Иногда ему было даже трудно дышать. Расставшись с Яной, Олег вдруг начинал испытывать нехватку воздуха и, чтобы справиться с этим мучительным состоянием, залпом выпивал двести граммов коньяка. Не помогало. Тогда Скворцов укладывался на диван и методично метал дротики в противоположную стену, украшенную фотообоями, изображавшими сцену охоты на кабана, на котором, как и на лицах охотников, не осталось ни одного живого места. Но он не обращал на это никакого внимания, потому что все его мысли были связаны с Яной. Теперь ему о ней напоминало абсолютно все: улицы Ревельска, по которым она, возможно, когда-то ходила, рекламные проспекты туристических агентств (не исключено, что была), манекены в витринах (похожа – не похожа?), даже детские площадки, и те сигнализировали Олегу о том, что и здесь могла бы быть Яна… А дальше его воображение пускалось во все тяжкие, и рядом с ее образом возникал образ его несуществующего сына, его несуществующего пса и его самого, счастливого и довольного… Скворцов даже сны видел, и тоже "семейного" содержания. Но ни о чем подобном он, разумеется, Яне не рассказывал и продолжал играть роль холодного, рационального человека, воспринимающего все эти слезливые сопли-слюни через призму одного-единственного вопроса: "Сколько это будет стоить?" И так, наверное, могло бы продолжаться довольно долго, если бы в одну из встреч Яна не призналась, что сделала аборт, и отчасти потому, что не была уверена, кто отец ребенка.
– Я! – с готовностью выпалил Олег и чуть не расплакался от вставшей комком в горле жалости.
– Да с какой стати?! – изумилась Яна, в принципе, расстроенная этим фактом, но не настолько, чтобы испытывать угрызения совести, а уж тем более убиваться. Она никогда не любила детей, за исключением собственного сына, и всегда честно признавалась в этом. "Я тоже", – обычно вторил ей Скворцов, но сегодня весь вид его говорил об обратном. – А что ты так расстраиваешься-то? – полюбопытствовала тем временем Яна и обмерла, когда услышала ответ:
– Потому что я бы хотел этого ребенка.
– А я нет, – моментально среагировала она и отвернулась: слова Олега застали ее врасплох. Яна ожидала другой реакции, примерно такой же, как у мужа: "Поступай как знаешь. Хочешь – оставляй. Не хочешь – не оставляй". – "А ты?" – желая разделить ответственность за свое решение, уточнила она у него и услышала в ответ обидное: "Мне все равно".
– Пожалуйста, – обнимая, потребовал от Яны Скворцов. – Никогда ничего не предпринимай, не посоветовавшись.
– С какой стати?! – тут же возмутилась она и безуспешно попыталась высвободиться из скворцовских объятий. – Ты мне не муж.
– Не муж, – тут же согласился Олег и добавил: – Но мог бы им быть. И пожалуйста, никогда не говори мне это дурацкое "с какой стати". С такой! Для меня это важно. Все важно.
– Это глупости! – Яна еще пыталась с ним спорить, а сама между тем почти теряла сознание от этой головокружительной близости и чувствовала, что вот еще секунда, и ее, отдельной от Скворцова, больше не останется, так и растворится в нем, разольется, как кровь, по его венам.
Эти первые пять лет после десятилетнего перерыва секс между ними был тяжел и агрессивен: животная страсть, по нескольку раз за встречу, до болевых ощущений и полного изнеможения. И все равно было мало, и Скворцов умолял Яну остаться на ночь, но та категорически отказывалась и рвалась домой, хотя знала, что через несколько часов пожалеет, что уехала рано, и будет томиться среди домашних и все время ловить себя на мысли, что муж как-то странно смотрит, и сын тоже, хотя он-то о чем может догадываться?! Для того чтобы не находиться в их поле зрения постоянно, Яна то и дело будет уходить в ванную и по полчаса стоять там под душем, переключая рычаги: холодная – горячая, холодная – горячая. И всякий раз по возвращении из ванной супруг будет взирать на нее с плотоядной улыбкой, наивно полагая, что вся эта чистота для него. А на самом деле – не для него, а для того, чтобы смыть этот запах, эти ощущения, эту предательскую памятливость кожи, когда всякое чужое прикосновение вызывает тошноту, но ты должна не подавать виду и отзываться на все призывы, даже если они невыносимо дурацкие, совершенно нетерпимые и болит все, и нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой, а надо-надо-надо-надо… "Голова болит", – пыталась увильнуть от выполнения супружеских обязанностей Яна, но тщетно. "Еще один раз – и пройдет", – обещал ей супруг, и той не оставалось ничего другого, как стиснуть зубы и согласиться.
