17
Когда я в очередной раз встретился с Милой, она, как всегда, была комком нервов. Мы не смогли предупредить англичан о двух выходах немецких подлодок на задание. Агенты нашего повара явно оказались не на высоте. Мила потребовала, чтобы я сам выполнял их работу. В это время бар закрылся на ремонт. Я решил воспользоваться этим и на пару дней съездить домой, о чем сказал Миле. С тех пор, как я участвовал в Сопротивлении, то есть около трех лет, я не видел родных. Мила возразила, сказав, что за моими родными ведется пристальное наблюдение. Тогда я решил навестить семью моего дядюшки. Они обосновались на ферме в Бретани, где занимались выращиванием кур на продажу. Адреса я не знал, но название деревни мне было известно. Небольшое, продуваемое всеми ветрами селение на высоком морском берегу, если верить открытке, присланное кузиной через несколько дней после того, как они там поселились. С тех пор я ничего не знал о них. Мы не переписывались, чтобы никто не мог установить связь между нашими семьями.
Документы у меня были в полном порядке, но необходимость оторваться он привычной повседневной жизни не просто беспокоила, но даже пугала. Я направился сначала в Морбиган, потом пересел на поезд, направлявшийся к северному побережью Франции. Было прохладно, как всегда бывает ранней весной, но в этом заброшенном краю, где старики очень плохо говорили по-французски, оказалось необычно тепло. Это было мое первое путешествие в Бретань, показавшуюся мне чужой страной. С поезда я сошел в двух километрах от деревни дяди. Небольшая станция была забита немцами. Царившее здесь оживление было связано с ожиданием высадки союзников: Англия находилась на противоположном берегу пролива. О высадке с каждым днем говорили со все большей и большей определенностью. В общей суматохе на меня никто не обратил внимания. С небольшим чемоданчиком в руке, в старом свитере, связанном матерью, я ничем не выделялся в толпе.
В деревню отправился по песчаным пустошам, круто обрывавшимся к пляжу, на котором были видны полуразрушенные бетонные доты - ничто не может устоять против моря. После поворота возникла деревушка. Церковь, небольшой бар и газетный киоск на окраине, под названием "Стоп!", будто это таможня. Я зашел в бар. Хозяин был занят беседой с дамой, узкие щелочки глаз которой позволяли предполагать, что среди ее предков были монголы. Количество морщин на ее лице наверняка прямо зависело от количества прожитых ею лет. Она создавала впечатление особы себе на уме. Дама сразу сообразила, что я ищу в баре отнюдь не выпивку.
- Что здесь нужно молодому человеку? - спросила она с грубым, явно бретонским акцентом.
- Я ищу одну семью из Парижа.
Дама пристально вгляделась в меня, потом пожала плечами.
- Парижане здесь есть, хотя их и не слишком много. Вы знаете их фамилию или еще что-нибудь о них?
- Это семья Фурнье.
- Вы их родственник?
- Нет, я приятель их дочери.
- Эти Фурнье знают, что вы должны приехать?
- Пожалуй, нет. В общем, это для них сюрприз.
- Мне кажется, что вы приехали не к девушке, потому что она дружит с моим внуком.
- Не беспокойтесь, мы просто одноклассники. Я приехал просто для того, чтобы отдохнуть здесь пару деньков, только и всего.
- Ладно, тогда никаких проблем. Идите к церкви, перед ней поверните направо по узкой улочке. Справа от вас за каменной оградой будет старинный замок; когда кончится ограда, увидите небольшой каменный домик. Это то, что вам нужно. Если случайно окажется, что хозяева будут не слишком рады вашему появлению, что иногда случается, - произнесла она, подняв взгляд к небу, - я прошу вас не говорить, кто указал вам дорогу. Конечно, я не сказала ничего плохого, но от этих парижан можно всего ожидать.
Я пересек небольшую площадь и подошел к церкви. По дороге встретились только две бродячие собаки, выглядевшие попрошайками. Замок, вдоль ограды которого я шел некоторое время, был почти не виден. Подпрыгнув, я на мгновение увидел средневековое строение с тремя круглыми башнями и несколько беспорядочно расположенных хозяйственных построек. Стены из гранитных блоков, крыша из кровельного сланца - в общем, строение из материалов, не способствующих формированию мягкого характера у его владельцев. Когда эта мысль пришла мне в голову, я почувствовал себя в полной безопасности. Мне удалось стать для самого себя тем, кем я должен был быть по документам. Студент, уехавший из дома, чтобы провести каникулы на морском берегу.
