С кем ей только не приходилось сталкиваться в этих бесконечных походах по "специалистам" со сверхъестественными способностями! И везде ее сопровождал верный кривоносый Жмайлов, взявший семью и бизнес пропавшего товарища под свою опеку. Только в отличие от первого посещения знаменитой Клавди`и теперь Николай предусмотрительно оставался в машине, где терпеливо поджидал Ларису с очередного сеанса. Экстрасенсы, белые и черные маги, потомственные предсказатели, народные целители твердили одно и то же: "Среди мертвых его нет".
– А среди живых? – пытала их почти утратившая надежду Лариса и, не дождавшись ответа, возвращалась к суровому Жмайлову, встречавшему ее молча, садилась рядом и коротко сообщала: – Все то же самое.
Поразительно, но с исчезновением Славы жизнь не закончилась. Наоборот, она стала на порядок интенсивнее, потому что теперь ей приходилось работать и за себя, и за мужа. "Выкрутишься!" – заверил ее Жмайлов и заговорил о детях, с которыми теперь виделся практически каждый день.
– Он что, будет нашим папой? – добродушно поинтересовался Глебка и с опаской покосился на старшего брата, памятуя, как тот избил его за предположение, что "папа умер".
– Нет, конечно, – разуверила его Лариса, после чего впервые взглянула на Николая как на мужчину, с которым, вероятно, можно было бы иметь какие-то отношения, благо тот был давно разведен и, как он говорил, "к счастью, бездетен".
– А почему? – не успокаивался Глеб, пока еще не умеющий в отличие от Антона скрывать свои переживания.
– Потому что папа вернется, – не веря самой себе, пообещала ему Лариса.
– Когда я в школу пойду? – уточнил дату отцовского появления Глебка и подбежал к настенному календарю: до означенного срока оставалась неделя.
– Дурак ты! – оборвал его Антон и сделал вид, что очень занят игрой в тетрис.
– Сам дурак, – обиделся на брата Глеб, но тем не менее присел рядом с ним перед телевизором. – Дай поиграть.
– На. – Антон легко расстался с джойстиком и укоризненно посмотрел на мать: – Когда папа был, – он хотел сказать "жив", но вовремя сообразил и выговорил: – дома, дядя Коля никогда не приходил к нам вечером.
– И что ты хочешь этим сказать? – обуздав волнение, переспросила Лариса.
– Ничего, – отвернулся Антошка. – Только то, что, когда папа был дома, дядя Коля никогда не приходил к нам вечером.
Эти слова лишили Ларису покоя. Действительно, когда Слава был дома, Николай не приходил к ним никогда, предпочитая встречаться с ее мужем на нейтральной территории. И этот факт показался ей невероятно подозрительным. "А что? – рассудила она. – Жмайлов был в курсе всех наших дел. Готовый бизнес, только руку протяни. Кто откажется?" Как только Лариса позволила себе подумать о Николае в таком ключе, ее тут же пронзила мысль о том, почему следователь, допрашивая ее, с таким упорством всякий раз возвращался к одному и тому же вопросу: "В каких отношениях гражданин Жмайлов был с вашим мужем?"
"В дружеских", – бездумно отвечала она, даже не догадываясь, куда тот клонит. И Клавди`я, черт бы ее побрал, тоже, помнится, сказала, взглянув на Николая: "Кровь на тебе", а потом Жмайлову стало плохо… "Не может быть!" – всю ночь гнала от себя прочь дурные мысли Лариса, но чем настойчивее она их отметала, тем сильнее становилась их власть над ней. К утру Лариса почти поверила, что Николай причастен к исчезновению Славы. И как только она об этом подумала, ужас сковал ее тело – о Жмайлове в городе не зря говорили как о человеке, у которого руки по локоть в крови.
"Спросить – не спросить?" – металась Лариса все утро, пока не включила телевизор, готовя детям завтрак. "Город захлестнула новая волна бандидстких разборок…" – донеслось до нее, и она подняла голову, внимательно вглядываясь в кадры криминальной хроники, в которой сообщалось, что сегодня ночью в бане был в упор расстрелян криминальный авторитет Николай Жмайлов, известный в криминальных кругах как Колька Жмых.
