Ан, нет. Мужик-то оказался принципиальным. В отчете о проверке записал, что в перевязочной на столе лежали продукты. В той перевязочной, где ему нарыв вскрывали, на столе - не на перевязочном столе, не на инструментальном, а так стол для всякого-якого - лежали один апельсин и одна конфета. Я их тоже видел, да, разумеется, беды в том не углядел. А он засек, да и записал.
Продукты! Ведь вот как еще написал. Можно подумать, что там мясо иль картошка лежали.
Но что написано пером, то не вырубишь, как говорится, топором. Так и пошло по начальству в инстанции. Ну и шум, естественно. Общественность больницы возмущалась написанным актом с разными не всегда справедливыми обобщениями. Народ в больнице роптал: мол, какие нынче люди пошли, ни тебе Бога в душе, ни совестливости, не знают, что такое благодарность, а лишь пакость каждый норовит сотворить. Ведь даже, если тебе и ничего хорошего не сделают, так и то нельзя на такую мелочь внимание обращать, да еще и подавать ее так! Короче, общественное недовольство побудило нашу хирургессу на акцию: когда ее больной с разрезанным пальцем позвонил и попросил назначить время перевязки, она ничтоже сумняшеся ему отказала, сказав, что первую помощь ему оказали, а дальше пусть лечится по месту жительства в поликлинике.
Когда Главный врач ее ругал за это, она с сознанием своей правоты объяснила:
- Он не нашего района. И мы не обязаны. А он вместо спасибо сподличал.
- Это его проблема! А теперь, что он нам напишет? Да и вообще! Партбилеты повыкидали, кресты нацепили, а душа осталась большевистская! Да ты хоть Евангелие прочитала? Христианка. Не христиане вы, а крестоносцы. Большевичка ты! Сказано: до семью-десятижды семь раз прощать. А ты!
- Почему же? - Девочка решила удариться в религиозный диспут - Сказано и "Зуб за зуб".
- Вот и видно, что нацепила христианские одежды, а душа большевистская. Это в Ветхом Завете, у иудеев, что и подхватили большевики: кровь за кровь. А мы христиане. А это у евреев так! Поняла? Я прав, Борис Исаакович?
- Да не совсем.
- Как это не совсем? Мстительность и нетерпимость это характерно для вашей части Библии. Это там и "Зуб за зуб" и "Око за око".
- Во-первых, Библия и ваша: не могло быть Нового завета без Ветхого. "Зуб за зуб" из Ветхого и "Не убий" из Ветхого. Что ж христиане должны отказываться от канонических нравственных правил из Ветхого завета?
- Да вы не обижайтесь, Борис Исаакович. Я только про месть и нетерпимость. Конечно, из евреев вышло христианство…
- Да и я не про это только. В притчах Соломона сказано: если враг голоден - накорми его, если он пить хочет - напои его сначала. Тем ты и смутишь его. Не надо тому, кто тебе сделал больно так же… Не делай другому, чтобы ты не хотел, чтоб сделали тебе. Так что это общее место о нашей еврейской нетерпимости. Больше миф, чем факт.
- Да я, Борис Исаакович, не хотел ничего…
- Да и вообще, я хочу сказать, отвлекаясь от теологических дискуссий…
- Да ведь и я не большой знаток текстов. Просто к слову пришлось в злобе на эту девчонку.
- Вот и я без текстов и догматов. Когда нашкодившему не ответишь тем же, он будет чувствовать себя в долгу, а так вы квиты. Он написал, ты, девочка, ему отказала - квиты. Он тебе ничего не должен. Просто месть чаще невыгодна.
- Правильно, Иссакыч. Выгодным оказывается нравственное, а не так, чтобы нравственно то, что выгодно.
Я рассмеялся:
- Это положение уже из другой религии. Это мы тоже проходили.
