Дачи у нас не было, но зато она была у матери Толика, бывшей советской актрисы. Толик позвонил ей и спросил, не согласится ли она подержать нас с Анютиком у себя пару месяцев? Она почему-то согласилась. На следующий день мы с мамой сели в электричку и поехали на Клязьму. Мама Толика, Елена Борисовна, ждала нас на перроне. На ней была черная шляпа с огромными полями, сарафан и круглые черные очки. Мама сунула ей деньги, Елена Борисовна лепетала про прекрасное питание, которым она нас обеспечит. Якобы каждый день она будет варить суп. Мама отмахнулась, какой суп, не мучайте себя, они и сардельки отлично съедят. Ну, что вы, сказала Елена Борисовна, детям нельзя сардельки. А как Толя? - спросила она, когда до маминой обратной электрички оставалась ровно минута.
- Толя… - мама начала быстро говорить, но шум подъехавшего состава полностью заглушил ее слова.
Елена Борисовна кивала ее двигавшимся губам, как будто хоть что-то слышала. Двери электрички, чмокнув, разъехались.
- Ну, слава Богу, - сказала Елена Борисовна, - что все хорошо.
Мама помахала нам рукой и прыгнула в вагон.
- Пойдемте, девочки, - Елена Борисовна направилась к станционному магазину, - купим кое-какие мелочи…
Кое-какими мелочами оказались две бутылки коньяка, лимоны, пачка сахара и пачка макарон, а также связка неровных серых сарделек. Елена Борисовна улыбнулась нам, как будто извинялась, и пообещала, что суп сварит завтра. Этому было какое-то сложное объяснение. Вроде бы для супа нужны были овощи, а у нее одна картошка, а машина с овощами приезжает завтра, и у них отличный лук, а здесь в магазине одно дерьмо, да и тащить сил нет.
Дача Елены Борисовны оказалась старой, белой и величественной, как спившаяся королева. Полы, двери, рамы - все скрипело. На застекленной веранде в углу стояли кошачьи миски, а в комнате, где нам с Анютиком предстояло спать, висел портрет Пастернака. Елена Борисовна первые дни еще пыталась скрыть свой алкоголизм - она наливала коньяк в чайную кружку и ходила с ней по всему дому, говорила, что у нее поднялось давление и надо полежать, лежала она тоже с коньяком. Потом она поняла, что ни меня, ни Анютика ее увлечение спиртным не беспокоит, и расслабилась. Для Елены Борисовны почему-то важным было, чтобы вещи ни в коем случае не назывались своими именами. Поднявшись утром с адского бодуна, она говорила:
- Надо мне принять мое лекарство, - подходила к буфету и наливала себе полчашки коньяка.
Она напивалась на веранде до такого состояния, что не могла самостоятельно дойти до постели, и нам с Анютиком приходилось ее тащить. Проспавшись, Елена Борисовна стучалась к нам в комнату и, просовывая в дверь помятое, набрякшее лицо, сообщала:
- Что-то так меня днем сморило, девочки, это все давление. Я совершенно больная женщина.
Мы кивали. Елена Борисовна, естественно, так и не сварила никакой суп. На завтрак мы ели хлеб с маргарином, на обед гречку, а на ужин яблоки, которые самостоятельно обрывали со старых, морщинистых яблонь в саду. Елена Борисовна сетовала, что они совсем выродились. Деньги, которые мама ей дала, она тратила на коньяк, но выходило дорого. Тогда она перешла на коньячный спирт, он продавался в магазине на станции в белых пятилитровых канистрах. Одной канистры хватало на неделю, если не приходили гости.
