Совершенно неожиданно для Яны Скворцов оказался настоящим эстетом с высоким градусом брезгливости и острой памятью. Практически всегда он снимал одну и ту же квартиру в крошечном городке, расположенном ровно на середине пути из Ревельска в Старгород, при виде которой его активно посещали мысли об улучшении условий. Безотчетно для себя самого Олег "вил гнездо" в чужом доме и периодически привлекал к этому хозяйку квартиры, послушно заменившую по требованию постоянного клиента светлый тюль на плотные темные шторы и сантехнику в ванной комнате. Олег предъявлял такие требования, от которых хозяйка хваталась за голову: то чистота посуды его не устраивала, то отсутствие кондиционера, то ковер на полу. Но она это терпела совершенно осознанно, ибо платил он щедро и никогда не торговался.
– Только ради вас, – заискивала перед ним хозяйка и тенью двигалась за клиентом, на ощупь проверяющим наличие пыли на всех поверхностях. Ее слова Скворцов пропускал мимо ушей и, проинспектировав все "спорные" места, выдавал ей авансом ровно половину запрашиваемой суммы и торопливо выпроваживал прочь, после чего развешивал в ванной комнате свой комплект полотенец, выкладывал новое мыло, застилал кровать привезенным из дома бельем. Хозяйскими вещами Скворцов никогда не пользовался, подозревая, что где-то в них обязательно притаилась какая-нибудь зараза, да и к тому же они, с его точки зрения, не соответствовали цветовым и обонятельным предпочтениям Яны.
– И как ты все помнишь?! – не переставала она удивляться тому, что каждое ее слово отпечатывается в сознании Олега и возвращается к ней в овеществленном виде. Если мыло, то любимой ею марки, если полотенца, то обязательно фиолетового цвета, если шампанское, то брют…
– Это не сложно, – пожимал плечами Скворцов и продолжал ухаживать за нею с особым изяществом, наполняя каждое действие смыслом. Единственное, чего Яна не переносила на дух, так это разговоров о том, как их отношения будут выглядеть в будущем.
– Вот так, – обычно ухмылялся Олег и подводил ее к окну, за которым располагался заново отремонтированный городской загс, из распахнутых дверей которого периодически вываливались прибалдевшие молодожены в окружении нарядных гостей. – Женитесь-женитесь, дураки, – посмеивался над ними Скворцов и обещал, что рано или поздно некоторые из них окажутся точно в таком же положении, как и "мы с тобой".
– И что? Замуж, что ли, теперь не выходить? – как-то возмутилась Яна и задернула штору, словно это движение могло оградить очередных новобрачных от надвигающегося адюльтера.
– Почему не выходить? – удивился Олег и добавил: – Обязательно выходить. Только после сорока…
– Ну и за кого, скажи на милость, можно выйти в этом недевичьем возрасте?
– За меня, – расплылся в улыбке Скворцов и через секунду, дурачась, встал на одно колено: – Пойдешь?
– Обязательно, – фыркнула Яна и присела рядом: – Ты меня один раз уже бросил.
– Это не я, – замотал головой Олег.
– А кто?
– Так, дурак какой-то… Молодой, глупый… – Он притянул ее к себе, шумно вдохнул и поцеловал с такой нежностью, от которой Яна вдруг растерялась:
– Скворцов, ты дурак?
– Дурак, – не выпуская ее, прошептал Олег и прислушался, как бьется ее сердце. Точно так же, как и его собственное.
– Я тебя не узнаю. – Яна попробовала высвободиться, заподозрив, что сейчас Скворцов заведет разговор о том, что необходимо что-то менять, что дальше так жить невозможно, потому что это нечестно, и в первую очередь по отношению к самим себе. – Только не начинай, – попросила она его и закрыла тому рот ладонью. – Все, что ты сейчас скажешь, будет использовано против тебя.
– Как страшно, – промычал Олег и задал запрещенный вопрос: – Янка, признайся, ты меня любишь?
