Высокая девушка лет шестнадцати пробралась через тесно стоящие парты вперед, взяла мел и переписала предложение. Закончив, она присела в коротком реверансе перед учителем, который сам всего два года назад сидел в этом же классе, и вернулась на свое место. Все сидели тихо, вслушиваясь в то, что происходило в соседних помещениях. Каждый из учеников надеялся, что его тоже вызовут к доске и дадут шанс продемонстрировать свои знания. Проблема была в дефиците мела. У учителя имелись маленький кусочек и еще две целых палочки мела, которые он хранил в кармане рубашки: шкаф, предназначенный для хранения школьного имущества, все время взламывали, несмотря на то что он давно уже стоял пустой. Так что не могло быть и речи, чтобы все дети, один за другим, написали на доске предложение.
Гневные крики, сопровождающие передвижение господина Пхири и господина Мандизи по школе, вновь стали громче; вот уже они раздались прямо за дверью - чиновники возвращаются? По крайней мере, на доске у них написана хорошая фраза… Нет, прошли мимо. Дети бросились к окнам, чтобы напоследок еще раз взглянуть на товарища начальника. Две спины исчезли на тропе к дому священника. Вслед за ними появилась третья - в пыльной черной сутане. Это отец Макгвайр побежал за чиновниками, он махал и кричал им, чтобы они подождали его.
Молча дети расселись по своим местам. Было уже почти двенадцать часов, время устроить перерыв на обед. Не все смогли принести из дома еду. Таким бедолагам оставалось только смотреть, как их одноклассники едят комок холодной каши или кусок печеной тыквы.
Учитель объявил:
- Следующим уроком у нас будет физкультура.
Радостные возгласы. Дети любили этот урок, который проходил на школьном дворе - пыльном пустыре между зданиями школы. Никаких перекладин, никаких мячей, никаких канатов, скакалок или матов. Учителя просто выводили по очереди свои классы в пустой двор.
Два чиновника ворвались в дом священника, и священник сразу вслед за ними.
- Я не видел вас в школе, - сказал господин Пхири.
- Наверное, это потому, что вы не заглянули в третий ряд классов, а я был там.
- Я слышал, что вы преподаете в этой школе. Кто вам разрешил?
- Не то чтобы преподаю… Я веду классы коррекции.
- Не знал, что в программе есть такие занятия.
- Я помогаю детям, которые из-за бедственного состояния школы отстали от программы на три или четыре года. И называю такие занятия классами коррекции. Это абсолютно добровольно. Я не получаю за это зарплату. Мои труды не стоят правительству ни доллара.
- А те монахини, которых я видел. Почему они не преподают?
- У них нет соответствующей квалификации, даже для такой школы, как эта.
Господин Пхири готов был разразиться бранью и криками - может, ударить что-нибудь… или кого-нибудь, - но вдруг почувствовал головокружение. Его врач советовал ему избегать волнений. Он сделал вдох, сосредоточился на столе, накрытом к обеду: куски холодного мяса, помидоры. От буханки свежеиспеченного хлеба исходил чудесный аромат. Инспектор подумал о садзе. Вот что ему сейчас нужно. Если бы только его бедный желудок наполнился успокоительной тяжестью и теплом хорошо сваренной садзы…
- Не согласитесь ли вы разделить с нами нашу скромную трапезу? - спросил священник.
Вошла Ребекка с тарелкой вареного картофеля.
- Ты приготовила садзу?
- Нет, господин, я ведь не знала, что вас ожидают к обеду.
Отец Макгвайр быстро вмешался:
- К сожалению, как все мы знаем, хорошая садза готовится не менее получаса, а мы не оскорбим вас, предлагая недоваренную садзу. Но, может, вы согласитесь отведать говядины? Вынужден сказать, что нынче полно говядины. Несчастные создания не выдерживают засухи.
