Он выловил свечку и бросил в раковину. Мы сели в зеленую хлорированную воду, рядом, я положила голову ему на плечо. Он держал в руке бутылку с шампанским и время от времени подносил ее к моим губам.
В восемь вечера следующего дня я вспомнила, что надо идти домой. Телефон сдох еще утром. Я пропахла Мареком, табаком, на мои джинсы мы несколько раз пролили шампанское. Он провожал меня, и по дороге мы выпили коктейль "водка-лимон", я почти дошла до подъезда, Марек почти ушел, но я вернулась, и он вернулся. Расстаться не было сил. На детской площадке появился жирный дед с болонкой, я быстро рассказала Мареку про Лютера и эпизод с этим дедом. Мы хохотали, снова пошел снег. Я спросила, а как будет по-польски собака.
- Пъешь, - сказал он.
Дед стоял посредине детской площадки и смотрел, как его болонка какает.
Открыв мне, мама широко улыбнулась.
- Все-таки вернулась? - пошутила она. - Ну, как вечеринка?
- Супер, - сказала я, стараясь не дышать на нее.
- Мальчики-то были?
Я открыла рот, чтобы испустить очередную успокоительную банальность, но мама предостерегающе покачала головой.
- Только не ври мне! - сказала она.
- Были, - я села на корточки и принялась сосредоточенно развязывать ботинки.
Мама сложила руки на груди.
- Ты уж смирись, - сказала она, - меня ты никогда не обманешь. Я тебя вижу насквозь, ведь я твоя мать.
7
Занятия мы прогуливали, а домашние задания не выполняли. Анютик к нам, естественно, присоединилась. Утром мы выходили из дома, встречались с Мареком и полтора часа гуляли по набережной, пока его родители не уходили на работу. Потом мы шли к нему, Марек включал для Анютика плэйстейшен, а мы с ним ложились в постель в комнате его родителей. Там в двери был замок. Потом мы обедали и отводили Анютика домой, а сами шли в кино. Или еще куда-то. Всем троим было понятно, что подобный образ жизни не предполагает будущего, но если Анютик даже не пыталась исправиться, то мы хотя бы предпринимали такие попытки. После недели сплошных прогулов мы с Мареком приходили в школу, сидели рядом за партой и выслушивали какую-то ахинею. Про свойства серной кислоты, которую никто в глаза не видел, или нам показывали, как нужно высчитывать площадь трапеции.
Закончилось все довольно предсказуемо. Маму вызвали к директору. Помимо него, присутствовала наша классная руководительница, которая показала ей журнал посещаемости. Директор припугнул маму органами опеки, потом вызвали классную Анютика, и она сказала, что не видела эту девочку на уроках уже больше месяца.
- Вы знаете, что ваша дочь дружит с Мареком Рыдваньским? - спросила историчка.
- Ну… Я что-то слышала, - пробормотала мама.
- Они очень плохо друг на друга влияют. Между прочим, он несколько раз приходил на уроки пьяный. Как вы считаете, это подходящая компания для ваших детей?
Домой мама вернулась в том же оцепенении, какое охватило ее после обнаружения меня в ночной рубашке на переезде, в десяти километрах от дачи Елены Борисовны. Она позвонила маме Марека, та выслушала ее и сказала, что она вообще не знает, что с ним делать, потому что он просто больной. И вся ее жизнь покатилась к чертям собачьим после того, как она его родила. Вечером она пришла к нам вместе с Мареком и его отцом. Нас посадили рядом на диван в большой комнате, следом из ванной, где она от страха заперлась, выволокли Анютика. Родители Марека и мама с Толиком смотрели на нас, как будто впервые увидели, и молчали.
- Может… - Толик неопределенно развел руками, - выпить хотите?
Они хотели. Через сорок минут на столе стояла пустая бутылка водки, Толик пошел в "Ароматный мир" еще за одной, а мама Марека с красным лицом орала на его отца по-польски. Больше половины слов я не понимала, но суть претензий тем не менее доходила вполне ясно. Она считала, что Марек такой же порочный, как его отец, и она вообще не удивлена, что он не учится и трахается целыми днями с одноклассницей. А чего еще можно было ожидать, когда с детства у него перед глазами такой пример?
