехал выразить надежду, что мать не собирается оставить деньги этому "чужому старику".
- Тебя это совершенно не касается, - заявила Юлия. - Я не собираюсь обсуждать это. И поскольку ты здесь, я скажу тебе, что мне пришлось поддерживать материально двух брошенных тобой жен и их детей, поэтому я тебе ничего не оставлю. Если тебе нужны деньги, обратись к своей драгоценной Коммунистической партии, может, тебе дадут пенсию.
Дом был отписан Колину и Эндрю, а Филлиде и Фрэнсис назначены приличные, если не сказать щедрые, пенсии. Сильвия говорила:
- О Юлия, пожалуйста, не надо, мне не нужны деньги.
Но Юлия оставила имя Сильвии в своем завещании. Может, Сильвии это и не нужно, зато нужно Юлии.
Сильвия вот-вот должна была покинуть Британию, вероятно, надолго. Она уезжала в Африку, в католическую миссию в буше - в Цимлии. Узнав об этом, Юлия сказала:
- Значит, больше я ее не увижу.
Сильвия решила зайти к матери, чтобы попрощаться, и предварительно позвонила.
- Мило с твоей стороны, - сказала Филлида.
Ее квартира находилась в большом доме в Хайгейте, и табличка на двери сообщала, что по данному адресу проживают доктор Филлида Леннокс и Мэри Констебль, терапевты. Узкий как птичья клетка лифт прогрохотал через нижние этажи. Сильвия позвонила, кто-то откликнулся из-за двери, потом она была впущена - не Филлидой, а полной и жизнерадостной дамой, как раз покидающей квартиру.
- Оставлю вас вдвоем, - сказала Мэри Констебль, обнаружив тем самым, что между женщинами имели место откровенные разговоры.
Маленькая прихожая чем-то напоминала церковь, и Сильвия, оглядевшись, поняла, что это впечатление складывается благодаря большому витражу, выполненному в карамельных тонах, изображающему святого Франциска с его птицами. Витраж стоял на стуле - как указатель на духовность. За дверью открылась большая комната, главными предметами в которой были вместительное кресло, покрытое восточным ковром, и кушетка - подражание кушетке, стоящей в лондонском музее Фрейда, жесткая и неудобная. Филлида была теперь статной матроной с седеющими волосами, заплетенными в косы, и дородным лицом. Одета она была в разноцветный кафтан и увешана многочисленными бусами, серьгами, браслетами. Сильвии, которая носила в памяти образ вялой, плаксивой, обрюзглой женщины, пришлось перестраиваться при виде этой энергичной и самоуверенной дамы.
- Садись, - сказала Филлида, указывая на стул в части комнаты, не предназначавшейся для приема посетителей.
Сильвия осторожно присела на краешек. Пряный, пикантный аромат… неужели Филлида стала пользоваться духами? Нет, это благовония, истекающие из соседней комнаты, куда вела приоткрытая дверь. Сильвия чихнула. Филлида закрыла дверь и села сама в свое кресло исповедника.
- Так что там, Тилли, ты говорила, будто едешь обращать язычников?
- Я еду работать в больницу, врачом. Это больница при миссии. Я буду единственным врачом в том районе.
Большая крепкая женщина и худенькая девчушка (такой все еще казалась Сильвия) обе обратили внимание на то, как по-разному они выглядят.
Филлида сказала:
- Какой у тебя бледный вид! Ты совсем как твой отец, он вечно был полупрозрачный. Я называла его товарищ Лилия. Его второе имя было Лилли, в честь какого-то революционера времен Кромвеля. Что ж, должна же я была хоть чем-то ответить, когда он принимался за свои комиссарские штучки. Он был еще хуже, чем Джонни, поверишь ли. Все зудел, зудел, зудел. Эта их чертова Революция была просто предлогом, чтобы доставать людей. Твой отец заставлял меня учить наизусть революционные тексты. Я еще до сих пор помню "Манифест". Но ты, как я посмотрю, вернулась к Библии.
- Почему вернулась?
- Мой отец был священнослужителем. В Бетнал-Грин.
- Какие они были, мои бабушка и дедушка?
- Не знаю. Почти не видела родителей после того, как они отослали меня из дома. Я и не хотела их видеть. Меня отправили жить к тете. Очевидно, мать с отцом тоже не горели желанием видеть меня, раз услали на пять лет, так с чего бы мне искать с ними встречи?
- У тебя есть их фотографии?
- Все, что были, порвала.
- А я хотела бы взглянуть на них.
- Тебе-то какое до них дело? И теперь ты вообще уезжаешь. Что, выбрала самое далекое из всех возможных мест? И ты такая худющая. Да они в своем уме, те, кто тебя посылает туда?
- Думай что хочешь. Я пришла сказать тебе кое-что важное. Но что это за табличка на твоей двери? С каких это пор ты стала доктором?
- Я доктор философии, между прочим. Закончила философский факультет университета.
- Но у нас в стране не принято присоединять это звание к фамилии. Только немцы так делают.
- Никто не может сказать, что я не доктор.
- У тебя будут проблемы.
- Пока никто не жаловался.
- Так вот с чем я пришла к тебе… послушай, мама, то, чем ты сейчас занимаешься. Я знаю, что для этого не требуется проходить особое обучение, но…
- Я учусь в процессе работы. Поверь мне, это лучшая школа.
- Знаю. Многие люди говорили, что ты сумела помочь им.
Филлида в один миг превратилась в другого человека: она вспыхнула, наклонилась вперед, стиснув руки, заулыбалась и засмущалась от удовольствия.
- Ты слышала? Правда?
- Да. Но я подумала, может, тебе в самом деле пойти на какие-нибудь курсы? Сейчас есть очень хорошие курсы.
- Я и так отлично справляюсь.
- Чай и сочувствие - все это очень хорошо…
- Знаешь что? Были времена, когда мне очень не хватало именно чая и сочувствия… - Ее голос соскользнул в жалостливую октаву. Но, заметив, что Сильвия уже поднимается со стула, Филлида спохватилась: - Нет-нет, сиди, Тилли.
Сильвия села и вытащила из портфеля несколько листков, которые вручила матери.
- Я составила список тех курсов, что получше. Подумай сама. Вдруг к тебе придет человек с жалобами на боль в животе или еще что, ты скажешь, что это психосоматическое, а на самом деле это рак или другая опухоль. Тогда ты сама пожалеешь, что не училась.
Филлида помолчала, глядя на листки. В комнату вошла Мэри Констебль, лучась доверительной улыбкой.
- Познакомься с Тилли, - сказала Филлида.
- Рада познакомиться, Тилли. - Мэри сочла необходимым обнять Сильвию, которая пошла на это проявление близости неохотно.
- Вы тоже психотерапевт?
- Нет, я физиотерапевт, - ответила компаньонка Филлиды… или любовница? Кто мог сказать, в те-то годы? - Вдвоем мы решим любые проблемы посетителя, - заявила жизнерадостная Мэри, источая назойливую интимность и слабый запах ладана.
- Мне пора, - встала Сильвия.