В качестве гостей выступали такие же пьющие старухи, из актрис или жены мертвых актеров. Они все скрывали глаза за темными очками и нажирались до поросячьего визга. К приходу старух Елена Борисовна делала на закуску николашек. Резала лимоны на кружки и одну половинку посыпала сахаром, а другую - мерзким растворимым кофе. Это потом позволяло сказать, что от кофе опять поднялось давление, и бедная Елена Борисовна упала возле сортира. Мы с Анютиком загорали на старых матрасах в саду, а старухи заседали на веранде с коньячным спиртом и вспоминали молодость. Они обсуждали гастроли, роли, которые кто-то или они сами не получили, кто с кем спал, кто от кого сделал аборт и чем все это закончилось. Ничего утешительного, если учесть, что для большинства фигурантов их воспоминаний все завершилось циррозом, а сами они, сморщенные, с артритными руками и полулысые, встретили старость, накачиваясь техническим пойлом на веранде. При желании их можно было осудить, но я не находила в себе сил на это. Жизнь не дала им ничего, хотя они проживали ее с запасом упорства, которому можно было позавидовать.
За одной из подруг Елены Борисовны, Нелей, ближе к вечеру приходил внук. Ему было 19 лет, он учился в архитектурном институте. Неля обычно навещала нас часов в одиннадцать утра с прозрачной целью опохмелиться - дома она не пила, потому что не было компании. Она поднималась на веранду, навстречу выходила Елена Борисовна, уже с чашкой.
- Слушай, - говорила Неля, - сегодня магнитная буря, по-моему. Голова раскалывается.
- Надо коньячку 50 грамм, - отвечала Елена Борисовна, - чтобы сосуды расширить.
- Ты думаешь? - якобы с сомнением тянула Неля.
- Конечно, я тебе налью сейчас!
Неля тяжело садилась за стол, а Елена Борисовна удалялась в дом и возвращалась с графинчиком коньячного спирта. Она никогда не наливала прямо из канистры, это, видимо, оскорбляло ее чувство прекрасного.
Ближе к обеду они уговаривали первый графинчик, и Елена Борисовна, если могла, делала новую ходку к канистре, а если уже нет, то просила меня или Анютика. Мы, стараясь не дышать, переливали спирт из канистры в узкое горлышко графинчика, пахло конфетами и уколами. Старухи почти ничего не ели, если не считать николашек, иногда, после особенно болезненных пробуждений, Елена Борисовна заваривала себе куриный бульон из кубика.
На втором графинчике Неля начинала волноваться, как там без нее Костик. Елена Борисовна разумно отвечала, что Костик - здоровый лоб и найдет чем заняться. Изображая заботливую бабушку, Неля пару раз звонила Костику по грязному мобильному. Первый раз, чтобы узнать, пообедал ли он, а второй - потому что забывала, что уже звонила. Костик появлялся около половины шестого, кивал нам с Анютиком, поднимался на веранду и уводил Нелю домой. Там он укладывал ее спать, а сам потом сидел на крыльце и курил.
В июне я принимала седоквель без должной регулярности, иногда пила, иногда нет. Анютик же, напротив, приобрела какую-то неодолимую тягу к таблеткам. Помимо своего залептина, она стала попивать мой седоквель, а перед сном еще и закидывалась циклодором, объясняя это тем, что скоро уже у нее начнутся месячные и она не хочет слететь с катушек. По ночам ее глючило, и она снова пила седоквель. В итоге она подсела на "кашу" и к середине июня совсем перестала выходить за пределы участка Елены Борисовны. Она боялась собак. Собаки в поселке и впрямь были, но само их наличие никак не означало, что они для кого-то опасны. У меня же, как синдром отмены седоквеля, вернулся мышечный тонус, мне все время хотелось двигаться, но без Анютика гулять было скучно, я вынуждена была сидеть с ней в саду и злилась.
Мы поругались. Я хотела пойти в лес, а Анютик бредила насчет собак, которые нас там загрызут. Елена Борисовна и Неля пили на веранде. Я послала Анютика матом и вышла за калитку. Прошла по улице и завернула к дому Костика. Он стоял в саду в одних обрезанных по колено джинсах и объедал малиновый куст. Я помахала ему рукой из-за калитки и предложила погулять. Костик согласился.
Мы пошли в лес, но там жутко жрали комары, и мы свернули к водохранилищу. Костик купил себе в ларьке пива, а мне - пепси, мы сели на бревно у самой воды и стали обсуждать почему-то школу. Костик вспоминал, что учиться он ненавидел, да и сейчас в принципе ненавидит, но надо учиться, чтобы не попасть в армию. Я сказала, что вообще не понимаю всеобщую истерию по поводу отметок, ведь можно просто посмотреть на взрослых людей и понять, что как бы ты ни учился в школе, все равно тебе ничего не светит. Костик сказал, что я очень красивая, а потом, на всякий случай, поинтересовался, сколько мне лет. Я сказала, что пятнадцать.
