На самом же деле звонок свекрови выбил Оксану Скворцову из колеи. И не потому, что та побоялась так называемой смены замков. Чего уж там! Последние несколько лет Оксана и так не имела доступа к квартире мужа, к его тщательно оберегаемому от чужих глаз логову. Ее смутило другое – интонация, с которой Аэлита Федоровна предупреждала о возможных изменениях в жизни Скворцова. Мысль о том, что у него появилась женщина, перед которой тот распахнул двери своей берлоги, неожиданно оказалась для Оксаны мучительна, хотя она никогда не заблуждалась по поводу своего брака с Олегом. Оксана знала, что Скворцов женился на ней по необходимости, потому что не сумел отказаться от ребенка, а ведь мог. Но он поверил на слово и легко решился на брак с нею, объяснив это тем, что сам рос без отца. И в тот момент ей показалось, что это навсегда, потому что у нее самой не было никакого сомнения в том, что это ЕГО ребенок, а значит, из Скворцова можно будет вить веревки и даже приучить его к мысли о том, что она, Оксана, в его жизни навсегда, как и Евка. Но что-то пошло не так, и стало ясно – любви не будет, не развивается любовь в пробирке, какая бы питательная среда для нее ни была создана. А ведь Оксана старалась! Правда, что бы она ни делала, все вызывало в Олеге раздражение. Но и это можно было бы стерпеть в обмен на хорошее отношение или хотя бы элементарную благодарность. Убивало другое – Скворцов не видел в ней женщины и ложился в кровать в надежде на то, что жена устала, что быстро заснет и ничего не попросит. А она-то, наивная, пеньюары на себя натягивала, чулки в цвет подбирала, но ровно до тех пор, пока муж не сказал: "Смешно это, Оксана, член палкой подпирать. Давай лучше ты без этого…" – и покосился на кружевные резинки на ее бедрах. И она послушалась и стянула с себя всю эту "красоту", поклявшись и это выдержать, но теперь-то уже точно в обмен, в частности, на финансовое благополучие.
Не отставая от Скворцова ни на шаг, Оксана задалась целью возвести собственную крепость, ничуть не хуже той, что у Олега в Ревельске, и объявила начало великому ремонту, который длился вот уже несколько лет и требовал все новых и новых вложений. "Когда это закончится?" – возмущался Скворцов, но тем не менее безропотно оплачивал очередной счет за очередной дизайн-проект. "Скоро", – обещала ему жена и нанимала новую строительную бригаду.
И вот теперь, после разговора с Аэлитой, до Оксаны наконец-то дошло, что, похоже, ей придется делиться с другой, а значит, необходимо что-то сделать для того, чтобы деньги не улетали, как прежде, в бездонную бочку, а оседали в виде достойного ежемесячного взноса на ее счете.
– У него кто-то есть? – не выдержав, перезвонила она Аэлите.
– А ты как думаешь? – схитрила Аэлита Федоровна, возликовавшая от того, что лед тронулся, хотя и не совсем в ту сторону, в которую ей лично хотелось бы.
– Ну раз вы так говорите, то, наверное, да, – сделала вывод Оксана и вспомнила свой разговор с мужем о разводе де факто при сохранении штампа в паспорте де юре.
– И ты это так оставишь? – продолжала блефовать Аэлита, плохо понимающая, чем это в реальности может закончится.
– А какие у меня шансы? – Из голоса Оксаны исчезла уверенность.
– Не знаю, – честно призналась Аэлита Федоровна и тут же добавила: – Но какие-то, несомненно, есть… Может быть, ты приедешь? Поговоришь с ним? В конце-то концов, ты взрослая женщина, и не мне тебя учить, как взрослому мужику объяснять, кто в доме хозяин. И потом – у вас ребенок. Ты что, забыла?
– Не забыла, – отозвалась Оксана и посетовала: – Я-то приеду, только вот пустит ли меня он?
– А ты что, в дверь собралась ему звонить?
– А вы что, по пожарной лестнице предлагаете мне в его квартиру забраться?
– Это лишнее, Оксаночка. Возьмешь у меня ключи – сделаешь мужу сюрприз.