Еще с улицы я увидел тетушку, энергично вскапывающую грядки. Она выглядела еще более миниатюрной, чем сохранившийся в памяти ее образ. Но она оставалась такой же подвижной, как и раньше. Увидев меня, бросила лопату и подбоченилась, уперев кулаки в бока. Это была ее обычная поза, выражающая радость.
- Боже мой, какая неожиданность! Ведь это наш Пьеро! Вот уж обрадуются дядюшка и кузина!
Она обняла меня. Не успели мы обменяться несколькими фразами, как между яблонь появился силуэт дядюшки, державшегося, как всегда, прямо. В деревне, как и в городе, на нем был тот же двубортный пиджак с жилетом и белая рубашка с темным галстуком. Он вышагивал с достоинством, небрежно помахивая тростью. Его лицо наискось перечеркивала черная повязка. Следом за ним показалась кузина вместе со спутником, юношей лет восемнадцати, передвигавшимся с помощью костылей. Лицом и верхней частью туловища он напоминал героя американских вестернов, ноги же были неожиданно хилыми, словно их приставили, взяв у карлика. Увидев меня, кузина бросилась навстречу, подпрыгивая, словно молодая козочка. Дядюшка тоже ускорил шаги. Приблизившись, он прослезился.
Мое появление было очень похожим на возвращение блудного сына. На меня обрушилась лавина вопросов, на большинство из которых я не мог ответить и изворачивался как только мог. В конце концов дядюшка заметно помрачнел. Я объяснил ему, что лишние подробности моей биографии могут оказаться опасными для его семьи, а поэтому будет лучше, если они останутся в неведении. В итоге он согласился с моими доводами и признал, что я всего лишь не хотел подставлять их под удар. Кузина отвела меня в сторону и рассказала, что отец запретил у них в семье любую музыку с того момента, как я ушел в подполье.
С моими родителями все было в порядке. Я узнал, что они регулярно получали новости обо мне через местную сеть Сопротивления. Они, в свою очередь, передавали доходившие до них сведения дядюшке при помощи условной фразы "Мы отнесли цветы на могилу Пьера". Эти слова означали, что я жив и здоров.
Кузина также рассказала, что старинный замок принадлежит другу ее отца, с которым тот познакомился, когда они лежали в одной палате в госпитале Валь-де-Грас в Париже. Этот аристократ отдал им на время небольшой домик, бывшую ферму арендаторов. За каменной оградой замка в специально обустроенном сарае он прятал еще одну семью, семью друга-еврея. Глава семьи, мужественный ветеран, с гордостью носил шрамы, полученные в сражениях великой войны, но родина отнюдь не испытывала к нему благодарности. Они уцелели при грандиозной облаве, когда в мае 1942 года тысячи евреев были согнаны на зимний велодром. Никто из собранных на велодроме людей не представлял, куда их отправят. Но все догадывались. Невозможно представить, что все эти люди, никогда, разумеется, не встречавшиеся с Богом, увидели своими глазами дьявола перед тем, как он отправил их в адский котел.
Приятель кузины показался мне бравым парнем с характером, вытесанным из гранита. Он был старшим в семье с тремя детьми, которых вырастила мать, оказавшаяся без мужа, моряка, возвращения которого она ждала уже четыре года. Муж оказался со своим кораблем в Нью-Йорке в те дни, когда немцы оккупировали Францию. Вернуться домой, естественно, не мог. Он записался в американскую армию и вот уже несколько месяцев плавал на судах, пересекавших Атлантику со снаряжением для готовившейся высадки союзников. Это были те самые конвои, которые атаковали и торпедировали немецкие подводные лодки.
Приятель кузины с плечами, вдвое шире моих, потерял способность ходить в 1941 году. Он пытался извлечь из норы ручного хорька, когда вдруг почувствовал, что ноги ему не подчиняются. Полиомиелит набросился на него без предупреждения. Парень очень скоро понял, что ему, скорее всего, ходить не придется никогда. Что будет вынужден отказаться от профессии моряка, традиционной для всех мужчин его рода с незапамятных времен. За последние три года он перенес шесть операций на позвоночнике. Его все же поставили на ноги, но он превратился в колченогого калеку. Впрочем, болезнь не помешала его успешной учебе, и если бы ему назначили стипендию, за которой он обратился с прошением, то уже в сентябре был бы в Париже и занимался математикой. Пока же все его время уходило на доставку сообщений для местных макизаров. Это были русские, которых немцы привезли с востока как трофеи русской кампании.
Парни не старше двадцати лет хорошо знали, что ношение формы противника гарантирует им расстрел, если они попытаются вернуться на родину. Они много пили и в пьяном виде стреляли во все, что движется. Но они никогда не обижали инвалида, которого считали чем-то вроде амулета, приносящего удачу. Юноша часто приходил в казарму и подолгу болтал с ними на дикой смеси русского, французского и немецкого, впрочем, вполне понятной для участников беседы. Он был единственным человеком, которому полицейские разрешали передвигаться после комендантского часа.