– Я больше так не могу, – однажды взмолилась она и предложила Олегу: – Давай расстанемся.
– Почему?
– Потому что я после тебя болею. Я потом месяц восстанавливаюсь. Месяц собираюсь, месяц восстанавливаюсь. Каждая встреча отнимает у меня два месяца полноценной жизни. Подсчитай, сколько за год?
– Четыре. Не так уж много. Если сложить все вместе за несколько лет, то от силы два года. Мне кажется, это невысокая цена за десять украденных лет жизни.
– У меня не было никакой украденной жизни, – запротестовала Яна. – У меня все было хорошо, все было спокойно, пока не появился ты. И вот теперь все разваливается на глазах.
– Я тебе не верю, – голос Олега стал жестким. – Я не верю ни одному твоему слову про то, как тебе было хорошо в браке до тех пор, пока не появился я. Так не бывает. Если между мужем и женой действительно все хорошо, они не изменяют друг другу. В принципе! Нет нужды.
– Правда?! – снова зазвучала эта ненавистная для Скворцова саркастическая интонация надуманного превосходства.
– Правда, – с готовностью произнес он и больше не проронил ни слова.
Яна тоже какое-то время помолчала, а потом, видимо, оскорбилась и ехидно уточнила:
– А ты уверен, что можешь разговаривать со мной в таком тоне?
– Уверен, – подтвердил Олег и услышал в ответ:
– Хорошо. Я об этом подумаю.
Года два они не встречались, благо дело и поводов для случайного столкновения не было. В городах жили разных: он – в Братске, она – в Старгороде, часа четыре езды, не меньше. Ревельск – где-то посередине… Только теперь туда Яна не поедет: ни за что, ни за какие коврижки! "Уж если рубить хвост, то разом", – здраво рассудила она и сосредоточилась на том, что двойная жизнь ни к чему хорошему не привела. Как из рога изобилия посыпались испытания, одно страшнее другого: то сын заболеет, то муж, то родители. "В наказание", – паниковала Яна и каждую неприятность рассматривала как кару небесную.
– Это неправильно, – предостерегала ее подруга и с грустью наблюдала за тем, с каким остервенением принимала Яна вину на себя и, словно юродивая, была готова нести добровольно надетые вериги по жизни.
– Может быть, дальше станет легче, – не переставала надеяться Яна, но легче не становилось. Наоборот, тоска основательно поселилась в ее доме на правах постоянного жильца, чуть ли не главного квартиросъемщика.
– Ты никогда ничего не хочешь, – упрекал ее муж. – Куда бы нас ни пригласили, складывается впечатление, что ты отбываешь повинность и мучаешься рядом с людьми.
– Что тебя не устраивает, Владимиров? – лениво огрызалась Яна и, думая о том, как же с этим справляется Олег, приводила в свою защиту неоспоримые доводы: – У тебя рубашки выглажены? Обед сварен? В доме порядок?.. Чего тебе не хватает?
– Внимания, – емко выражал суть претензии супруг и вопросительно смотрел на жену: "Мол, что скажешь?"
– Фигня все это! – не раздумывая, набрасывалась на него Яна и чеканно проговаривала: – Я – хорошая мать. И не самая плохая жена. А то, что у меня, как и у любой женщины, могут быть не самые лучшие дни в жизни, так это абсолютно естественно.
– По моим ощущениям, "не лучшие дни" в твоей жизни приобрели хронический характер. А может быть, это называется очень просто? Разлюбила? Охладела?
– Устала, – снижала обороты Яна и буквально прикусывала язык, чтобы не выпалить: "И не любила, и не желала, и не хочу…"
Это "не хочу" в придачу с "голова болит", "плохо себя чувствую" звенело у Владимирова в ушах постоянно, вплоть до того, что он вообще начал подозревать жену в патологической холодности и по неграмотности связывал это с ранним климаксом.
– Когда он наступает? Не около сорока?
– У кого как… – уходила от ответа Яна, попутно размышляя над тем, а не упростить ли себе жизнь, подыграв мужу.
– Уходят лучшие годы жизни, – все время попрекал жену Владимиров, и чувство вины в Яне становилось все сильнее. – Объясни мне, в чем смысл нашего брака? Мы не спим вместе, я постоянно испытываю дефицит заботы и тепла. И это при том, что многие люди моего возраста заводят новые семьи, рожают детей…
– Ты не захотел ребенка, – тут же напомнила супругу Яна, но тот этого укола словно не заметил. Тогда Яна обеспокоилась и вернулась в их спальню, рассудив, что раз спрашивает, значит, всерьез раздумывает над сменой жизненных ориентиров. Как это ни странно, но она патологически боялась развода, хотя никаких показательных примеров перед нею отродясь не бывало: ее уже пожилые родители жили в браке долго и счастливо. И ведь Яна, помнится, тоже так собиралась и считала Владимирова для этого вполне подходящей кандидатурой: порядочный, спокойный, ответственный, чем не вариант? И вот теперь у этого варианта в голове определенно вызревала мысль о расставании, да еще и с такой скоростью!