Желудок господина Пхири, только было начавший расслабляться в ожидании садзы, вновь сжался. Инспектор заорал на господина Мандизи:
- Пойдите и узнайте, починили ли мою машину! - Господин Мандизи не сразу смог отвести глаза от хлеба, но потом с возмущением посмотрел на своего начальника: ему положен обед. Он не двинулся с места. - А потом возвращайтесь, доложите мне, все ли в порядке, и если да, то отвезете меня к себе в контору.
- Я уверен, что ремонт завершен. У механика было целых три часа, - промямлил господин Мандизи.
- Что это, неужели вы спорите со мной, господин Мандизи? Что вы себе позволяете? Или я не ваш начальник? И это после того, как я убедился в вашей полной некомпетентности! Вы поставлены здесь для того, чтобы следить за местными школами и докладывать обо всех недочетах. - Господин Пхири кричал, но голос его был слаб и тонок. Слезы чуть не брызнули из его глаз - от бессилия, от злости и от стыда за то, что довелось ему сегодня увидеть.
Хорошо, что от этого проявления слабости его вовремя спас отец Макгвайр, движимый тем же импульсом, что заставил тем же утром самого господина Пхири отвести глаза от плачущего о своих телятах Седрика Пайна. Священник возобновил свою благодушную болтовню:
- А теперь, прошу вас, господин Пхири, присаживайтесь. И я так рад встретиться с вами, потому что я старый друг вашего отца - вы знали это? Он был моим учеником - да-да, вот на этот стул, и господин Мандизи…
- Он будет делать то, что ему приказано: пойдет и узнает, что с моей машиной.
Ребекка, ни разу не взглянув в сторону господина Пхири, подошла к столу, отрезала два весомых ломтя хлеба, положила между ними мяса и протянула бутерброд господину Мандизи с небольшим реверансом, в котором не было ни капли издевки.
- Вы нездоровы, - сказала она ему. - Да, я вижу, что вы нездоровы.
Стоя с бутербродом в руках, он не ответил.
- У вас проблемы со слухом, господин Мандизи? - взвизгнул инспектор.
Все так же молча господин Мандизи вышел на веранду. Там ему встретилась Сильвия, пришедшая из больницы.
Она взяла его под руку и стала убеждать его в чем-то тихим, настойчивым голосом.
До столовой донесся его ответ:
- Да, я болен, и моя жена тоже больна.
Сильвия, по-прежнему поддерживая господина Мандизи под руку (он не только похудел, но и ослаб), пошла с ним к автомобилю.
А отец Макгвайр говорил, говорил, говорил, не забывая подталкивать к гостю блюда с мясом, с картофелем, с помидорами.
- Да, да, вы должны как следует поесть, вы, должно быть, ужасно голодны, ведь завтрак был давно, и я тоже проголодался, да, а ваш отец - он здоров? Он был моим любимым учеником, когда я был учителем в Гути. Такой был умный мальчик.
Господин Пхири посидел с закрытыми глазами, приходя в себя. Когда он открыл их, то увидел напротив себя маленькую женщину с коричневой кожей. Негритянка? Нет, такого цвета белые становятся, когда оказываются в солнечной стране, да-да, это та самая женщина, что сейчас разговаривала с господином Мандизи. Она улыбнулась Ребекке. Они что, над ним смеются? Ярость, которая начала было покидать чиновника под благотворным влиянием вкусной говядины с картошкой, вернулась, и он сказал:
- А вы та женщина, которая, как мне говорили, пользуется принадлежностями из нашей школы для своих так называемых уроков?
Сильвия взглянула на священника, и тот сжал губы, сигнализируя ей: не говори ни слова.
- Доктор Леннокс купила тетради и атлас на свои личные деньги, вам не следует беспокоиться по этому поводу, никакой необходимости нет. А теперь, может, вы поделитесь новостями о вашей матери - она служила у меня одно время кухаркой, и могу искренне признаться в том, что завидую вам: иметь мать, которая так изумительно готовит!
- И что это за уроки, интересно, вы даете ученикам? Разве вы учитель? У вас есть диплом? Вы же врач, а не учитель.