Увидев жену в своей холостяцкой квартире, Скворцов взбесился:
– Ты что тут делаешь?! – тут же призвал он ее к ответу, недоумевая, как она вообще здесь оказалась.
– Приехала поговорить. – В словах Оксаны не было ни вызова, ни заискивания, говорила она спокойно и так же спокойно взирала на метавшегося из угла в угол Олега. – Мне кажется, мы приняли неверное решение.
– Ты хочешь отказаться от денег? – тут же поймал ее на слове Скворцов.
– Если это будет полезно для нас обоих, то я готова.
– Ушам своим не верю, – саркастически расхохотался Олег, а потом присел рядом и, не отрывая взгляда от Оксаниного лица, уточнил: – Чего ты хочешь?
– Мне бы хотелось сохранить наш брак, – призналась жена, и Скворцов чуть не поперхнулся.
– Сохранить чего?
– Наш брак, – спокойно повторила она и добавила: – Возможно, родить еще ребенка. Мы уже столько лет вместе, у нас есть Евка, пусть будет еще одна или один. Ты же всегда хотел много детей.
– Я никогда не хотел много детей.
– Все мужчины хотят много детей, – не согласилась с ним Оксана. – Потому что дети – это свидетельство вашей сексуальной состоятельности. Мне кажется, мы бы могли попробовать. Как ты думаешь? – Она потянулась к нему и попыталась расстегнуть пуговицу на рубашке.
– Убери руки, – прорычал Олег и вскочил с дивана: – Ты врываешься в мой дом, тайком, с какими-то идиотскими предложениями. На что ты рассчитывала? Можешь мне объяснить?
– Я рассчитывала на твое благоразумие.
– Напрасно, – произнес Скворцов и метнулся к стене с изрешеченными дротиками фотообоями. – Я не хочу тебя. И детей мне от тебя не нужно. И вообще – я дурак, потому что принял твои условия в расчете на то, что в ответ ты будешь соблюдать и мои тоже.
– У тебя кто-то есть? – прямо спросила его Оксана и подошла так близко, что уловила еле ощутимый запах, исходивший от несвежей после рабочего дня рубашки..
– Есть, – солгал Олег и скрестил руки, почувствовав, что теряет контроль. – Отойди от меня.
– Сейчас, – пообещала ему Оксана и, не отрывая взгляда, легко коснулась пальцами его щеки. – Попрощаемся? – глухо предложила она и потянула ремень.
– Попрощаемся, – согласился Скворцов и грубо задрал ей юбку, не отходя от стены ни на шаг. – Готова?
Она ничего не ответила и расстегнула молнию на его брюках.
– Повернись, – скомандовал Олег и сделал все быстро, как будто кто-то стоял у него за спиной и нетерпеливо дожидался своей очереди. Наступившая разрядка не принесла ему никакого удовольствия, ну разве только секундное состояние невесомости, тут же сменившееся апатией. – Успела?
– Нет.
– Ну, извини, Оксан, – пробормотал Скворцов и застегнул брюки.
– Ничего страшного, – еле сдерживая слезы, усмехнулась она и суетливо оправила юбку. Состояние было омерзительным, Оксана ощущала себя раздавленной. "Сама напросилась", – попробовала она смириться с происходящим, но не смогла и, развернувшись лицом к Олегу, вроде бы как ни в чем не бывало спросила: – Слушай, Скворцов. Хоть кого-то в этой жизни ты любишь?
– Люблю, – спокойно ответил он и отодвинул жену в сторону. – И любил. Всегда.
– Понятно. – Оксана пыталась справиться с дрожью в голосе. – А почему же ты такой несчастный? Одинокий?
Скворцов набычился.
– А может, тебя не любят? Или не хотят? Вот так же, как ты меня… Угадала?!
– Нет, не угадала, – побледнел Олег.
– Ан нет, Скворцов! – сквозь слезы выкрикнула ему Оксана: – Угадала! Не хотят и не любят! Тебя! Такого сильного, делового, умного и обеспеченного! Не хотят! Значит, Скворцов, есть лучше! Есть лучше, чем ты. В миллион раз! Понял?! В миллион!
– А чего ты так перевозбудилась-то, Оксан? – глумливо усмехнулся Олег. – Тебе-то какая разница?