– Опять?! – взбунтовалась она и уже собралась напомнить Скворцову, что "мы это проходили", как он остановил ее:
– Почему ты не можешь в этом признаться? Мы встречаемся с тобой почти четырнадцать лет…
– С перерывами, – иронично уточнила Яна.
– Это не важно. За это время выросли наши дети.
– Минуточку, – в Яну словно бес вселился, – дети у нас, напоминаю, не "наши".
– Хорошо, скажу по-другому: выросла моя дочь, и вырос твой сын. Уже окончили школу, оба живут отдельно, в других городах. И все эти семь лет ты убеждала меня в том, что не можешь предать собственного ребенка, что ему важно быть в полноценной семье… И вообще – сначала нужно дать ему окончить школу, поступить, а потом видно будет. Но ты понимаешь, Янка, что за эти семь лет, что ты берегла покой своей семьи, у нас бы могли родиться общие дети?!
– Зачем говорить в сослагательном наклонении?
– А как с тобой можно говорить по-другому, если ты не подпускаешь к себе. Ты хотя бы обратила внимание, что за все это время ни разу не сказала мне о своих чувствах?! Ты даже звонишь мне в исключительных случаях – только когда нужно отменить встречу.
– И в день рождения, – все с той же иронией напомнила Яна.
– И в день рождения… – признал Олег. – Но у меня-то потребность другая. Ты не поверишь, я уже вслух разговариваю.
– Сам с собой? – съязвила Яна.
– Сам с тобой, – помрачнел Скворцов и, собравшись с духом, предложил: – Давай определяться.
– Определяться – это как? – Яна старательно тянула время, поджидая того момента, когда Олег переключится и пустой, с ее точки зрения, разговор иссякнет сам собой.
– Очень просто. – Скворцов, похоже, не собирался отказываться от задуманного. – Меня ничего не держит, тебя – тоже. Ты же сама говорила, что живешь со своим Владимировым в разных комнатах: он сам по себе, ты сама по себе. Так зачем тянуть? – Яна задумалась. Про Владимирова все верно. Чем чаще она встречалась с Олегом, тем меньше у нее оставалось сил хоть на какое-то общение с мужем. Ее даже перестал трогать тот факт, что Владимиров все время грозил ей, что подаст на развод.
– Подавай, – соглашалась она и с готовностью выкладывала перед ним собственный паспорт.
– Там нужно твое присутствие, – тут же сдавал тот позиции и с грохотом запирался в гостиной, всем своим видом демонстрируя нежелание находиться с ней в одном пространстве.
Иногда, правда, на Владимирова налетала тоска по ушедшим дням, и он пытался воссоздать утраченную атмосферу семейного благополучия тем, что готовил экзотические завтраки по воскресеньям или же приглашал пообедать в ресторане, где они обязательно умудрялись поссориться.
– Фригидная! – с каким-то особым наслаждением упрекал жену Владимиров, а та еле сдерживалась, чтобы не сказать ему: "Только с тобой, придурок". Удерживал страх. Такого рода признания могли стоить ей жизни, потому что внешне флегматичный Владимиров легко впадал в ярость и вполне мог швырнуть в нее первое, что попадется под руку: увесистую глиняную чашку, нож, крышку от сковородки, разделочную доску, книгу, очки, сотовый телефон, тяжелую связку ключей… Причем в девяноста девяти процентах случаев Яна сама провоцировала мужа, сопровождая любое его действие язвительными замечаниями, способными вывести из равновесия любого. Со стороны могло показаться, что все ею сказанное имеет одну-единственную цель – вынудить Владимирова бросить ее. А тот все не догадывался и не догадывался, и Яна "мстила" ему за это, даже не замечая, что разъедает своим ядом не только мужа, но и себя саму.
Временное перемирие между супругами наступало, только когда приезжал сын: Владимировы тогда старательно изображали из себя благопристойную пару. Но сил их надолго не хватало, и они срывались, выворачивая изнанку своих отношений перед изумленным Марком, привыкшим воспринимать родительский брак как образец для подражания.