И снова отец Макгвайр не дал Сильвии ответить:
- Да, это наш добрый доктор, она доктор, а не учитель, но для того, чтобы просто читать детям, чтобы учить их читать, учительский диплом не требуется.
- О'кей, - сказал господин Пхири. Он ел нервно и торопливо, как едят люди, для которых еда является успокаивающим средством. Он подвинул к себе хлеб и отрезал толстый ломоть: пусть он остался без садзы, но если съесть достаточно хлеба, то будет почти так же хорошо.
Внезапно раздался голос Ребекки:
- Возможно, товарищ инспектор захочет пойти и посмотреть на урок доктора Сильвии, и тогда он убедится, как она всем нравится, как она помогает нам.
Отец Макгвайр с трудом подавил раздражение.
- Да, да, конечно, - сказал он. - Да-да-да. Но в такой жаркий день, я уверен, господин Пхири предпочтет остаться здесь, с нами, в прохладе, и выпьет чашку вкусного крепкого чаю. Ребекка, пожалуйста, сделай товарищу инспектору чаю.
Ребекка вышла. Сильвия намеревалась приступить к господину Пхири с расспросами о недостающих учебниках и тетрадках, и священник понял это и поспешил помешать ей:
- Сильвия, я думаю, товарищу инспектору будет очень любопытно узнать о библиотеке, которую ты подарила деревне.
- Да, - сказала Сильвия. - Теперь у нас почти сотня книг.
- И кто платил за них, позвольте спросить?
- Доктор любезно заплатила за книги сама.
- Надо же. Значит, все мы должны быть очень благодарны доктору. - Он вздохнул и сказал: - О'кей.
- Сильвия, ты ничего не ела.
- Пожалуй, я только выпью чаю.
Вошла с подносом Ребекка, расставила чашки, блюдца, все - очень медленно и демонстративно, накрыла молочник салфеткой с бисером по краям - от мух, подвинула большой чайник в сторону Сильвии. Обычно чай разливала Ребекка, но сейчас она вернулась на кухню. Инспектор проводил ее хмурым взглядом, догадываясь, что происходит нечто оскорбительное для него, но не зная, что именно.
Сильвия занялась чаем, не отрывая глаз от того, что делали ее руки. Она поставила перед инспектором чашку, подтолкнула к нему сахарницу и, закончив с этим, стала крошить свой кусочек хлеба. Тишина. Ребекка на кухне стала напевать какую-то мелодию - песню времен Освободительной войны. Это делалось, чтобы разозлить инспектора, но он, видимо, песню не узнал.
И тут, к счастью, послышался звук приближающегося автомобиля, вот он остановился под окном, подняв фонтаны пыли. Из него вылез механик в нарядном синем комбинезоне. Господин Пхири поднялся.
- Кажется, это моя машина, - сказал он рассеянно, как человек, который что-то потерял, но не помнит, что и где. У него было смутное ощущение, что вел он себя неподобающим образом… хотя нет, с чего бы это, ведь он все делал правильно.
- Я очень прошу вас рассказать родителям о нашей встрече. Скажите им, что я молюсь за них.
- Хорошо, скажу, когда увижу. Они живут в буше, около "точки роста" Памбили. Они уже старики.
Господин Пхири вышел на веранду. Над кустами гибискуса порхали бабочки. В кронах деревьев щебетали птицы. Чиновник сделал три шага к своей машине, сел на заднее сиденье, и автомобиль скрылся в клубах пыли.
В столовую вернулась Ребекка и, вопреки обычаю, села за стол. Сильвия налила ей чаю. Некоторое время все молчали. Потом Сильвия сказала:
- Я из больницы слышала, как орет этот идиот. Он докричится, что у него инсульт будет.
- Да, да, - сказал священник устало.
- Какой позор, - продолжала Сильвия. - Эти дети, они ждали товарища инспектора неделями. Инспектор сделает то, инспектор сделает это, инспектор привезет нам книги.
Отец Макгвайр перебил ее:
- Сильвия, но ничего же страшного не случилось.