– Да никакой, в сущности, – быстро остыла та и бросила напоследок: – Знаешь, если бы не Евка, прокляла бы.
– За что?! – поразился Скворцов.
– За все, – прошипела Оксана и двинулась на мужа. – За все, за все. И счастья тебе не будет. А хочешь знать почему? Да потому что ты сам ни одного человека счастливым не сделал. К чему ни притронешься, все рушится. Не человек, а смерч, все на своем пути сметаешь.
– А ты не вставай, – посоветовал жене Скворцов и, протянув руку, потребовал: – Ключи.
Оксана даже головой не повела, просто сняла с крючка в прихожей свою сумочку и вышла не оборачиваясь. "Слава богу", – проводив ее взглядом, подумал Олег и, подойдя к окну, рывком распахнул его.
– Душно, – пробормотал он вслух и выглянул во двор: внизу никого не было, если не считать трех кошек, развалившихся прямо на асфальте, в теневом полукруге. – Кыс-кыс-кыс, – зачем-то позвал он их и вдруг испытал сильнейшее желание взять в руки ружье и расстрелять этих тварей. – В конце-то концов, али я не смерч? – злобно пошутил он и почувствовал, как могильной плитой накрыла такая тоска, от которой беги не беги, все равно никуда не денешься. – Али я не смерч? – бурчал Скворцов время от времени и то и дело хватался за телефон, чтобы позвонить кому-нибудь из товарищей. Но как только на табло высвечивался нужный номер, Олег откладывал трубку в сторону и подходил к окну, которое так и манило его. "А что? – подумал Скворцов. – Всего лишь одно движение – и все. Главное – быстро. Высота приличная – четвертый этаж. Вес – сотка. Воткнусь, как отбойник в стену, только трещины по асфальту".
"А если не насмерть? – озаботился Олег и снова выглянул из окна, пытаясь определить траекторию падения. – Тогда какой смысл?"
– Получается, что никакого. – Скворцов вдруг понял, что разговаривает сам с собой. – Вот, блин, дожил: поговорить не с кем. Хоть бы позвонил кто-нибудь для приличия. Мать, к примеру…
И Аэлита словно услышала слова сына и набрала его, чтобы сыграть на опережение и обеспечить себе алиби:
– А у меня Оксана была, – начала было Аэлита Федоровна, но не успела договорить, как Скворцов тут же перебил ее:
– Надо же, мам, и у меня Оксана была. Я даже догадываюсь, кто ее ко мне направил…
– Кто? – невозмутимо поинтересовалась Аэлита.
– Ну, может быть, ты? – продолжал ерничать Олег. – Подожди-ка догадаюсь… Или это она сама додумалась, у кого ключи взять?
– И что такого?! – возмутилась Аэлита Федоровна. – Мне что же, с ней надо было весь день просидеть?! У меня, между прочим, тоже дела.
– Ну это понятно. Причем знаешь, какое у тебя самое главное дело?
– И какое же?! – проглотила наживку Аэлита.
– А такое! – рявкнул Скворцов. – Твое главное дело – лезть не в свое дело!
– Так я хоть этим занята! – не спасовала Аэлита и, пользуясь своей материнской неприкосновенностью, накричала на сына: – А ты чем?! Чем ты занят в своей берлоге? Живешь, как кулугур. А ведь ты не больной. Тебе бы строить, а ты все рушишь: семью развалил…
– Я развалил?! – задохнулся от возмущения Олег.
– Ты!
– Да если хочешь знать, у меня ее и не было. Ни с тобой, ни с ней…
– Ты меня, Олежка, не осуждай, – резко сменила тон Аэлита Федоровна, отчего ее речь зазвучала проникновенно: – У тебя на это прав нету. И потом – я-то хоть пыталась, а ты что сделал? Ты даже любовь свою удержать не сумел, хотя все для этого было… Но ты же гордый!
– Да, я гордый.