- Знаете, - сказала мама, - он, может, и не виноват. Она могла сама его соблазнить, она ненормальная. Летом я отправила их на дачу, - она запнулась, - к свекрови, и там она спуталась с парнем старше ее на шесть лет.
- Я такого не делала в четырнадцать лет! - сказала мама Марека. - И вы его тоже не знаете. Я его сколько раз ловила, а компьютер его мы только успеваем чинить от вирусов, потому, что он все время смотрит порнографию.
Вернулся Толик. Отец Марека, все это время молчавший, разлил водку и спросил с сильным акцентом, в чем смысл его присутствия у нас?
- Самое ужасное, что они все это делают на глазах у сестры! - воскликнула мама. - А ей двенадцать лет!
- Да что они такого делают? - отмахнулся Толик. - Они же смотреть ее не заставляют.
- А ты считаешь, это все нормально?! - заорала мама. - Почему она не на уроках, а сидит в квартире, где они занимаются сексом?
- Ну, это ты у нее спроси, - хмыкнул Толик.
- Да, - добавил отец Марека, - у нас в детстве тоже все это было. Но я хотел учиться и ходил на занятия.
Они с Толиком переглянулись, как бы поддерживая друг друга.
- Нет, это уже просто я не знаю, что такое! - мама сама схватила бутылку и налила себе водки. - Мы здесь собрались все, чтобы обсудить, что дальше делать с нашими детьми. А ты мне говоришь, что ничего с ними не сделать, потому что они неисправимые!
- А что же можно сделать? - отец Марека как-то неуместно улыбнулся. - Вот мы тут сидим, четверо взрослых людей. Все ведь очевидно. Что им сказать? Не смотрите порнографию? В вашем возрасте рано вступать в интимные отношения?
Мама Марека вдруг вскочила со своего стула и забегала по комнате.
- Как может воспитывать ребенка человек, который сам только и думает, что про баб?! - она подошла к своему мужу и схватила его за плечи:
- Признайся, ты ведь ему просто завидуешь! Ты бы сам так хотел, как он!
- О, господи! - мама громко всхлипнула. - А если она забеременеет?! Что тогда делать?
- Вы пользуетесь презервативами? - спросил у меня Толик.
Я кивнула.
- Как тебе не стыдно?! - мама размазывала по лицу тушь. - Ты понимаешь, что это дети?
- Сегодня пользуются, завтра не пользуются, - сказал отец Марека.
- Конечно, вас это не очень волнует! - взвизгнула мама. - Это ведь не вам потом бегать по врачам, а нам!
- Ну вот только не надо сейчас говорить, что мы во всем виноваты! - вступила мама Марека, подошла к столу и знаком попросила, чтобы Толик налил ей водки.
Все на несколько секунд замолчали. Она выпила, запрокинув голову, потом подошла к Мареку и сказала:
- Встань, гадина такая!
Марек встал. Она засунула руку в карман его джинсов. На пол выпали две зажигалки и несколько презервативов.
- Видишь, как он запасся! - крикнула она своему мужу. - Он думал, что ему и сегодня получится переспать с ней! Я требую, чтобы ты вообще больше не давал ему деньги!
- Ну, это уже глупости, - ответил отец Марека, - или ты что, считаешь, если у них не будет презервативов, они не будут спать?
- А вы еще и курите? - спросил Толик.
- Что же это такое?! - мама раскачивалась на стуле с рюмкой водки в руке. - Наши дети курят, пьют, занимаются сексом! Как мы могли это допустить?! Что мы сделали не так?
- А причем тут мы? - спросила мама Марека. - Мы работали всю жизнь, мы его лечили, когда он сломал позвоночник! Я два года из клиники не вылезала…
- Не вылезала ты по другой причине, - сказал отец Марека.
- Что?! - она выпучила глаза.
- А что я, скрывать буду? - он усмехнулся. - Все прекрасно знали, что ты имела роман с доктором, который его лечил, поэтому мы и не уехали домой…
- Какая же ты скотина!