- Что? Как вы можете говорить…
Ребекка проговорила будто про себя:
- Стыд, вот стыд-то какой.
- Как вы можете быть таким хладнокровным, Кевин? - Сильвия нечасто называла священника мирским именем. - Это же преступление. Этот человек - преступник.
- Да, да, да, - ответил священник. Наступила довольно долгая пауза. Потом он продолжил: - Тебе не кажется, что такова вся наша история? Сильные вырывают хлеб изо рта у слабых, а слабые перебиваются как могут.
- И неужели ничего нельзя сделать, неужели все так и будет продолжаться?
- Скорее всего, - вздохнул отец Макгвайр. - Но мне интересно, как ты воспринимаешь это. Ты всегда удивляешься, когда сталкиваешься с несправедливостью. Но так уж устроен этот мир: он несправедлив.
- Но им ведь столько всего обещали. Им обещали, что после Освобождения они получат… получат все.
- Так политики всегда дают обещания, а потом их нарушают.
- Я верила всему тому, что нам говорили, - сказала Ребекка. - Я была дура, когда радовалась Освобождению. Я думала, они хотят сделать то, что обещают.
- Они и хотели, разумеется, - сказал священник.
- Я думаю, что наши вожди стали плохими, потому что мы прокляты.
- О, Боже милостивый! - воскликнул священник, наконец не сдержавшись. - Я не собираюсь сидеть здесь и слушать эту чепуху. - Однако он не встал из-за стола и не ушел.
- Да, - стояла на своем Ребекка. - Это все из-за войны. Это из-за того, что мы не хоронили убитых на той войне. Вы слышали, что на тех холмах, в пещерах, до сих пор лежат скелеты? Слышали? Мне Аарон говорил. А если не похоронить мертвых так, как велят нам наши обычаи, то они вернутся и проклянут нас.
- Ребекка, ты же одна из самых умных женщин, каких я знаю…
- И теперь еще СПИД. И это тоже проклятье. Ничего другого не может быть.
Сильвия сказала:
- Это вирус, Ребекка, а не проклятье.
- У меня было шестеро детей, а теперь только трое, и скоро останутся двое. И каждый день на кладбище появляется новая могила.
- Ты когда-нибудь слышала про "Черную смерть"?
- Я бедная черная женщина, откуда мне знать? - Эта ее присказка означала, что на самом деле Ребекка прекрасно знает то, о чем ее спрашивают, но не желает подавать виду, а хочет, чтобы сказали за нее.
- Была эпидемия такой болезни в Азии, и в Европе, и в Северной Африке. Тогда погибла треть населения, - пояснила Сильвия.
- Инфекцию разносили крысы и клопы, - добавил священник.
- А кто говорил им, куда нести болезнь?
- Ребекка, это была эпидемия. Как СПИД. Как худоба.
- Это Господь рассердился на нас, - стояла на своем Ребекка.
- Да храни нас всех Господь, - сказал священник. - Я становлюсь слишком стар, я возвращаюсь в Ирландию. Я возвращаюсь домой.
Отец Макгвайр сделался брюзглив - брюзглив, как старик. И выглядел он тоже неважно - но это по крайней мере не от СПИДа. У него недавно вновь случился приступ малярии. Священник был изможден.
Сильвия тихо заплакала.
- Я собираюсь прилечь на несколько минут, - объявил отец Макгвайр. - И я знаю, что моему примеру ты все равно не последуешь, бесполезно говорить что-либо.
Ребекка подошла к Сильвии, помогла ей встать, и вдвоем они пошли в комнату Сильвии. Черная женщина уложила белую на кровать, и та опустилась голову на подушку, прикрыла глаза ладонью. Ребекка встала возле кровати на колени и обняла Сильвию за плечи.
- Бедная Сильвия, - проговорила она и запела детскую песенку - колыбельную.