– Да не гордый ты. Трус ты. Все боишься, что тебя на смех поднимут, оттолкнут. Как же ты это переживешь-то, бедненький?! А по мне, так лучше уж пусть в глаза смеются, чем за спиной… Во всяком случае, будешь понимать, в какую сторону топать. А иначе – маяться: "А если бы?", "А вдруг?", "А может, так", "А может, сяк…"… Не хочу я тебе такой жизни, сынок. Жалко мне тебя. И себя жалко… Время-то уходит, а ты как держал меня за дуру, так и держишь. Так ведь?
Скворцов промолчал и, немного поколебавшись, отключился. Он, правда, готов был подписаться под каждым произнесенным матерью словом, но для того, чтобы сказать об этом вслух, нужно было избавиться от трусости. А как? Как можно избавиться от того, о чем ты много лет просто не подозревал?! Но ведь если поразмыслить, рассудил Олег, то вся его жизнь есть не что иное, как борьба с ней, с этой трусостью, ради которой он когда-то выбрал карьеру военного. Все, догадался он, и охота, и рафтинг, и прыжки с парашютом, и горные лыжи, все было, так или иначе, посвящено ей и называлось экстремальными видами спорта. Участие в них способствовало осознанию собственной мужественности, силы и выносливости, упрощало общение с "боевыми" товарищами, составляло основу его досуга, давало ощущение исключительности, но от этого внутренней уверенности почему-то не прибавлялось, потому что не формировалось той внутренней смелости, которая дает человеку безусловное право на ошибку и заставляет двигаться вперед, к намеченной цели. И эта цель, вдруг осенило Скворцова, оказывается, не имеет ничего общего с обязательным набором черт, характеризующим состоявшегося человека. Это не квартира, не машина, не яхта, не отдых в элитном отеле, это даже не сто сорок восьмой прыжок с парашютом и уж тем более не тридцатый по счету охотничий трофей. Эта цель нематериальна, она не исчисляется понятными человеку единицами измерения – квадратными метрами, рублями, долларами, единицами, десятками. О том, что она достигнута, нельзя понять по внешним приметам. Но зато обнаружение в самом себе таких чувств, как спокойствие, радость и благодарность, должно стать подтверждением того, что через какое-то время придется определять новую цель, потому что прежней больше не существует.
"Черт бы тебя побрал!" – пробормотал Олег в адрес матери и вновь подошел к окну, вид из которого показался ему немного другим, не таким, как пару часов назад. Причем дело было не в сгустившихся сумерках, не в относительной прохладе, сменившей жару, дело было в нем самом. Как бы это ни было неприятно, но Скворцов был вынужден признать, что его душа никогда не знала удовлетворения. Спокойствие, радость и благодарность как чувства не были знакомы ему и никогда не представляли собой какой-то особой ценности. Но разве не их, получается, он искал, пытаясь вернуться памятью в юность, в ту точку невозврата, где прервалась их с Яной любовная история? А когда спустя десять лет пазл не сложился, возникло чувство, что время безвозвратно упущено, что оно "играет" против них… Пять лет и тот и другой пытались бороться с несуществующими помехами, думая, что всему виной – время, за которое сложились семьи, родились дети, сформировались привычки и уклад жизни… Как же они ошибались, господи! Эти десять лет, теперь Олег это понимал, не были ни наказанием, ни испытанием. Они были подсказкой, которую ни тот ни другой не оценили по достоинству и потому продолжали строить свои отношения в обиде друг на друга, скрывая свое настоящее я, стыдясь его, вместо того чтобы гордиться. И он, и Яна вступили в новый этап отношений, не пережив себя прежних, и вот – результат: оба, как дети, оказались напуганы не столько неудержимостью влечения и "прорастанием" друг в друга, сколько необходимостью что-то менять в ситуации, когда твой мир еще вчера казался непоколебимым.
"Я должен ей это объяснить!" – схватился за трубку Скворцов, но тут же сник – звонить замужней женщине в десять часов вечера, к тому же после двух лет молчания, показалось не совсем уместным. Невозможность объявить Яне о своем открытии лишила Олега покоя и заставила выйти из дома, лишь бы не чувствовать себя замурованным заживо. Скворцов бродил по Ревельску без видимой цели, без определенного маршрута, не пропуская ни одного возникавшего на пути переулка, куда бесстрашно сворачивал, не боясь натолкнуться на какую-нибудь гоп-компанию, безостановочно празднующую лето. Олег знал этот город как свои пять пальцев: здесь прошло его детство, здесь он встретился с Яной, и здесь было пережито самое главное разочарование его жизни, из-за которого все пошло наперекосяк. Но сейчас-то он понимает, что это и разочарованием-то сложно назвать. Ну, подумаешь, поцеловалась с его школьным товарищем, Мишкой Витебским! Бывают вещи и пострашнее, но в то время это казалось абсолютно непереносимым. И страх оказаться посмешищем в глазах одноклассников заставил его пойти на принцип и выступить инициатором разрыва, чтобы все думали: это он ее бросил, а не она его.