Главный врач резюмировал:
- Да. Запомни, дурочка. Евреи там, христиане, Ветхий Завет, Новый, большевики не большевики, а крест на груди это еще не христианство. Крестоносцы! Извини, Иссакыч. Что для них, что для нас - для всех: нравственным быть выгодно. Он сейчас еще и тебя ругает, а в следующую комиссию все припомнит. А так, сделала бы ему всё, глядишь и следующая проверка была бы нам спокойнее… И… Эх… Подруга! Крестоноска.
Четверть века
"Уже не нужен никому. Уже давно светло. Ни одного звонка". Такая мысль заворочалась в голове Бориса Исааковича сквозь легкое головокружение. Результат вчерашнего празднования юбилея их хирургического корпуса. И вдруг ясность в голове: "Да я ж не дома! Бог ты мой!" Иссакыч приподнялся на локте и огляделся. Ну, конечно. Он у Риты. Уже три года она работает у него в отделении. Не сегодняшней молодости, но очень симпатична. Легка, приветлива, смешлива. Хорошие руки. Неделю назад сдала тесты - подтвердила первую категорию хирурга. Одинока. Пожалуй, незаслуженно. Вчера они хорошо отпраздновали юбилей. Борис Исаакович, хоть и был пьян, но разумно решил за руль не садиться. Наверное, и сегодняшнее утро не время ещё для вождения самому. Прошло часа три только, как они вышли из-за стола. Рита живёт рядом с больницей. Спит. Рядом. М-да.
Вроде бы он её не клеил, как говорят его молодые помощники. Да и она никаких слов прямого действия не произносила. Но он же чувствовал - отказа не будет. Иссакыч чувствовал молчаливое приглашение, поощрение. Конечно, прав он: бабник тот, кто не может отказать. Да и не хочет. Не бороться, не отпихивать, что идёт в руки само. Он и ребятам своим говорил. "Цену за операцию не назначать. Не вымогать, не намекать. Но, если после операции принесут, не отпихиваться, не отказываться. Берите. Это благодарность, подарок. Да и лучше, чем пресловутый коньяк". Это до рыночной экономики их заваливали коньяком. Тогда деньги он не разрешал брать. А сейчас… А собственно, причём тут Рита. Бабник он бабник и есть. Разглядел - и не отпихивался. Само в руки шло. В руки!
Он поглядел на Риту. Молода ещё: после выпивки, со сна, да и не больно спокойно у них и ночь прошла, а выглядит хорошо. Молода ещё. Ну, ведь не потому, что он начальник. Молода. Хороша!
Вчера утром они вдвоём оперировали. Она ему помогала. Хорошо Рита помогает. Операции сближают. Они уже вроде бы, и родственниками стали. Хм, кровниками. Но не по кавказски, а по хирургически. Вот именно. Он с ней оперировал до конца. Мог бы как начальник оставить её - пусть зашивает сама. Главное-то он сделал. Но нет - достоял с ней до последнего шовчика. Видно, не хотел расставаться. Предчувствовал? Знал. Хотел? И она. Она точно. Он чувствовал. Иначе, какой же он бабник.
Рита открыла глаза. Не было в них ни раскаяния, ни смущения. Или там застенчивости. Сейчас! Жди. Мало ли, начальник! Был начальник. Улыбнулась, выпростала из-под одеяла руки и обняла… бывшего начальника. Впрочем, послезавтра, в понедельник он снова будет начальником.
Вот ведь, что значит молодость: недлинные рыжеватые волосы сохраняли вчерашнюю прическу. Глаза чистые, ясные. Всё улыбается. И силы сохраняются - обняла, притянула. Что ж "назвался груздем - полезай в кузов". Раньше надо было думать. Дела!
Из ванной Рита вышла в халате нараспашку.
- Борис Исаакович, чай, кофе? Что-нибудь поедите?
Вот так! Всё равно, Борис Исаакович. Разница в четверть века. Ему думалось, что лицом в грязь он не ударил. Но, вот, всё равно, Борис Исаакович. И не Иссакыч, и не Барсакыч.