Кровь, баня… "Умрешь чи-и-истым", – вспомнила она и уже через пару часов стояла перед домом Клавди`и, не решаясь войти в подъезд.
– Чё стоишь-то? – точно почувствовав, что пришли по ее душу, выглянула из окна старуха и поманила Ларису пальцем.
– Сейчас, – заторопилась та и нырнула в подъезд, наполненный сыростью, будто дом стоял на воде.
Дверь в бабкину квартиру была открыта: Ларисе даже показалось, что и замка-то не было, так, небольшой стальной крючок, каким в ее детстве закрывали изнутри дверь в туалете.
– Клавди`я знает, – поприветствовала ее старуха и, заглянув ей за спину, забормотала: – Смерть за тобой…
– Да какая мне теперь разница! – воскликнула Лариса, в свете последних событий сразу решившая, что та предсказывает ей будущее. – Уж лучше пусть смерть, чем вот так вот – ждать и не дождаться. Детей жалко.
– Клавди`я знает, – снова прошамкала бабка и поманила гостью в комнату. – На, ешь, – показала она ей на блюдечко с пшеном, стоявшее посреди стола. – Ешь…
Лариса с трудом зацепила пару зернышек и послушно поднесла ко рту.
– Богатство, – кивнула головой Клавди`я и закрыла глаза.
– Бабушка, пожалуйста, где мой Слава?
– Спит, – понесла ту же самую околесицу старуха. – Спит дома.
– Его нет дома, – устало вымолвила Лариса и пошла к двери.
– Клавди`я видит… – хрипло произнесла бабка вслед гостье и, улыбнувшись беззубым ртом, подула той в спину…
– В церковь надо идти, – строго сказала Ларисе свекровь Надежда Николаевна, отказывающаяся мириться с пропажей сына. – Материнское сердце подсказывает…
– Что, бабушка? – тут же заинтересовался Глебка, обеспокоенный тем, что первое сентября не за горами, а отца как не было, так и нет.
– Что все будет хорошо, Глебка, – потрепала его по голове мать и потупилась.
– Вот зря ты не веришь, – осудила невестку Надежда Николаевна и рассказала, как каждое утро идет в храм на службу и усердно молится о спасении сына, всякий раз ставя ему свечу за здравие. – Не за упокой… – подчеркнула она и перекрестилась. – За здравие…
– Спасибо вам, – устало выдавила из себя Лариса и поделилась: – Я уже ни во что не верю… Время идет, а ничего не происходит. Каждую ночь прошу, чтоб приснился, чтобы знак какой-нибудь… Как в яму проваливаюсь, глаза открою – утро, опять вставать, как-то жить, что-то делать…
– Не как-то, – поправила ее Надежда Николаевна, – а по-человечески. Вон их у тебя двое, их ведь поднимать надо. Не успеешь глазом моргнуть, вырастут.
– Я знаю… – согласилась с ней Лариса и еле сдержалась, чтобы не спросить Славину мать: "А я-то как? Как я-то? Кто я теперь? Жена? Вдова?"
– Ты думаешь, мне, Ларочка, легко? – Свекровь словно почувствовала ее настроение. – Это у тебя, – она кивнула на внуков, – их двое, а у меня Славик – один-единственный. Правильно говорят: жена поплачет-поплачет да забудет. А матери как жить? У некоторых хоть могилка есть, придут, поговорят, посидят, подумают, а у меня что? Но ты на меня не смотри. Я тебе не указ. – Надежда Николаевна явно кокетничала. – Подожди еще какое-то время и жизнь свою устраивай, я тебя осуждать не стану…
"Как же! – усмехнулась про себя Лариса и впервые за все это время изматывающего ожидания разозлилась на Славу. – Какого черта! Тебя где-то носит, а я здесь мучайся?!"
– Сорок пять дней, – вместо этого сказала она свекрови и перед тем, как той уйти, протянула ей конверт, потому что знала: Слава каждый месяц давал матери какую-то сумму.