- Давайте все-таки мы успокоимся и не будем друг друга обвинять, - сказал Толик, - мы собрались обсудить сложившуюся проблему, а не то, кто из нас… - он на секунду примолк, - что делал…
- Так это и есть самое важное! - не согласился с ним отец Марека. - Именно это и влияет! Вот эта женщина, моя жена, изменяла мне с хирургом, по фамилии… Я не помню, Марек, как звали твоего доктора?
- Рубинштейн, - сказал Марек.
- Рубинштейн! - отец Марека поднял вверх палец. - А почему, кстати, мы до сих пор не можем уехать домой? Потому, что у нас работа, да. И квартира… А может быть, она просто спит с Рубинштейном?
Мама Марека вдруг бросилась на его отца и замолотила кулаками по его груди и лицу. Он сбросил ее с себя, и она упала на пол, задев стол. На столе покачнулись стаканы и бутылки. Толик помог ей встать. Отец Марека сидел и тер подбородок, куда она ему врезала. Нас с Анютиком отправили спать.
На следующий день мы встретились в школе. Первым уроком была история. Марека вызвали в доске, чтобы проверить его знания по теме "новое индустриальное общество".
- Итак, - сказала историчка, - в каком веке начался переход к новому индустриальному обществу в странах Западной Европы?
Он не смог ничего сказать по этому поводу, и историчка поставила ему два. Потом она потребовала, чтобы я встала с места и пересела к Наташе Мироновой. Я встала, собрала учебники и вышла из класса.
После уроков Анютик ждала нас у памятника поэту. Это меня почему-то взбесило.
- Зачем ты тут стоишь?! - крикнула я.
- Я хочу пойти с вами, - сказала она.
- Ты не будешь больше ходить с нами!
- Почему? - удивилась Анютик.
- Потому что тебе двенадцать лет! И ты должна сидеть дома и заниматься!
- Это мы еще посмотрим! - Анютик плюнула в меня и побежала от памятника.
Я догнала ее, повалила на землю и принялась изо всех сил душить. Марек выбросил только что прикуренную сигарету и бросился нас разнимать. В результате Анютик укусила его за палец. Потом она вскочила и крикнула, отряхиваясь, как собака:
- Чтобы вы сдохли оба! Твари! Ублюдки!
Мы вдвоем пошли к Мареку и переспали на обеденном столе. Все это было уже невыносимо. Я встала со стола и начала одеваться. Марек открыл окно и закурил.
- Ты хочешь обедать? - спросил он.
- Нет, я пойду, - ответила я.
- Почему?
- Потому, что я так не могу.
- Как? - удивился он.
- Так! Нас все презирают! Даже наши родители… Ты мне говоришь про какую-то любовь, а в чем она состоит?! В том, что мы трахаемся на обеденном столе?
- А в чем она должна состоять? - он выкинул окурок и со злостью захлопнул раму.
- Я не знаю! - сказала я. - Но если это все, что между нами происходит, не надо называть это любовью. Такую любовь можно получить от кого угодно.
- Ну, иди и получи! - крикнул он. - Это все, что тебе надо! Можно было с самого начала понять, какая ты шлюха! Ты сразу была готова раздвинуть свои ноги!
- Это я была готова раздвинуть ноги? - от изумления я даже задохнулась. - А ты разве не этого хотел?!
- Я хотел с тобой общаться! - сказал он.
- Тогда мог бы пригласить меня в театр! А не к себе домой, когда у тебя уехали родители!
Руки у меня дрожали, я путалась в рукавах свитера и никак не могла его правильно надеть. Марек подошел ко мне и обнял, я делала яростные попытки вырваться, но он меня держал.
- Прости меня, - говорил он, - пожалуйста, прости.
Я заплакала.
- Я чувствую к тебе больше, чем только это, - сказал он мне в волосы, - я просто не знаю, как… как тебе это показать.
- Я тоже не знаю, - сказала я.