Мы вернулись в поселок, и около своего дома он спросил, не хочу ли я зайти? Я хотела. Дом у них был такой же запущенный, как у Елены Борисовны, и, кажется, даже те же самые коты ходили к ним кормиться. Только миски для них стояли не на веранде, а под крыльцом. Комната Костика была на втором этаже. Он показал мне фотки на компьютере, мы еще немного поболтали, сидя довольно близко друг к другу. Потом я ушла.
Анютик, увидев меня, начала допытываться, где я шлялась. Я не стала ломаться и выложила ей про Костика.
- Он тебе что, нравится? - спросила она.
В Костике не было ничего редкого или необычного. Он выглядел и разговаривал, как обычный девятнадцатилетний парень, и если и мог нравиться, то только по этим причинам.
- Ничего у тебя с ним не будет, - ревниво заметила Анютик, - очень ты ему нужна.
- Ну, ты-то вообще никому не нужна, - сказала я, - от своих таблеток скоро и в сад выйти не сможешь. Вдруг там на тебя нападут гусеницы.
- Сука, - сказала Анютик.
- А ты ничтожество, - парировала я.
Через два дня после прогулки на водохранилище мы с Костиком поцеловались взасос. Он просунул руки мне под майку и гладил соски. Мне нравилось то, что он делает, но сам он не вызывал вообще никаких чувств. Я не восхищалась его внешностью, меня не особенно интересовало то, что он рассказывал. Он был настолько нормальным, что это граничило с небытием, иногда я смотрела на него, и мне казалось, что у Костика вообще нет личности. Просто его мозг сохранил небольшой набор узнаваемых импульсов. И для каждого из них у него хранится запас слов и реакций, тоже небольшой.
Я не принимала седоквель уже четыре дня. Неля с Еленой Борисовной пили вино из красной коробки с краником, они поминали какого-то Николая Ивановича, умершего год назад. Анютик со мной не разговаривала, теперь она целыми днями что-то писала в тетрадке. Я почистила зубы и пошла к Костику. Сама открыла калитку и поднялась к нему на второй этаж. Он слушал "Арию" в наушниках. Я тронула его за плечо, он кивнул мне и протянул один наушник. Я села рядом и тоже стала слушать про парня, который давал знак братьям, вверх поднимая кулак. Так мы сидели минут пять, он слушал гитарные проигрыши. У меня стало покалывать поясницу, нужно было сменить положение. Я вернула Костику наушник и легла на его кровать. Он выключил музыку и лег рядом. Мы лежали, как будто настраиваясь, взвешивая плюсы и минусы, хотя на самом деле думать было не о чем. Все, что мы сделаем или не сделаем, заранее не имело смысла, этот потолок с застывшими каплями лака, эти обитые вагонкой стены… Перо, наполовину вылезшее из подушки. Дыхание. Запах дезодоранта, облупленный красный лак на ногтях моих ног. Комикс, поток абсурда, все это было нереальным.
Костик поцеловал меня, я сама сняла майку. Он достал из ящика стола три презерватива. Красный, желтый и обычный.
Я выбрала обычный.
Костик стянул с меня шорты, нанизал на член презерватив и ткнулся мне между ног. Там не пускало, но не как в стену, а мягко, как бы с пружинкой, он тыкался, а там пружинило, он оперся на локти и двинул с силой. Стены и потолок столкнулись, запрыгали, постельное белье двигалось, то надуваясь складками, то разглаживаясь. Капля лака текла по воздуху, все ниже и ниже. Это было похоже на спортивную греблю, только лодка шла не по течению, а против. Я помогала ей, как могла, умоляла Бога, чтобы было не так больно. Вдруг я увидела лицо Костика прямо над своим, его глаза были совершенно сумасшедшими, мне даже захотелось тронуть его, спросить его: Костик, это же я, я, что ты делаешь со мной?