– Не возьму, – сначала категорически отказалась Надежда Николаевна, а потом, после недолгих уговоров, согласилась: – Вроде как Славик обо мне заботится, – сказала она, чем еще больше усилила внутренний протест Ларисы.
– Это не Славик, Надежда Николаевна, – поправила она свекровь и добавила: – Это я.
"Я-а-а!" – разрывалось все внутри от этой беспросветной тоски, отнявшей смысл жизни. Лариса ощущала себя старой изношенной мясорубкой, переминающей склизкий фарш изнурительных будней и болезненных воспоминаний. "Уж лучше бы ты умер!" – мысленно обратилась она к мужу и от безысходности завыла в подушку. Теперь-то она понимала, что реальная смерть намного желаннее неизвестности. Лариса была готова схоронить мужа прямо сейчас, лишь бы избавиться от напрасных ожиданий и временами проклевывающейся надежды, оборачивающейся разочарованием. "У меня нет жизни", – призналась она и почувствовала тот самый край, за которым наступает освобождение. Лариса понимала, что еще немного – и она решится. Решится уйти, невзирая на двух детей, на дело, которое когда-то вытащило их со Славкой из бедности, уйдет добровольно и совершенно сознательно, если ничего не изменится.
– Больше так не могу, – проговорила в темноту Лариса и заснула.
Утром ее вызвали на опознание.
– Боитесь? – участливо поинтересовался судмедэксперт в застиранном халате, в нагрудном кармане которого торчала шариковая ручка с обгрызенным кончиком.
– Нет, – отмахнулась Лариса и сосредоточенно уставилась на покрытый простыней труп с раскинутыми, как циркуль, ногами.
– Смотрим? – обратился эксперт к сопровождавшему ее следователю.
– Смотрим, – ответила за него Лариса и зажмурилась.
– Тогда вперед, – скомандовал судмедэксперт и отвернулся.
За долгие годы работы он столько раз наблюдал процесс опознания, что с закрытыми глазами мог воспроизвести всю последовательность реакций родственников покойного. Мало того, бросив беглый взгляд на вошедшего, судмедэксперт легко определял, как тот поведет себя ровно через пару минут, когда перед ним предстанет то, что когда-то называлось близким человеком. Эксперт легко прощал опознающим их ахи, крики, душераздирающие вопли: живые люди, что поделаешь! Но иногда он мог наблюдать еще один тип реагирования, вызывавший в нем искреннее уважение, – молчаливое созерцание мертвого тела. Именно так повела себя Лариса.
– Узнаете? – выждав минуту, уточнил следователь и что-то пометил у себя в блокноте.
– Нет, – тихо ответила Лариса, внимательно вглядывающаяся в лицо худого мужчины. – Это не он.
– Вы уверены? – Представителю закона явно хотелось большей определенности.
– Уверена.
– Тогда все? – обратился судмедэксперт к следователю и, не дожидаясь ответа, накрыл труп простыней. – Значит, до другого раза, – посмотрел он на Ларису. Лицо ее было восковым и почти не отличалось от лиц тех бедолаг, что дожидались своей очереди на экспертизу в холодильной камере.
– Как вы себя чувствуете? – с опаской взглянул на Ларису следователь, видимо, ожидавший от нее совершенно другой реакции.
– Нормально, – пожала та плечами и, попрощавшись, медленно побрела к высоким воротам, за которыми ее поджидало такси.
– Красиво жить не запретишь, – пробубнил ей вслед капитан милиции, закурил папиросу, сделал пару затяжек, выбросил и, сев в служебную машину, поделился с водителем: – Кремень, а не баба.
Весь день Лариса находилась под впечатлением от увиденного, отпустило только к вечеру. И то не сразу, а только после того, как тонко чувствующий Глебка, взяв ее за руки, заглянул в лицо и печально спросил:
– Устала?
– Устала… – через силу улыбнулась ему Лариса и встала к раковине, чтобы вымыть посуду.
– Давай я, – сердито вызвался Антон и потеснил мать. – Отодвинься.