Я стала разломанной куклой, неудачницей. Раньше у меня не было никаких вопросов, и вдруг они возникли, встали передо мной, покачивая своими закругленными головками. Почему так? Что я должна была сделать? Могла ли я что-то сделать? Как-то утром в субботу, когда мама с Толиком еще спали, а бабушка остервенело стирала в ванной носки, я взяла со стола на кухне один из маминых журналов. Там все было про то, как спасти отношения. Рекомендовались сексуальное белье и нежность. Я прочитала: "Любовь приходит сама, но удержать ее может только кропотливая и каждодневная работа". Я закрыла журнал, опустила голову на руки и длинно, с завыванием захохотала.
8
В четырнадцать у Анютика начались месячные, и она в один день изменилась до неузнаваемости. Пропал щенячий жирок, и все ее тело исполнилось какого-то шика. Она стала неимоверно тощей, с огромными голодными глазами, даже районный психиатр Макарон смотрел на нее с оттенком восхищения.
Анютика перевели на рисполед, два миллиграмма в сутки. С ним наша жизнь стала легче, а местами даже приятнее. От рисполеда не тошнило и не сковывало, как от залептина, и он не давал угнетающих состояний, как седоквель. Единственной проблемой стало то, что рисполед нормально сочетался с алкоголем, и мы стали много пить. Марек пил пиво и коктейли с двенадцати лет, а в пятнадцать уже мог выжрать за вечер бутылку вина. Выпивая, он не слишком менялся, разве что становился веселее. Сидя на седоквеле, я выпивала с ним максимум две бутылки пива, потому что у меня начинала кружиться голова, а на следующий день было так плохо, что о пиве я не думала еще несколько недель.
Рисполед дал мне неоценимую возможность пить наравне с Мареком, иногда доходило до того, что мы выскакивали из школы на большой перемене и неслись в подвальный магазин, обосновавшийся в соседнем дворе. Там Марек покупал джин-тоник, и мы, захлебываясь, выпивали его около клумбы с анютиными глазками. После уроков приходило время сухого вина, иногда водки, размешанной с энергетиками. Часам к четырем я была уже пьяная в жопу, мы с Мареком валялись на кровати и несли друг другу неинтересную исповедальную ахинею. Секса стало существенно меньше, у меня уже не было повода думать, что только это ему от меня и надо.
К шести мы более-менее трезвели, в семь я уже была дома и садилась делать домашнее задание. Голова была мягкая, мне казалось, в ней нет мозга, а одно только мясо - я ничего не могла понять в учебниках и сидела над ними до полуночи. Мама считала, что я наконец-то взялась за ум.
Как-то вечером, возвращаясь на рогах от Марека, я застала у подъезда Анютика. Рядом с ней стоял парень лет шестнадцати и в чем-то ее горячо убеждал. Анютик неопределенно пожимала плечами. Я подошла к ним.
- Привет, - сказала Анютик.
- Леша, - парень протянул мне руку, и я, глупо хихикнув, ее пожала.
- Он наш сосед. Сверху, - многозначительно добавила Анютик.
- А где ты учишься? - спросила я.
- В красной школе, - ответил Леша.
Красная школа стояла через дорогу от нашего дома, и насколько я могла судить, посещали ее одни ублюдки.
Отца у Леши не было, а его мама работала редактором на телевидении и домой приходила иногда в час ночи, иногда в два. Такой обширной свободой Леша тем не менее особо не пользовался: максимум приглашал к себе друзей, и все пили пиво под оглушительную музыку. Анютик тоже частенько к нему заглядывала, а однажды позвала и меня. Дверь нам открыл накачанный молодой человек в майке без рукавов, его руки и шея были покрыты разной тематики татуировками.
- Ух ты, - сказал он, уставившись на меня, - а как тебя зовут?
- Юля, - ответила я.
- А я Саша. Ты знаешь, что ты… ну… ты просто супер, - он взял мою руку и поцеловал в сгибе у ладони.
- У нее есть парень, - сказала Анютик.
Мы прошли в комнату, где сидели Леша и еще один его приятель, по имени Антон, у него был прицеплен к уху слуховой аппарат. Также там присутствовали две девицы лет шестнадцати. Девицы сразу как-то оскорбились на наше появление. Леша сказал, что их зовут Ира и Марина. Поскольку в комнате был только один диван, а на нем уже сидели Ира и Марина, мы с Анютиком сели на подоконник. Парни сидели на полу, а глухой Антон оккупировал кресло у компьютера. Он во что-то играл, не слишком интересуясь происходящим.