Блуждая по Ревельску, Скворцов незаметно для себя вышел к центральному парку, в бытность его детства заставленному гипсовыми скульптурами, призванными воспевать ценности советской идеологии. Сначала эти распространенные по всей стране горнисты, девочки и девушки с веслами, Ильичи в окружении пионеров, матери, прижимающие к груди детей, привлекали к себе внимание и радовали глаз, белея на фоне молодых и пока еще низкорослых деревьев. Потом к ним привыкли и даже кое у кого поотбивали носы, руки и весла, не испытывая при этом никаких угрызений совести, потому что отколотить ту или иную гипсовую деталь считалось особым шиком: все равно к ежегодному апрельскому субботнику подправят и побелят. И вот сейчас от былой гипсовой роскоши не осталось и следа. Обломки изваяний валялись на земле, почти заросшие травой, останки скульптур утопали в разросшейся зелени, которой давно не касалась рука садовника, за ненадобностью выведенного за штат, потому что парк перестал быть городской собственностью и перешел во владение частного лица, планирующего сделать из него зону отдыха с аттракционами, кафе, ресторанами и бассейном под открытым небом.
Отыскав в сгустившейся темноте скамейку, Олег присел и задрал голову, пытаясь рассмотреть сквозь шевелящуюся листву августовское небо, но зелень была столь плотной, что никаких путеводных звезд над ним не обозначилось. Тогда Скворцов закрыл глаза и старательно прислушался к доносившимся звукам: ничего, город словно вымер. Ощущать себя единственным человеком на свете было не очень приятно, и Олег медленно побрел к выходу из парка в надежде обнаружить хоть какую-нибудь живую душу.
В поисках исчезнувшей жизни Скворцов забрел в свой старый двор, но, кроме растревоженных им кошек, не обнаружил никого, хотя раньше, он знал это по себе, здесь не умолкал смех, а песни под гитару звучали до самого утра. "Как же все изменилось", – вздохнул он и наткнулся взглядом на злополучный балкон, где юная Яна Нестерина оказалась в крепких объятиях Мишки Витебского. "Ну вот и все, круг замкнулся", – с шумом выдохнул Олег и набрал Яну:
– Вы ошиблись номером, – спешно пробормотала она, и Скворцов понял: не спит. Может быть, читает, а может быть, просто лежит в темноте и думает, иначе бы как она умудрилась так быстро схватить трубку?
От осознания того, что сейчас они, разделенные сотнями километров, переживают примерно одно и то же состояние, у Олега перехватило дыхание и сердце забилось с такой скоростью, как будто приближался час его казни. И не было, наверное, в мире ни одного преступника, который бы ждал его с таким нетерпением, как это делал Скворцов. Неслучайно утром он уже мчался в Старгород, понимая, что или сейчас, или никогда.
– Не знаю, – ответила ему Яна, но на встречу явилась, с юмором окрестив ее "началом третьей серии", в которой, как потом стало ясно, они участвовали на протяжении последних семи лет.
За это время их отношения с Олегом вошли в стадию, когда встречи стали происходить с завидной регулярностью: сначала – раз в два месяца, потом – каждый месяц. И наконец возникла острая потребность видеть друг друга хотя бы раз в две-три недели.
– Больше не выдерживаю, – жаловался Скворцов и предлагал приехать прямо сегодня, но Яна, по-прежнему осторожная, быстро притормаживала его рвение и уговаривала не горячиться. – Постараюсь, – обещал ей Олег и подолгу стоял, распахнув дверцу шкафа, уставившись на полку, где хранились вещи, предназначенные для свиданий.