Душ горячий, потом холодный не породил в нём сомнения или какие-либо другие негативные эмоции, переживания. Или, совсем уж вздор, - раскаяние! Не возродил и повторные желания. Четверть века разницы. Может, в квартире и гуляли встречные желания, но не от него исходили. Борис Исаакович в ванной сразу оделся по полной программе. Только что пиджак висел на стуле в комнате.
Он был спокоен и никаких совестливых размышлений. Он предупредил дома, что, возможно, переночует в больнице. Отчасти, так и есть. Вообще-то, хорошо. И кофе был хорош. Со сливками. Достаток не достаток, а вполне на уровне. Бублики мягкие с маслом и сыром. Вкусно.
Допивал кофе, когда Рита подошла сзади обняла его, запрокинула голову и поцеловала. И всё-таки, Борис Исаакович… Да и в ответ - четверть века разницы.
- Зайду в больницу. Взгляну на наше вчерашнее производство.
- Там и опохмелиться можно. - Засмеялась хирург первой категории. - Я тоже зайду.
- А тебе что? Нужда опохмелиться?
Продолжил, по-видимому, всё ж, смущённое ёрничанье хирург высшей категории.
- Больной-то из моей палаты.
Наконец, какая-то реакция на новые их совместные действия, на новые слова между ними. "И не поймёшь - зарделись ли щёки, алея от счастья… ну не счастья - радости; или багровея от гнева… Причём тут гнев - бред. Интересно, а что на его витрине имиджа? Тоже новые слова, но не их личные, а, так сказать, общественные. Да и ничего не отразилось под челом его высоким. Вот это всё у него в голове крутилось. Всё же… Как говорится, слова в простоте не подумает. "Все они…"" - И Борис Исаакович засмеялся.
- Вы чего?
- Да так. Не обращай внимания.
"Нет, рдеют от смущения".
В больнице всё было в порядке. Дежурные убрали, так сказать, из зала для поддачи, все приметы и признаки прошедшего юбилея. Опохмелиться, хоть и не было нужды, да и нечем уже. Ушло, исчезло, употреблено. Иссакыч страсть, как не любил, когда на дежурстве кто-нибудь из его ребят пил.
- Барсакыч! Всё путём. Отдали санитарам в приёмнике.
Не проверять же.
Пора домой. Рита осталась в отделении с дежурными.
Нет, не решился он ехать на своей машине. Оставил её в больнице. Нанял - старые слова - левака.
Водило оказался разговорчивым. Школьный учитель. Подрабатывает. Разумеется, зарплаты не хватает. Всю дорогу он рассказывал про свою жизнь, комментировал происходящее на дороге.
- Во, смотри-ка! Мальчишка! Дурак. Ведь вон подрезал того. Ещё чуть бы… и собирай ложками. Покупают права и думают, что в своём праве. Мои мальчишки в школе, правда, в младших классах ещё, а все говорят про машины. А папашки купят им… И работы всем. Вы из больницы едете. Кто лежит у вас там?
- Работаю там.
- Доктор что ли? Похожи. Хирург? Нет?
- Похож?
- На хирурга? Не очень. Я так сказал. Мужчина в больнице должен быть хирургом. Вот после таких пацанов склеивать покалеченных. Не для женщин. Бабское дело сострадать, а не собирать мужиков по кусочкам. Хотя, некоторым образом, как мы учим: "Есть женщины в русских селеньях" Русские женщины, они, конечно, похлеще мужиков. Вон у нас женский спорт… Вообще, русский спорт, русская сила… Ну смотри, смотри… Чего попёр он!? Ну, уступи. Нет, не может русский человек уступить. Силу должен показать.