Он упорно лез мне внутрь, мне было жутко больно, но тело Костика двигалось над моим, я подумала, что если попрошу его прекратить, буду выглядеть полной дурой. Я стала смотреть в сторону и мечтать, чтобы на ковре, в месте между кроватью и шкафом сидела собака.
Костик остановился только, когда кровь захлюпала. Наши бедра слипались от крови. Он вытащил член, кровь капала на белье с презерватива, его колпачок грустно поник.
- Черт, - сказал Костик. - Как ты будешь мыться?
Мы спустились на кухню, он носил мне воду из ведра в ковшике. Это совсем не помогало. Кровь текла из меня, брызгала на линолеум. Я попросила у него вату. Он долго искал, потом принес древний, серый рулон. Я отщипнула кусок и вложила в трусы. Мы оделись, потом мыли пол, сняли белье с кровати и прополоскали в бочке, которая стояла в саду.
- Я пойду, - сказала я.
Костик обнял меня, несколько секунд мы так стояли, рядом с бочкой. Я чувствовала, как у него колотится сердце.
- Все хорошо, - сказал он, - не думай про это.
Кровь текла еще часа два, потом остановилась. Анютик словно бы почувствовала ее запах. Я наврала ей, что у меня месячные, но она не поверила. Она ходила за мной по пятам, ждала около туалета, пока я меняла вату, и все время задавала одни и те же вопросы.
- Ты с ним трахнулась, да?
- Нет, - говорила я.
- А больно было? - наседала Анютик.
- Я не понимаю, о чем ты, у меня месячные.
- Как это в первый раз? - глаза Анютика пылали, как у кота на засвеченной фотографии.
- Никак! - не выдержала я. - Просто я пришла, мы легли, и он сломал мне целку. Все!
Анютик пораженно молчала.
- Довольна? - спросила я.
- Как бы он тебе жизнь не сломал, - сказала она.
На второй день было больно, и на третий тоже. Я ощущала себя какой-то открытой. Как будто мое тело было стволом, и этот ствол обрывался раной внизу. Через эту рану из меня выходила вся моя жизнь. Я не могла ничего с этим поделать, при всем желании рану было не заделать, я поняла, что мне придется с ней жить и время от времени она будет ныть. Но по крайней мере у меня появилось занятие.
С четвертого дня я вошла во вкус. Мы трахались сидя, лежа, стоя, в доме и на улице, в лесу.
Костик показывал мне порнографические ролики на телефоне, и исходя из увиденного я училась правильно сосать член. Мы мастурбировали, сидя рядом перед зеркалом, обмазывались клубничным вареньем и потом слизывали его друг с друга. Постепенно я привыкла к нему.
Костик пользовался презервативами, но ближе к концу июля они стали его стеснять. Мы спали по живому, а в последний момент он вытаскивал член и кончал мне на живот. Сперму потом было очень сложно отмыть, сколько воды я ни лила на себя, все равно на коже оставалась тонкая пленка. О будущем мы не говорили. Да и о чем тут говорить? Мы жили в разных районах Москвы, он учился в институте, а я в школе, наше будущее равнялось нашему настоящему, в котором у меня была дыра между ног, а у Костика - член, который регулярно и долго стоял.
Мне нравилось просто быть с ним, валяться в кровати. Окно в его комнате выходило на северную сторону, и по утрам там было прохладно, зато после обеда пространство наполнялось желтым светом. С белыми, как лучи, коридорчиками, в которых мерцали пылинки. Как-то я лежала на кровати, а Костик вышел поссать. Вернувшись, он взял мою ногу и стал целовать ступню.
- Что это у тебя? - удивился он, заметив шрамы.
Я могла бы наврать, что босиком прыгнула на стекло или попала в автокатастрофу, после которой мне делали несколько операций - у меня всегда получалось придумывать правдоподобные истории. Я не могла по чесноку сказать, что творится у меня внутри, что я на самом деле вижу, мне все время приходилось подстраиваться. Мне было тринадцать, и за всю мою жизнь никто, кроме Анютика, никогда меня не слушал, ни о чем не спрашивал. Я то ли жила, то ли нет, иногда мне казалось, что все мое существование - это тоже какая-то шизофреническая фантазия, в которой я усиленно изображаю нормального человека. Я рассказала Костику все. Про видения, про бритвы, про залептин и отмену. Он слушал молча, смотрел мне в глаза и не выпускал из рук мою ногу. Потом он сказал:
- Бедная девочка.