- Ну, рассказывай, - Саша открыл зубами пивную бутылку и сделал солидный глоток, - что у тебя за парень?
Дверь в комнату приоткрылась, и в нее заглянул Сергей. Я сглотнула и повернулась к Анютику. Она смотрела на дверь, приоткрыв рот, как в трансе.
- Чертов сквозняк, - Леша подошел к двери и пнул ее ногой, чтобы она закрылась.
- А мы! - чуть ли не крикнула Анютик, спрыгнув с подоконника. - Мы… в туалет!
Я выбежала вслед за ней из комнаты. В коридоре было пусто. Мы бросились на кухню, на столе стояла пепельница в виде сфинкса, а рядом лежала пачка сигарет Лешиной мамы. Я закурила, Анютик жестом попросила затянуться.
- Ты его тоже видела, - сказала она.
- Это ничего не значит, - возразила я, - у нас может быть общий глюк.
- Мы принимаем рисполед, - неуверенно возразила Анютик.
- Да этот рисполед - полное говно!
- Он все равно глушит, - забормотала Анютик, - он мягче, но он глушит голоса…
В кухню вошел Леша, молча взял сигарету и сел за стол.
- Ань, - Леша смотрел на огонек своей сигареты, - а может… вечером сходим куда-нибудь?
Я вышла из кухни, у входной двери меня настиг Саша. Он что-то говорил про тату-салон, в котором работает три дня в неделю с двенадцати до восьми, вроде бы там живет кошка, и у нее неделю назад родились котята.
- Я подумаю, - сказала я.
Я вернулась домой, заперлась в ванной и начала шарить по шкафчикам в поисках бритвы. Нигде не было. Я обернулась полотенцем и вышла в коридор. Там, в стенном шкафу, стояла коробка с инструментами Толика, которыми он, впрочем, ни разу не пользовался. Я нашла раскладную опасную бритву с бордовой ручкой и ржавым лезвием. На левой ступне, от основания пальцев до пятки я вырезала слово Sehnsucht. В дверь начала колотить Анютик. Я открыла ей, она села на бортик и опустила руку в подкрашенную кровью, как будто ржавую воду.
- Ты должна мне помочь, - сказала она, - мне так его жалко, просто сердце разрывается.
- Его нет, - ответила я, - как можно помочь тому, кого нет?
- Он есть, - возразила Анютик, - и ты это прекрасно знаешь. Почему ты такая жестокая? А если бы я была на его месте? Если бы я тогда умерла от потери крови, и только ты бы меня видела? Ты бы мне тоже не помогла?
- Что мы можем сделать?
- Не принимать лекарство и слушать его.
- И загреметь в психушку, - констатировала я.
- Мы найдем то, что ему нужно, и он успокоится, и все закончится. Все будет хорошо.
В подтверждение своих слов Анютик выкинула весь имевшийся в запасе рисполед, а также выгребла из моего письменного стола неприкосновенный залептин. Позвонил поддатый Марек и спросил, где я была весь день? Я сказала, что дома.
- Не играй со мной в эти игры, - фраза прозвучала не сильно угрожающе из-за того, что говорил он невнятно.
- В какие игры? - спросила я.
Нога болела, я не принимала лекарство уже десять часов. Реальность начала уплотняться, швы на устоявшейся картинке потрескивали, их распирало от того, что было под ней. Мне казалось, что я попала в мелодраму, которая идет по телевизору, и Марек говорит со мной принятым в таких мелодрамах языком.
- Ты знаешь, - сказал он и повесил трубку.
Анютик была хитрее и в житейском плане гораздо изворотливее меня, но при этом в ней отсутствовал какой-то важный стержень, иногда мне казалось, что вся ее личность - это стопка книг, которые столько лет стоят в углу, что, кажется, уже вросли в пол, но стоит вытащить хоть одну, и все развалится.