- Так уж учат: дальше всех, быстрее всех, выше всех…
- Ну! Сильнее всех. Я не учил. Я - это "однажды в студеную, зимнюю пору я из лесу вышел был сильный мороз…" Как там дальше… Но, вообще, сильнее надо. Сдачи давать на полную. Не нюнить-ся. Вот этого пацана остановить бы, да выпороть. Из этого проулка нам сейчас не выехать. Смотри-ка, поток сплошной. Надо дождаться. Там дальше, может, красным перекроют и мы проскочим. А так не дадут, не остановятся. Все спешат куда-то. А суббота. Куда спешить? День подработки. О! Смотри-ка! Один остановился. Нас пропускает. Пошли, пошли. Смотри-ка! Еврей сидит. Им обязательно надо выпендриться. Мол, мы особенные, мы пропустим, а вы толкайтесь. Не люблю их - всё напоказ. Едут же все путём, а он остановился. Ведь и всех сзади остановил.
- А причём тут еврей?
- А то кто? Смотри. Вон он сзади едет. Посмотри в зеркало. И доволен собой. Он, мол, лучше всех. А в школе, думаете иначе? Мол, русский язык - его язык и знает он лучше. Да что и говорить. Все должны быть одинаковыми. Всем платят мало. А банки нынче… Там у них арабы с нефтью, так они у нас всю нефть забрали. И сейчас, смотри-ка, сел мне на жопу. Пропустил, так отстань немного. Нет, он мне показывает, что пропустил.
- Да он, наверное, забыл уже, что пропускал. Едет и едет по своим делам.
- Сейчас. Забыл. А ты спросите. Для того и делают они добрые дела, чтоб потом ими же… Ну! Чего тут говорить. Небось и у вас в больнице также само. А этот-то. Опять мальчишка. По тротуару шпарит. Некогда ему. Им закон не писан.
- Кому?
- Да мальчишкам этим…
- Ладно. Спасибо. Здесь остановите, пожалуйста.
- Да мы ещё не доехали.
- Ничего я здесь уже пешком. Рядом. Чтоб вам не поворачивать. Дойду, хоть между нами и четверть века, наверное.
- Это что? В каком смысле?
- В смысле стар. Из другого времени.
- Я и говорю, довезу.
- Спасибо. Получите.
- Как хотите. Счастливо дойти. А то б довёз.
- Спасибо. Ещё довезёте. Может, кого другого. Может, из вашего времени.
Но учитель уже уехал и не слышал ничего про другое время.
Если б молодость умела - если б старость хотела
Ты ж не думаешь - ты принимаешь решение. Для себя. Внутри себя. Конечно, если ты делатель, для тебя важнее всего что для себя решить и быстрее начать, сказать… Раз… Получил… Увидел факт - и сразу в голове решение созрело. Как говорится, если б молодость знала - если б старость могла. Впрочем, это не совсем правильно. Пожалуй, вы знаете даже больше нас. Мир, цивилизация прожила чуть больше после того, как мы познали что-то, узнали какие-то фундаментальные вещи, а дальше, ближе к старости, мы, может, и воспринимаем новое да память уже сдает. А вы, так сказать, проходили это совсем недавно. Вы помните, вы знаете. Да. Это неправильно - будто вы не знаете. Разве что, вы не знаете, как оно дальше может повернуться. Тут-то мы богаче. Тут-то, что называется и есть пресловутый опыт. И это, конечно, не главное. На какую головку сей опыт упадет. Наверное, правильнее говорить: если б молодость умела - если б старость хотела. Ведь, порой можешь - а не охота. Пустое все, вдруг в голове появляется эдакое. Собственно и это тоже решение. Без решений нельзя, но думать надо. Не торопись. Не торопись.
Вот и сейчас вы приняли решение, но ведь у больного не только болезнь, у него целая жизнь прошла, весь организм перед вами. Не решай, дорогой, судьбу его по одной только болезни. Да, вы сделали много исследований, разложили пасьянс из этих карточек в своей решительной головке. А есть что-то еще, что материально не усвоишь, что надо обдумать и понять. И уж потом медленно, но достаточно быстро, принять какое-то решение. И все равно полно сомнений должно остаться. Нельзя без сомнений, особенно в медицине, хирургии…
Нет. Вздор. Почему только в медицине?! Не прав я. А во всей нашей общей жизни, пожалуй, для сомнений еще больше оснований. На сомнениях держится мир. Решительность, безоговорочность опасны. Убийца решителен - у него не бывает времени думать. Даже, если это профессионал и убивает обдумано, по заранее разработанному плану. Или палач - он тоже должен быть решителен.