– Сама, – настояла Лариса и, стараясь стереть периодически всплывающее перед глазами изображение вздернутого желто-сизого подбородка чужого мужчины, подставила руки под воду.
– Замерзла? – участливо предположил Глебка, наблюдая за тем, как долго мать держит руки под струей воды, не касаясь посуды.
– А? – очнулась Лариса и растерянно посмотрела на заполнившуюся почти до краев раковину.
– Замерзла? – все с той же интонацией участия переспросил Глеб.
– Дурак, что ли?! Лето! – ответил вместо нее Антон и выключил воду. – Отойди, – попросил он ее, указав кивком на выдвинутую из-под стола табуретку, и проворчал себе под нос: – Вообще ничего не соображает…
В состоянии полной прострации Лариса долго сидела за столом на кухне, не отрывая глаз от стоявшего к ней спиной старшего сына.
– Куда ты смотришь? – заволновался Глебка, отметив тяжелый, недвижимый взгляд матери.
– Что? – безразлично отозвалась Лариса, не поворачивая головы. Куда бы ни был направлен ее взор, перед глазами вставало одно и то же: раскинутые ноги, бесстыдно обнажившие скукожившееся мужское достоинство, и этот впечатавшийся в память желто-сизый подбородок, задранный в потолок.
– Всё, – известил Антон, предварительно разложив вымытую посуду на красном кухонном полотенце. – Пусть стечет.
– Пусть, – важно согласился с ним Глебка и сообщил матери: – Чисто! Слышишь?
– Слышу, – эхом отозвалась Лариса и, взглянув на гору посуды, разложенной на красном полотенце, встрепенулась. Раковина, полная воды, бегущей по ее рукам, желто-сизый подбородок, ощущение холода – все пронеслось перед ней, вызвав приступ тошноты. – Этим больше нельзя пользоваться, – объявила она, вытащила наполовину пустое мусорные ведро и быстро скинула в него тарелки, чашки, столовые приборы, мирно сохнувшие на полотенце.
– Что ты делаешь?! – возмутился Антон и схватил мать за руку.
– Что надо, – отмахнулась от него Лариса, заглянула в ведро и, обнаружив там гору осколков, удовлетворенно убрала его на место. – Завтра новую купим.
Всю ночь проворочалась с боку на бок, проклиная себя за несдержанность: детей напугала, посуду перебила! "Легче стало?" "Не стало, – честно призналась Лариса. – Дальше что? Да что бы ни было! Одно опознание, другое, третье… Да хоть десятое! – мысленно рявкнула она и настроилась: – Сколько потребуется, столько и будет! Выбора все равно нет".
– Может быть, ты невнимательно смотришь? – пытала ее свекровь на следующее утро и смело давала советы, как вести себя на опознании.
– Пойдете со мной? – огрызнулась Лариса.
– Что ты, Ларочка! – Надежда Николаевна тут же пошла на попятную: – У меня же сердце не выдержит!
"А мое выдержит!" – решила Лариса и поклялась, что больше никогда не позволит себе так бурно реагировать на эту, в сущности, безобидную процедуру. И потом, она точно знала, уж лучше увидеть Славу мертвого, с таким же задранным к потолку желто-сизым подбородком, чем не увидеть вообще.
Второе опознание прошло для Ларисы фактически незаметно: покойник, представший перед нею, явно был ниже Славы. Об этом свидетельствовала его одежда, разложенная на соседнем столе.
– Это вещи не моего мужа.
– Такое тоже бывает, – заверил ее судмедэксперт и добродушно полюбопытствовал: – Смотрим?
– Не надо, – отказалась Лариса. – Это не он.
– Вы даже не посмотрели, – укоризненно напомнил ей следователь.
– Я и так вижу. – Она указала на выглядывавшую из-под простыни ногу покойника – чуть выше щиколотки синела татуировка. – У моего мужа ничего подобного не было.
– Ну и что? – упирался следователь. – За полтора месяца вполне могло появиться.
– Смотрите, – не выдержал судмедэксперт и откинул простыню с лица, показав визитерам голову, шею и плечи.