Временами Яна пыталась представить, что произойдет, если развод состоится? И взвесив все за и против, снова и снова убеждалась в том, что ее беспокоит не столько гипотетическое безденежье, размен квартиры, сколько реакция окружающих. "Я – социальное существо", – объясняла она себе собственную трусость и ссылалась на то, что не хочет разочаровывать ни родителей, ни сына. Тот факт, что в стремлении избежать осуждения она невольно заедает жизнь собственного супруга, Яна игнорировала. Гораздо важнее для нее были внешние благополучие и респектабельность.
Совсем по-другому на эту же ситуацию смотрел загнанный в угол Скворцов, открыто заявивший жене, что "не любит" и "не хочет" и вообще не видит смысла в их взаимодействии, которого, добавил он, "как такового, в сущности, нет".
– И что ты предлагаешь? – полюбопытствовала жена, не питавшая никаких иллюзий на предмет чувств, лежащих в основе их брака.
– Жить отдельно. – Олег многого не требовал.
– Живи, – разрешила ему жена, но от развода отказалась, сославшись все на тот же эфемерный социальный статус, согласно которому женщина к сорока годам обязательно должна быть замужем. – К тому же, – добавила она, – я не для того выходила за тебя, чтобы сейчас взять и отдать тебя другой бабе.
– Ни о какой бабе не идет речь, – поморщился Скворцов и предложил Оксане откупные: квартиру в Братске, денежное содержание и полное обеспечение Евки. – Согласна?
– В обмен на штамп в паспорте? – тут же конкретизировала жена и озадачилась тем, как мгновенно улучшить свое материальное положение.
– Дался тебе этот штамп в паспорте! – искренне изумился Олег и сформулировал свои требования: – Штамп в паспорте можешь оставить себе. Мы просто живем в разных квартирах: ты – в Братске, я – в Ревельске. Только и всего, все остальное останется без изменений. Просто я должен быть уверен, что на мою территорию ты ни ногой.
– А ты на мою можешь заходить, – томно улыбнулась Скворцову жена и заскользила крохотной ножкой по его брючине. От неожиданности Олега даже передернуло, и это вызвало ужесточение требований со стороны Оксаны: – Наш развод для окружающих – тайна за семью печатями, это раз. Евка должна видеть тебя несколько раз в неделю, это два. Причем не на пять минут – вещи забрать, а по-настоящему – до утра. И наконец, три. Я – женщина и искать сексуального партнера на сайтах мне не к лицу, поэтому иногда тебе придется исполнять свой супружеский долг, невзирая на то что ты ко мне ничего не испытываешь.
– И как часто? – скривился Скворцов, даже не скрывая собственного неудовольствия.
– Ну а это уж как получится, – смилостивилась жена и отпустила Олега на все четыре стороны с твердым намерением выжать из того все, что только можно, пока позволяют обстоятельства.
– И как же? – растерялась посвященная в супружеский договор Аэлита и расплакалась.
– Я-то думал, ты обрадуешься, – удивился материнской реакции Скворцов, ибо еще какое-то время назад она всерьез предлагала ему завести любовницу и даже подсовывала телефоны знакомых знакомиц для того, чтобы как-то разнообразить досуг своего сына. Теперь же, насмотревшись по телевизору разнообразных передач под интригующими названиями "Честный разговор", "Тайная жизнь звезд" и так далее, Аэлита даже стала подозревать Олега в небанальных грехах, например содомии. И чтобы удостовериться в собственной правоте, начала следить за сыном. Она то приглядывала за ним в армейский бинокль, скользя взглядом по светящимся окнам, то внезапно вторгалась к нему в квартиру с надеждой обнаружить там нечто, что подтвердило бы ее подозрения, но все ее усилия были тщетны – жил Олег бобылем, в дом не водил ни друзей, ни женщин, спиртным не злоупотреблял и вообще неизвестно, чем был занят вечерами.
– Ты сойдешь с ума, – посулила ему Аэлита, увидев на диване сына книгу со странным названием "Как почистить свой сосуд кармы?". – Или тебя завербуют в секту. Какую-нибудь Аум Синрикё, – блеснула своими познаниями Аэлита Федоровна и приняла решение – спасти сына от надвигающегося разорения.