От больного до общих проблем один смешной шаг. Смешной, потому что, казалось бы, что общее. А вот все общее. Ты уж прости за подобную банальность. Как о больном легко судишь, так и обо все остальном. Или наоборот - все одно. Наверное, во мне личное говорит. Так сказать, меня задели лично. Как вам теперь легко говорить о нашем прошлом, что мы кровью прохаркали. Вам кажется, будто вы знаете, что такое страх и смелость. Вот тут-то и решительность и представление о смелости. Это милый, когда знаешь, что есть и откуда она, эта самая опасность. Откуда страшное выскочит, выползет, налетит.
Да, ты, вы все говорите о шестидесятых годах так спокойно, так повествовательно, будто мы, наше поколение просрали тот, выпавший нам шанс. Да можете ли вы представить предшествующее время. Мы дышали страхом, он был во всем. Диагноз, поставленной не на основе царствующей теории, чреват всем: разборкой у администрации, в парткоме, увольнением, а при хорошем стечении обстоятельств и арестом. Не тот танец, не те и не так купленные туфли, нежелание одеть нечто рекомендованное, не то прочитанное, не так написанное, не в том месте остановился на улице, не то спросил в библиотеке, не так постригся, не по тому предмету получил не ту отметку, не ту газету в сортир принес… Уходили в лагеря вполне лояльные режиму и черт его знает ещё чему, соседи, учителя, родные, родители, супруги, коллеги по работе. Пресс ужаса и страха давил с силой немыслимых атмосфер. Раздавлены характеры, воля - тела… Физические наши тела были раздавлены физически. И впрямь, безобразная наша убойная физкультура иногда могла дать прибежище телу, но уж никак не духу. Духа не было вообще. Ноль. Пустота.
И вот в таком виде мы оказались в те годы, когда, как ты, вы говорите, что выпал нам шанс. А знаешь ли ты, как в начале тех шестидесятых мне довелось окунуться в кегебистские игры. Да, да. В те самые годы, когда нам выпал шанс.
Да - ты такой смелый, открытый, честный, ты себе не позволишь никакого лицемерия, ты открытый и, если надо скажешь в лицо любому начальнику, что думаешь о нем, о его работе. Тебе нельзя приказать ничего, что не соответствует твоему убеждению, убеждениям. Все вы такие чистые и нравственные, когда чистыми и нравственными быть легко и угроза лишь на уровне твоего материального, даже физического положения. Когда все предсказуемо. Когда ты знаешь, что если ты отказываешься конкретно оттого или этого, говоришь то или не то, делаешь нечто такое или иное, за что в создавшихся условиях грозит тебе вот это самое, вполне известное заранее, конкретное. Тогда ты действуешь сознательно и зависишь от своего сознания. Ты отвечаешь за свои поступки.
Я еще был Борей, хотя и дипломированный уже доктор. Я еще не был Борисом Исааковичем, и, тем более, Иссакычем. Я работал утром в отделении, а вечером в поликлинике. За плату в поликлинике, а для души, для профессии, для будущего, в конце концов, в отделении, где бесплатно и больных вел и оперировал - лишь бы выучиться и стать хирургом. Ну, для тебя, конечно, в этом ничего особенного. Вы тоже сейчас на это готовы. Это нормально и сейчас и тогда было. Это зависит только от личных потребностей и внутренней заданности. И все время у меня уходило только на хирургию. У меня, практически, больше ни на что не оставалось времени. Тем более, на что-либо выходящее за границы определенные нам режимом. Да и учти, дорогой мой смельчак нелицеприятный, Главный метафизический дьявол, очередной российский антихрист Сталин уже ушел и время, как нам тогда казалось, наступило либеральное, а вам сейчас представляется временем данным миру, стране и нам как шанс…