– Как ты с ним живешь? – жалел Яну удрученный Марк, естественно, не допускающий мысли о том, что мать использует его присутствие в доме как охранную грамоту.
– А вот так, – притворно вздыхала Яна и наслаждалась собственной безнаказанностью, ибо знала, что Владимиров никогда не поднимет на нее руку в присутствии сына.
– Разводись, мам, – посоветовал ей Марк и обвинил отца в несдержанности и грубости, разумеется, не догадываясь о том, чем те были вызваны.
– Прекрати манипулировать нашим сыном, – однажды попросил Яну Владимиров и предложил разойтись полюбовно, без судов и скандалов.
– Тебе надо, ты и разводись, – отказала ему она и с вызовом добавила: – Меня все устраивает.
– А вот меня не устраивает, – завопил Владимиров и хлопнул дверью в гостиную с такой силой, что по стеклу пошла трещина.
– Давай еще ты дверью хлопни, – автоматически пробормотала себе под нос Яна и подняла глаза на Скворцова, так и не дождавшегося ответа на вопрос: "Зачем тянуть?"
– Не понял, – опешил Олег, и на секунду ему показалось, что с ней что-то не так: – С тобой все в порядке?
– Со мной-то? – язвительно уточнила Яна и поднялась: – Со мной, Скворцов, все в порядке. Душно только немного, – пожаловалась она, вытерев со лба неожиданно проступившую испарину.
Выглядела она странно. Как выцветшая на солнце фотография.
– Давление, наверное, упало, – вполне миролюбиво предположила она и снова опустилась на пол.
– Может, коньяк? Кофе?
– А может, просто перестать меня мучить?
Скворцов изменился в лице.
– Вот ты призываешь меня бросить все, – Яна говорила тихо, с трудом выговаривая слова. – Начать с чистого листа. В другом городе, где нас никто не знает. Ну, предположим, я скажу Владимирову, что люблю другого, что ухожу от него, что уезжаю. Это честно?
Олег молча кивнул.
– А с чего ты взял, что с тобой-то я буду счастлива? Ты же со мной больше чем на две ночи не оставался! Откуда ты знаешь, что будет дальше? Да может быть, через две недели ты взвоешь?! А еще через две – встанешь на горные лыжи и умчишься куда подальше?
– Я не взвою и не умчусь. – Скворцов, все еще улыбаясь, легко коснулся ее руки.
– А я могу, – предупредила его Яна. – Я могу. Потому что не знаю, что произойдет, как только мы окажемся вместе не на ночь, а на остаток жизни. И что тогда? Все заново? И не жена, и не любовница? Это в пятьдесят-то лет?
– В сорок семь, – поправил ее Олег.
– Плюс-минус… Кто мне может гарантировать, что мы не возненавидим друг друга?
– Я! – самонадеянно изрек Скворцов.
– Ты ничего не можешь гарантировать. Ни мне. Ни себе.
– То есть ты мне не веришь?
– А почему я должна тебе верить?! Вот Владимирову я верю. Он со мной уже двадцать лет. И он старается, я вижу. Очень старается, но только все зря, потому что я не люблю его. Хотя, наверное, могла бы себя заставить, если бы захотела. Но я не хочу… Из-за тебя…
Олег не поверил своим ушам. Еще немного, показалось ему, и Яна произнесет то, чего он безрезультатно добивался от нее последние лет семь.
– Из-за тебя… Из-за тебя я отравляю ему жизнь. И себе заодно, потому что знаю, как только я скажу тебе, что согласна, все начнет рушиться. Не сразу, возможно, но обязательно, потому что ты охотник и нужна я тебе до тех пор, пока принадлежу другому, пока не твоя. Поэтому, Скворцов, знай: я тебя не люблю. А иногда даже и ненавижу за то, что ты есть в моей жизни, – выпалила она и резко встала: – Честно! Ненавижу тебя.