И тогда я разрыдалась и призналась, что мне тринадцать. Хлопнула входная дверь, и Неля закричала пьяным голосом:
- Костик! Ты где?!
Когда я вернулась домой, Елена Борисовна уже спала. Анютик смотрела телевизор. Я умылась и легла в кровать, меня всю трясло, как в лихорадке. Я видела свои мысли. Они вдруг как будто обрели плоть - сотни женщин и мужчин стояли рядом со мной и говорили наперебой, все они чего-то хотели, я не могла разобрать. Внутри головы скрипело, как будто ее набили пенопластом, я почувствовала, как моя кровать поднимается в воздух, а потом с дикой скоростью падает вниз. Потом она опять начала подниматься, но уже не так резко, во всем происходящем проклевывался незаметный, на первый взгляд, но несомненный смысл. Я услышала голос, он призывал меня вырваться из тела и идти к нему.
Голос сказал, что я готова путешествовать по энергоинформационному полю земли. Он ласкал меня, он рассыпался на несколько десятков горячих точек, и все они присосались к разным местам на моем теле. Я парила в космосе, а тело лежало внизу, на даче, но оно было связано со мной, хотя мне больше всего хотелось от него оторваться. Вдруг что-то произошло, в меня выстрелили, не пулями, а какими-то крюками, на них были закреплены канаты, и те, кто дергали за них, кричали: вернись сейчас же, тебе не уйти!
Я увидела странных существ, они играли в меня и в других людей. Я спросила, зачем они это делают, и они сказали, что им тяжело и холодно в космическом пространстве, они греются об людей. Их канаты рвали мою сущность, я была очень тонкая. Пока мы говорили, у меня лопнул живот. Когда я открыла глаза, то снова лежала в кровати, на даче Елены Борисовны, на соседней койке спала, раскинув ноги, Анютик. Электронные часы мерцали в темноте красным, как зажженные сигареты: 3:15.
Я искала в темноте одежду. Шорты лежали на полу, рядом, а майку я обнаружить не смогла. Чтобы не терять времени и не разбудить Анютика, я натянула шорты под ночную рубашку и выскочила из дома. Я вышла с участка, калитка угрожающе скрипнула, на проселке я во что-то наступила, и только тогда поняла, что не надела сандалии. С черного неба вяло лился дождик. Я добежала до дома Костика, открыла калитку и поднялась на крыльцо. Я кричала и колотила кулаками в дверь. Костик открыл минут через семь. Он был в трусах.
- Я все теперь знаю! - крикнула я. - Все не так, как мы думаем. Нет никакого Бога, ты понимаешь? Я видела их! Только что.
- Кого ты видела? - спросил он.
- Я не знаю, как объяснить. Если бы ты их увидел, ты бы сразу все понял. Они светятся! Они энергетические, а не настоящие! Живут в Космосе, вернее, даже не в Космосе, а в энергоинформационном поле Земли! Это они мне сами сказали.
- А сколько их? - Костик взял сигареты и вышел ко мне на крыльцо.
Где-то за забором выла собака.
- Я видела пять или шесть, очень трудно сказать, они в меня стреляли, понимаешь? Они - игроки. А мы все, все тут, их игрушки.
- Так это они тебя послали? - Костик окончательно проснулся и смотрел на меня как-то странно.
- Нет, конечно! - я злилась. - Они не знали, что так получится, что я вырвусь от них! Они меня вернули в тело, но я теперь сама за себя! Я очнулась! И сразу побежала к тебе, чтобы ты тоже знал. Это все не настоящее, Костик! Этого не существует. Это они там сидят и хотят, чтобы ты думал, как будто это и есть твоя жизнь. Но на самом деле ты - это красная точка…
- Слушай, а может, ты что-то приняла такое, таблетки какие-то? - не выдержал Костик.
- Ты мне не веришь? - поразилась я.