– Обязательно, – проворчал Олег и посмотрел на мать столь выразительно, что той не осталось ничего другого, как предложить самое простое решение выхода из кризиса:
– А хочешь, я тебе драники сделаю?
– С чего бы это вдруг?
– Плохо выглядишь, – обронила, не оборачиваясь, Аэлита и по-хозяйски направилась на кухню, откуда была выдворена через пять минут.
– Здесь я хозяин, – напомнил матери Олег и с раздражением отнял у нее недочищенную картофелину. – И я не голоден.
– А по-моему, очень даже голоден, – с какой-то странной интонацией сказала Аэлита и ушла не прощаясь.
"Обиделась" – так объяснил себе ее уход Скворцов и оказался не прав.
В сердце его матери не было места обиде, зато беспокойство укоренилось в нем основательно. Но об этом Олег не догадывался и по-прежнему считал Аэлиту женщиной недалекой, не способной на сильные чувства и тонкие переживания. Да, действительно, природа не наделила его мать каким-то недюжинным умом, но зато с лихвой одарила сильнейшей интуицией, которая в сочетании с житейской хитростью и элементарным расчетом всегда позволяла ей добиваться желаемого. Например, Аэлита категорически не желала мириться с одиночеством сына, потому что считала такое положение дел противоестественным. Любой мужчина, уверяла она, должен быть при женщине, и не важно, жена она ему или любовница. А у этого упрямца нет ни первого, ни второго, и поделать с этим ничего нельзя, потому что Олег глуп и совершенно не знает жизни. Он думает, что ему не везет с женщинами, а на самом деле – просто не понимает, как правильно выбрать. А ведь это целая наука, о которой, кстати, лично она имеет подлинное представление и вполне могла бы стать куратором, но разве в своем отечестве есть пророки?
Парадоксальное взаимодействие, с одной стороны, "сил необъятных", с другой – абсолютной беспомощности лишило Аэлиту покоя. Она томилась в бездействии и чувствовала себя в полной изоляции: обсуждать дела сына с близкими родственниками и немногочисленными подругами, а прежде – завистницами, казалось ей делом неблагодарным, просто невозможным. Тут-то Аэлита и вспомнила про Яну и позвонила той с призывом о помощи.
– Поговори с ним, Яночка, – заворковала Аэлита Федоровна, слепая интуиция которой в очередной раз подвела к судьбоносному выбору собеседника.
– На каком основании? Мы не виделись с вашим сыном семнадцать лет! – легко соврала Яна, возмущенная тем, что Аэлита вновь вторглась в ее жизнь, и как раз в тот момент, когда уже стало немного отпускать и появилась мало-мальская надежда, что удастся освободиться от этой выматывающей душу тоски.
– Ну и что?! – непритворно удивилась Аэлита Федоровна.
– Что значит "ну и что"?! – взвилась Яна и хотела было сказать про то, что вообще они с Олегом – чужие люди, что ей все равно, что она Скворцову не нянька, но потом успокоилась и твердо сказала: – Я не буду этого делать. Кроме того, если он узнает, что вы ввели меня в курс дела, он с вами просто разорвет отношения. Вы же его знаете! Поэтому пусть все остается как есть. Мальчик он у вас не маленький, справится.
– А если не справится?
– Значит, так и должно быть.
"Как бы не так!" – не согласилась Аэлита и проворчала, повесив трубку, что эта Яна, видимо, не мать, а ехидна, раз с таким хладнокровием отказывает ей в помощи, а ведь у самой сын и, значит, должна знать, каково это – смотреть на собственного ребенка и чувствовать, что тому плохо. Но мир не без добрых людей, подумала она и позвонила официальной жене Олега, начав издалека, как там Евочка, и как продвигается ремонт, и почему так давно Оксана ее не навещала, и все ли у них с Олежкой нормально?
– Все нормально, – слукавила невестка, уверенная в том, что Скворцов сдержал слово и не поставил мать в известность.
– А по-моему, Оксаночка, не нормально, – пошла в наступление Аэлита. – Ты – в Братске, Олег – в Ревельске. Или ты всерьез думаешь, что я дура и не вижу, что между вами происходит?
– А что между нами происходит? – осторожно осведомилась Оксана.
– Тебе виднее, – торжествующе произнесла Аэлита и многозначительно добавила: – Только знаешь, что я тебе скажу, дорогая. Вот он так поживет-поживет, поживет-поживет, а потом поменяет замок в двери, а заодно с ним и всю жизнь. Не страшно?
– Нет. – Оксана знала, что говорила.
– Ну, на нет и суда нет, – сникла Аэлита и, не попрощавшись, завершила бессмысленный, как ей показалось, разговор.