Тетушка с неудовольствием воспринимала дружбу дочери с этим бретонцем, несмотря на то, что его физический недостаток с избытком компенсировался несгибаемой натурой. Она считала, что история то и дело повторяется с одного и того же места. В том числе и история ран, нанесенных в очередной раз очередному поколению. Чтобы напомнить о цене, которую оно должно заплатить. Но харизма юноши напоминала ей также и о том, что из числа раненных в лицо или ноги неоднократно выходили люди необычные, отличающиеся идеальной честностью. И она хорошо понимала, что только это и имело значение.
Вся эта публика продолжала существовать в мире комиксов начала века.
Разумеется, немцы попытались реквизировать замок друга моего дядюшки. К владельцу явился офицер-интендант и был встречен с подчеркнутой демонстрацией старых ран. Интенданту сообщили, что будут счастливы, если рядом с ними поселятся важные чины немецкой армии, которые должны быть приняты в обстановке максимально возможной теплоты и сердечности. Присутствовавший при беседе дядюшка принялся пускать слюну, словно улитка, пускающая пену, а его друг Анри начал подмигивать так, что его глаз едва не выскочил из орбиты. Офицер-интендант почувствовал, что от замка следует отказаться. Он не мог предложить своему начальству поселить высокие чины под одной крышей с такими зловещими личностями. Если бы случилось, что кто-нибудь из квартирантов оказался достаточно суеверным, интендант вполне мог в 24 часа покинуть Бретань и отправиться на восточный фронт. Поэтому он счел более разумным сообщить начальству, что замок для жилья не пригоден.
Я покинул затерянную в Бретани деревушку, подавленный необходимостью вернуться к войне теней, которая никогда не казалась мне такой опасной, как после того, как я полностью отключился от нее, пусть даже на столь короткий срок. Меня терзали опасения, хорошо известные парашютистам, прыгающим второй раз и испытывающим паралич хорошо осознанной опасности, тогда как во время первого их прыжка они находились в состоянии опьянения новизной ощущений.
18
Я вернулся в таверну в тошнотворном состоянии, близком к паранойе, уверенный, что темные силы всерьез взялись за меня. Мне было противно от осознания того, что я участвовал в отвратительной комедии лжи. Не признаваясь в этом самому себе, я подспудно надеялся, что экипаж Динозавра ушел в море на задание во время моего отсутствия. Но все старые морские волки вечером были в баре и встретили меня все с той же фаталистической доброжелательностью. За этот короткий срок у них стало больше морщин; вероятно, каждая из них соответствовала товарищу, не вернувшемуся с задания.
Вольфганг, уже пьяный в стельку, сидел возле стойки. Он пил почти без перерыва, стараясь как можно быстрее довести себя до бессознательного состояния. Главный механик, уникальный специалист по дизелям, методично вливал в себя одну дозу спиртного за другой. За ним внимательно следили товарищи, старавшиеся не пропустить момент, когда он потеряет равновесие. Динозавр то и дело оборачивался, как будто хотел вовремя заметить опасность, угрожавшую ему сзади. Он не замечал сидевших рядом с ним, погруженный в мысли, которыми никогда ни с кем не делился. Если кто-нибудь обращался к нему, он отвечал доброжелательной улыбкой, закрывавшей двери в его душу. Иногда доставал из кармана куртки сильно помятую фотографию и долго разглаживал ее, прежде чем снова спрятать.
Этим вечером Вольфганг долго разговаривал со мной, пока еще был в состоянии шевелить языком. Он преподал мне настоящий курс анатомии подводной лодки, пропитанный его любовью к этим кораблям, в которых была вся его жизнь. Он общался со мной на немецком, и я хорошо понимал его, хотя сам весьма посредственно мог говорить на этом языке. В тот момент, когда он объяснял, как удаляют балласт, закачивая воздух в специальные цистерны, уравновешивая подлодку на перископной глубине, к нам подошел Курт. Пока Вольфганг расправлялся с очередной кружкой пива, торпедный мастер незаметно передал мне записку с фамилией и адресом его девушки, той самой, о которой просил меня позаботиться в случае необходимости. Перед тем как вернуться за столик, он произнес фразу, которую я никогда не забуду и которая до сих пор звучит в моих ушах:
- Так вот, Пьер, я передал вам эту записку именно сегодня, потому что завтра уже не смог бы это сделать. Послезавтра мы должны покинуть базу. И никто не знает, когда увидимся в следующий раз, если вообще увидимся. Но если такое случится, мы с вами опрокинем по кружке пива на террасе парижского кафе. И будем счастливы, потому что все жители Франции счастливы как боги. У вас ведь есть такая поговорка?