В тот день Яна Владимирова вернулась домой на несколько часов раньше, чем планировала. Воспользовавшись отсутствием мужа, долго слонялась из комнаты в комнату с ощущением, как будто не была здесь целую вечность. Устав от бесцельного перемещения из угла в угол, приняла душ и долго лежала на кровати в своей комнате, закрыв глаза. Она давно догадывалась, что все ее претензии к миру абсолютно беспочвенны. Причина – в ней самой. Точнее – в затянувшейся депрессии, о существовании которой она подозревала давно, но наивно полагала, что вполне сможет справиться с нею самостоятельно. "Не я первая, не я последняя!" – обнадеживала себя Яна, словно под микроскопом выискивая в себе те качества, что объединяют ее с другими людьми: нерешительность, боязнь неизвестности, страх одиночества, нежелание брать на себя ответственность… Но тем не менее существовало еще нечто, что превращало случай Яны в какой-то особый, из ряда вон, не укладывающийся в общую схему. Она никогда не была довольна жизнью, словно в ее хромосомах отсутствовала часть генов, отвечающих за гармонию человека с миром и с самим собой. Неспособность испытывать радость и благодарность не только разводила ее с людьми, но и заставляла все время испытывать чувство собственной неполноценности: Яна жила с ощущением непрекращающегося похмелья в чужом пиру.
"Ничего не буду делать!" – решила она и впервые позавидовала тем, кто решительно сводит счеты с жизнью, не желая мириться с существующим положением вещей. "Какая теперь разница?! – продолжала рассуждать Яна, пытаясь стереть из памяти растерянное лицо Скворцова, послушно распахнувшего перед ней дверь. – Хотел бы, остановил. Значит, не хотел!.. Да на фиг нужен!" – вдруг рассвирепела она и вскочила с кровати, не помня себя от злости, которая живительным эликсиром наполнила ее силой, заставила двигаться, готовить ужин, кому-то звонить, с кем-то весело разговаривать. И только под утро Яна вновь почувствовала непреодолимую тоску, обернувшуюся головной болью, разрывающей висок, бьющей в самое сердце, вернее, в то, что от него осталось. "За что же это мне, господи?!" – взмолилась она и, не дожидаясь серьезного повода, набрала номер Олега:
– Скворцов, – Яна вновь не осмелилась назвать любовника по имени. – Давай оставим все как есть. Ладно?
– Ладно, – с готовностью согласился тот и укрыл мерно посапывающую жену одеялом.
Даже не сомневайся
"Никаких пластических операций!" – за неделю до Нового года провозгласила главный бухгалтер строительной компании "Домострой" Нинель Владимировна Кунеевская и, томно подправив плохо прокрашенные на висках локоны, влюбленно посмотрела на свое отражение в зеркале. И то, что она увидела, судя по всему, ей понравилось: большие карие глаза в обрамлении густых и длинных ресниц, миленькая сеточка морщин – результат живой мимики, крупная выпуклая розовая родинка на лбу, в общем, все, что, по ее мнению, делает женский образ привлекательным и интересным.
– Уж поверь мне, – не отрывая взгляда от зеркала, назидательно произнесла Нинель Владимировна, обращаясь к своей младшей коллеге, Екатерине Сергеевне Прахт, выскочившей замуж буквально полгода назад. – В пятьдесят лет жизнь только начинается.
Придав лицу выражение почтительной заинтересованности, Екатерина Сергеевна старательно закивала, хотя отражение начальницы показалось ей не совсем соответствующим процессу зарождения новой жизни. Всему виной была эта огромная розовая родинка, напоминающая разросшуюся бородавку. Во всем остальном просто не было лоска, но если Кунеевская считает, что в этом и заключается обаяние возраста, то пусть так и будет. В конце-то концов, это ее дело. К тому же Нинель Владимировну было искренне жаль: развестись с мужем в таком возрасте означало, с точки зрения Кати Прахт, добровольное самосожжение на костре одиночества.
– В двадцать лет женщина имеет лицо, которое ей дала природа, в тридцать – которое она себе сделала сама, в сорок – то, которое она заслуживает, – процитировала Кунеевская, и Екатерина Сергеевна безошибочно определила источник:
– Шанель?