Рукав платья Ребекки свободно висел вокруг ее плеча. Прямо перед глазами сквозь неплотно сжатые пальцы Сильвия видела эту худую черную руку, а на ней - язву. Эти язвы были ей слишком хорошо знакомы. Только этим утром она осматривала женщину с такими же. Плачущий ребенок, которым только что была Сильвия, исчез, на его место вернулся врач. У Ребекки СПИД. Теперь, когда перед ней было явное доказательство, она не могла больше таить от себя то, что знала, конечно, уже давно: у Ребекки СПИД, и поделать с этим Сильвия ничего не может. Она закрыла глаза, притворилась, что засыпает, и вскоре услышала, как Ребекка тихо выходит из комнаты.
Сильвия неподвижно лежала на спине. Потрескивала раскаленная железная крыша. Сильвия глянула на распятие. Потом посмотрела на разнообразных дев в синих облачениях. Она сняла четки с крючка в изголовье кровати, подержала в пальцах. Стекло бусинок было теплым, как человеческая плоть. Сильвия повесила четки обратно.
Напротив нее женщины Леонардо заполняли половину стены. Насекомые уже добрались до прекрасных лиц, края репродукций превратились в кружева, пухлые детские конечности покрылись пятнами.
Сильвия заставила себя подняться с кровати и пошла в деревню, где ее дожидалось множество разочарованных людей.
"Внучка известной нацистки, дочь активного деятеля коммунистической партии, Сильвия Леннокс нашла укрытие в сельской Цимлии, где открыла частную клинику на средства, украденные из местной муниципальной больницы".
Проблема была в том, что до этой безграмотной страны еще не дошло, что коммунизм отныне не политкорректен, да и слово "нацист" не имело здесь того эффекта, как в Лондоне. Многим гражданам Цимлии нацисты даже нравились. Существовало только два эпитета, способных вызвать однозначную реакцию. Это "расист" и "южноафриканский агент".
Роуз знала, что Сильвия не расистка, но, поскольку она была белой, большинство черных с готовностью наградило бы ее этим званием. Однако достаточно будет единственного письма в "Пост" от любого негра, утверждающего, что Сильвия - друг чернокожих, чтобы это опровергнуть. Значит, нет. А как насчет шпионки? Но и тут не все так гладко. В то время, незадолго до падения апартеида, шпионская лихорадка среди соседей Южной Африки достигла своего апогея. Всякий, кто родился в Южной Африке или когда-то жил там; кто недавно ездил туда в отпуск; у кого были там родственники; кто высказывал недовольство положением дел в Цимлии или предполагал, что можно было бы лучше управлять страной; кто занимался "саботажем" на предприятиях или в учреждениях, то есть терял или ломал оборудование (коробку с конвертами или полдюжины болтов); в общем, всякий, кто вызвал хотя бы малейшее неодобрение, мог быть назван и назывался агентом Южной Африки - которая, разумеется, делала все, что в ее силах, лишь бы только помешать своим соседям. В такой атмосфере Роуз не составило бы труда поверить самой и убедить других в том, что Сильвия работает на Южную Африку, но когда вокруг столько шпионов, этого будет недостаточно.
Потом Роуз повезло. Телефонный звонок из приемной Франклина обеспечил ее приглашением на прием в честь посла Китая, где собирался появиться и сам Вождь. Прием проходил в гостинице "Батлерс" - в самой лучшей гостинице. Роуз надела платье и пришла заранее. Всего несколько недель провела она в Цимлии, но на любом приеме или вечеринке она уже знала, по крайней мере в лицо, почти всех приглашенных. Вообще же ее знакомые делились на две группы. Первая - журналисты, редакторы, писатели, университетские сотрудники, экспаты, представители негосударственных организаций, то есть довольно смешанная публика, причем умная (Роуз не доверяла умным людям, так как подозревала, что они смеются над ней) и до сих пор по большей части белая. Это были простые, независимо мыслящие, трудолюбивые люди, и многие из них еще верили в будущее Цимлии, хотя кое-кто уже разочаровался. Вторая группа, та, которая соберется и на этот прием и с которой Роуз чувствовала себя как дома, состояла из правителей и боссов, вождей и министров, то есть людей, наделенных властью, в основном - чернокожих.