– Это не он, – снова повторила Лариса, мельком взглянув на одутловатое лимонно-желтое лицо мужчины, явно когда-то злоупотреблявшего алкоголем.
– Цирроз, – подтвердил ее подозрения эксперт и вернул простыню на место.
– Не везет нам что-то, – пожаловался ему следователь и показал своей спутнице на выход.
– Ищите да обрящете, – обнадежил их судмедэксперт и дружелюбно предупредил: – Не прощаюсь.
– К сожалению, – пробормотала Лариса и, как в прошлый раз, отправилась к поджидавшей ее за воротами машине. – Домой, – автоматически бросила она водителю и с наслаждением вытянула ноги.
– К кому? – шутливо уточнил таксист, не принимая во внимание, откуда вышла его клиентка.
– В смысле?
– У вас есть дом, у меня есть дом, – балагурил водитель. – Хотите, ко мне поедем? Мне лично такие женщины, как вы, очень нравятся.
– Это почему же? – Лариса с любопытством взглянула на таксиста – добродушное лицо, наверняка любимчик женщин, душа компании.
– Да потому же. – Водитель ловко вырулил на шоссе и встал перед стоп-линией. – Опытные, деловые, любого мужика за пояс заткнут. Не то что эти дуры-малолетки, за штанину схватятся и всю жизнь на ней висеть собираются.
– А вам самому-то сколько лет? – заинтересовалась Лариса, впервые столкнувшись с любителем зрелых женщин.
– Мне-то? – разулыбался таксист. – Уже тридцать восемь. А вам, если не секрет?
– Секрет. – Она изменилась в лице: водитель был всего на год ее старше.
"За что мне все это?" – впервые задала себе этот вопрос Лариса и попросила остановить, хотя до дома было довольно далеко. Расплатившись с таксистом, она тут же достала из сумочки зеркало и быстро удостоверилась в том, как сильно изменилось ее лицо. "За полтора месяца я превратилась в старуху, – горько призналась себе Лариса, и в ее душе зашевелилось чувство обиды. – Где тебя черти носят, Славка? – мысленно обратилась она к мужу и взмолилась: – Господи, ну сделай что-нибудь!"
Несколько месяцев от следователя по делу пропавшего Крюкова В.В. не поступало никакой информации. Жизнь шла своим чередом и выглядела практически так же, как и при Славе. Никто – ни соседи, ни просто знакомые – не задавал Ларисе никаких лишних вопросов, в глубине души считая Славу погибшим. Даже дети, казалось ей, смирились с отсутствием отца и все реже и реже интересовались, а наступит ли время, когда тот к ним вернется. Не сдавалась, пожалуй, только свекровь, продолжавшая упорно ставить сыну свечки за здравие и заказывать молебны Николаю Угоднику о находящихся в пути. Но и она к исходу года все чаще и чаще приходила в сумрачное расположение духа и вела с невесткой доверительные беседы, с головой выдававшие ее истинное настроение:
– Сколько ты будешь еще ждать, Лара?
– Столько, сколько потребуется. – Лариса всегда отвечала одно и то же. – А вы?
– И я сколько потребуется, но я мать. А ты – жена. Надо как-то определяться. – Надежда Николаевна опускала глаза.
– Как?
– Вот как-то надо, – неуверенно шелестела свекровь, а Лариса отмечала: дрожит подбородок, того и гляди – расплачется.
– Подождем еще, – успокаивала ее невестка и бродила взглядом по стенам, увешанным фотографиями мужа. – Чуть-чуть…
– Скажешь тоже – "чуть-чуть", – ворчала Надежда Николаевна. Она быстро-быстро старилась, словно каждый день проживала несколько. Видя, как интенсивно идет этот процесс, Лариса забеспокоилась и предложила свекрови переехать к себе, объясняя это тем, что мальчики теперь нуждаются в особом контроле.
– Перееду, – тут же согласилась Надежда Николаевна и действительно собралась в два дня, притащив с собой целый чемодан икон и пакет с лекарствами, сильный запах которых отравлял жизнь тринадцатилетнему Антону, вообще отказывавшемуся идти в школу из-за того, что от него пахнет "дерьмищем".