Нинель Владимировна, не утруждая себя ответом, многозначительно прикрыла глаза и наконец-то повернулась к коллеге лицом, для того чтобы рассказать о своих планах на Новый год, но не успела, потому что у Екатерины Сергеевны зазвонил телефон.
– Извините, – пролепетала Катя Прахт и спешно выскочила из-за отгороженного двумя шкафами закутка под звуки свадебного марша Мендельсона, вот уже полгода напоминавшего миру о том, что теперь она – замужняя женщина.
– Хоть бы рингтон сменила, – скривилась Кунеевская и с усердием начала отряхивать абсолютно чистую юбку, длина которой укорачивалась по мере того, как Нинель Владимировна освобождалась от мнимой неловкости за то, что в свои почти пятьдесят оказалась не замужней дамой, а свободной женщиной без предрассудков, теперь воспринимавшей все, что было связано с чужим супружеским счастьем, через призму холодного презрения.
Особенно остро это ощущала Екатерина Сергеевна Прахт, обмиравшая всякий раз, когда Нинель Владимировна снисходительно интересовалась, как обстоят дела в новообразовавшейся ячейке общества. Слова "семья" теперь ее начальница сознательно избегала, а ведь когда-то сама при первом знакомстве ей заявила:
– Замужество, Катюша, – это не роскошь, не подарок судьбы, а четко выстроенная стратегия. Поэтому, если понадобится, будем брать боем… Правда, девочки?
"Правда!" – заулыбались Кате уже окольцованные сотрудницы, и у нее возникло предчувствие, что вот-вот и ее жизнь изменится к лучшему.
– Даже не сомневайся, – заверила ее Нинель, и вскоре у Екатерины Сергеевны, как по мановению волшебной палочки, появилось все, о чем она так долго грезила ночами: муж, благородная фамилия и медовый месяц на крымском побережье.
Но уже по возвращении из свадебного путешествия события приобрели другой коленкор.
– Хорошо отдохнула? – словно через силу поприветствовала тогда ее начальница, и Катя Прахт безошибочно определила: атмосфера в бухгалтерии изменилась. Об этом свидетельствовали унылые лица сотрудниц и исчезновение со всех столов, включая и ее собственный, семейных фотографий.
"Что случилось?!" – захотелось спросить у присутствующих Екатерине Сергеевне, но, почувствовав на себе строгий, оценивающий взгляд Кунеевской, она не осмелилась и привезенные из Крыма подарки вручала своим коллегам тайком, чуть ли не в коридоре.
Перед концом рабочего дня Нинель Владимировна призвала к своему столу заметно похорошевшую в замужестве Катю Прахт, молча показала рукой на стул и, дождавшись, пока та присядет, произнесла тронную речь, на самом деле адресованную всему женскому коллективу:
– Уж поверь мне, Катерина, раз и навсегда. Сегодня муж – это досадная условность, связывающая женщину по рукам и ногам. Ни секс, ни дети, ни общая жилплощадь не являются залогом счастливой семейной жизни. Наоборот, именно из-за секса, детей и квартиры в долевой собственности и начинаются все проблемы. Поэтому твоя первостепенная задача – стать абсолютно самостоятельной, абсолютно независимой. Поняла?
– Поняла, – подтвердила Екатерина Сергеевна, моментально сообразившая, что в жизни ее начальницы произошло нечто, что заставило ту перейти из лагеря ярых поборниц семейного благополучия в стан убежденных противников брачного института в целом.
– Ничего ты, конечно, не поняла, – усмехнулась Нинель Владимировна и, обведя властным взглядом своих подчиненных, изрекла следующее: – В разводе, дорогие мои, ничего постыдного и ужасного нет. Лично я прошла через это… И теперь утверждаю: не бойтесь развода, это вам не осложнения после гриппа. Мало того, если вы хотите жить долго и счастливо, избегайте компромиссов и не давайте мужчинам диктовать вам, что и когда делать. Девочки мои! Катя, Наташа, Тоня! Прошу вас: будьте хозяйками своей жизни! Берегите себя!