Он пожал мне руку, чего никогда не делал раньше, словно желая скрепить рукопожатием соглашение между нами. Потом вернулся к своему столику.
Странно, но в этот вечер ко мне подходило человек десять из команды Динозавра, чтобы переброситься несколькими фразами и тем или иным способом выразить мне свою симпатию. И пили они больше, чем обычно.
Уже светало, когда они, пошатываясь и держась друг за друга, покинули таверну. Вольфганг был вынужден немного отстать от товарищей, чтобы избавиться от выпитого. Потом и он исчез в предрассветных сумерках.
19
Закончив работу, я сел на велосипед и отправился в город по петлявшей между дюнами дороге. Не заезжая в свое логово, остановился возле бистро, которое как раз открывалось. Хозяин с удивлением посмотрел на меня, но я объяснил ему, что мне нужна встреча все с той же девушкой, причем, сегодня же утром, и я не уйду отсюда, пока не повидаюсь с ней.
Я прождал довольно долго, выпив за это время несчетное количество чашечек кофе. Мила появилась часов в одиннадцать, как всегда стройная, гибкая, элегантная. Я почувствовал, что готов прикончить любого мужчину, который будет пялиться на нее.
- Что за срочность? - холодно поинтересовалась она, бросив в мою сторону взгляд, превращавший меня в бесплотную тень.
- Послезавтра из гавани уходит подлодка. Не знаю, в какое время, но за день я ручаюсь. На борту будет экипаж, самый опытный во всем немецком флоте.
- Вы уверены?
- Абсолютно уверен. Нет никаких сомнений.
- Вы узнали об этом от Агаты?
- Нет, от своего собственного источника. Он не ошибается. К сожалению.
На этот раз я ее заинтриговал, и она посмотрела мне прямо в глаза.
- Почему к сожалению?
Я встал, ничего не ответив. Потом поинтересовался, действует ли договоренность о встрече в ближайшую среду. Она сказала, что действует. Потом я вышел, не оборачиваясь, из бистро. Словно сомнамбула, пересек улицу. Измотанный бессонной ночью, уставший от своей безысходной любви, подавленный грядущим убийством многих людей. Мне был отвратителен мой успех, которым я был обязан только доверию, с которым со мной общались мои будущие жертвы. Конечно, то, что они делали, нельзя было считать справедливым. Но для того, чтобы отправить их на смерть, я манипулировал всем, что было в них хорошего. Провидение превратило меня в их палача. Благодаря мне на дно должна была отправиться подводная лодка, полная парней, таких же, как я, пусть и родившихся с другой стороны границы, парней, мечтавших только о том, чтобы вернуться домой.
Когда ты испытываешь сильные душевные терзания, то невольно забываешь об опасности, подстерегающей тебя на каждом шагу. Поэтому меня сбил автомобиль, внезапно появившийся из-за поворота. Подброшенный в воздух, я приземлился на тротуар напротив бистро. Лежа на спине я смог увидеть, как с места происшествия исчезла Мила, даже не поинтересовавшись, остался ли я в живых. Сбившие меня типы оказались полицейскими, спешившими на очередную попойку с приятелями. Тем не менее они доставили меня в ближайшую больницу, не преминув поинтересоваться моими паспортными данными и родом занятий.
Я пролежал два дня, залечивая довольно серьезные травмы. К счастью, обошлось без переломов. Вечером второго дня меня навестила дама, назвавшаяся моей теткой. Я отнесся к этому визиту с подозрением, но она шепнула мне, что ее прислал владелец бистро. Он просил передать, что англичане попали в точку благодаря полученным от меня сведениям и что теперь я стал заметной личностью известно среди кого. На этом она распрощалась и исчезла. Я представил Динозавра, Вольфганга, офицера-торпедника и других знакомых мне членов их команды, багровых от недостатка кислорода, в последних проблесках сознания царапающих стены своего металлического гроба, погружающегося в толщу донного ила.
Потом я все же заснул.
20
К себе в мансарду я вернулся вечером в субботу, и тут же позвонил управляющему таверной, чтобы предупредить о моей временной нетрудоспособности. В ответ я ожидал услышать его обычное ворчание, как всегда бывало, когда нарушался заведенный порядок. Но он на удивление спокойно воспринял новость и сообщил, что таверна была закрыта в тот же день, когда меня сбила машина. Он не представлял, когда можно будет возобновить работу. Потом сказал, что ходят упорные слухи о скорой высадке союзников, и поспешно добавил, что это будет несчастьем для Франции. По его мнению, немцы-подводники должны оставаться на базе.