Джон Уэст ничуть не сомневался, что Мик О’Коннелл и Боров жульничают, утаивая от него кое-какие проигранные клиентами ставки. Ренфри слишком неосмотрительно заключал пари, вопреки требованию Джона Уэста работать только наверняка. Мало того, Ренфри сам делал ставки у других букмекеров и постоянно просил деньги вперед, в счет комиссионных. Барни Робинсон слишком миндальничал с клиентами, принимая ставки в кредит, и большинство безнадежных счетов приходилось на его долю. Он оправдывался тем, что надо же, мол, дать ребятам возможность отыграться. Джим Трэси стыдился своей работы, он мало собирал ставок и так же, как Барни, мирволил клиентам; с другой стороны, пользы от него было, пожалуй, больше, чем от других, потому что он хорошо знал грамоте и умел считать. В его ведении находилась бухгалтерия и все расчеты с клиентами.
Агентам Джона Уэста так мало перепадало денег, что при первой возможности они устраивались хотя бы на временную работу. Да и сам он как-то, после неудачных для него скачек, к великой радости своей матери, поступил на обувную фабрику. Это не уменьшило прибылей Джона Уэста: ставки бывших постоянных клиентов он возмещал ставками товарищей по работе.
Через год капитал Джона Уэста составлял уже сумму в тридцать пять соверенов, несмотря на то, что за это время он дважды разорялся дотла. Однако ему везло, и оба раза он быстро и с лихвой сумел вернуть потерянное.
Все же положение его было шаткое. С 1892 года начались неприятности с полицией. Борова поймали с поличным и оштрафовали. Джим Трэси, только что женившийся, так перепугался, что почти прекратил работу. Никакие заверения Джона Уэста, что он сам уплатит за него любой штраф, не могли заставить Джима пойти даже на самый малый риск. Зимой 1892 года Джо бросил работать на брата и открыл собственный тотализатор на пустыре в конце Джексон-стрит. Несмотря на то что дело велось им крайне безалаберно, он все же преуспевал до тех пор, пока полиция не накрыла его. Он был приговорен к штрафу в пятнадцать соверенов (все его достояние), причем судья предупредил, что в следующий раз его на полгода посадят за решетку.
Игра на скачках процветала в Керрингбуше, и частные тотализаторы пользовались особенной популярностью. Держать тотализатор значило работать без риска - определенный процент взимался с каждого выигрыша, независимо от того, какая лошадь взяла приз. В этом смысле тотализатор был выгодней букмекерства. С другой стороны, держать тотализатор было гораздо опаснее. Приходилось показывать клиенту списки лошадей с обозначением количества и размера ставок, чтобы он мог прикинуть свои шансы; когда же полиция устраивала облаву на тотализатор, будь то в помещении или под открытым небом, эти списки попадали ей в руки и служили неопровержимой уликой на суде.
С начала 1893 года для Джона Уэста наступила полоса невезенья. Кое-кто из его разорившихся клиентов снова стал выигрывать. Заветный мешок с деньгами тощал на глазах. Тогда Джон Уэст изобрел систему перестраховки: в день скачек он собирал своих агентов на углу Джексон-стрит, возле галантерейной лавки, и с помощью Джима Трэси проверял заключенные ими пари. Затем, торопливо подсчитав шансы, бежал к ближайшему конкуренту и сам ставил на лошадей, победа которых могла бы принести ему большие убытки. Эта система обеспечила Джону Уэсту постоянный приток барышей; его капитал снова стал округляться и скоро превысил сумму в сто соверенов.
Джо разъяснил брату все преимущества тотализатора перед букмекерством, и Джон Уэст, которому не терпелось разбогатеть по-настоящему, ломал голову, как бы так устроить, чтобы держать тотализатор и не попасться в руки полиции. Многие в Керрингбуше пытались это сделать, но безуспешно. К началу 1893 года во всем пригороде не осталось ни одного тотализатора. А между тем желающих поиграть было много. Разве люди не продолжали делать ставки даже тогда, когда ежеминутно можно было ждать облавы?
Джон Уэст заслужил добрую славу как исправный плательщик, и у него была большая клиентура, но он понимал, что на букмекерстве не разживешься. Мысль о тотализаторе неотступно преследовала его. Не может быть, чтобы не нашлось какого-нибудь выхода.
Он и сам толком не знал, чего он добивается. Он хотел быть богатым, хотел, чтобы его боялись и уважали. Со дня состязания голубей, когда первый приз взял Уарата, Джон Уэст преобразился. Он видел, что его агенты, даже Боров, относятся к нему с почтением. Они чувствуют его могущество, его власть над ними. И ему хотелось обладать еще большей властью. Если бы только найти способ, как открыть тотализатор и не попадаться полиции, весь Керрингбуш делал бы у него ставки.
Целый месяц он раздумывал над этим. И вот однажды ночью его осенило: надо открыть лавочку и, пользуясь ею как ширмой, обмануть полицию. От волнения он не мог заснуть и утром встал ни свет ни заря. Потом поделился своей идеей с Джо.
- Дело рискованное, - сказал Джо. - Да и накладно. Чем ты будешь торговать? Бакалеей? А на что товар купишь? И целый день за прилавком стоять?
- Надо придумать, чем торговать, чтобы работы было мало и денег требовалось немного, - упрямо возражал Джон Уэст. И придумал.
Три дня спустя он с решительным видом шагал по Джексон-стрит. Остановившись перед домом под номером 136, он заглянул в запыленное окно, где виднелся брошенный цибик чая.
Отлично, подумал он. Чайная лавка, за лавкой комната, черный ход в переулок.
Дойдя до угла, он зашел в мануфактурную лавочку, где за прилавком сидела толстая, средних лет женщина.
- Миссис Смит, - обратился к ней Джон Уэст, - пустующая лавка в доме сто тридцать шесть по Джексон-стрит ваша?
- Угадали, молодой человек. Торговля шла так плохо, что я прикрыла ее с месяц назад.
- Так вот, я хотел бы снять у вас это помещение. Я там хочу открыть торговлю чаем.
Вот каким образом поздней осенью 1893 года Джон Уэст открыл тотализатор в доме номер 136 по Джексон-стрит в Керрингбуше.
Успех превзошел все его ожидания: он и его помощники еле справлялись с работой.
Почти два месяца просуществовала "Торговля чаем П. Каммина", прежде чем констебль Броган явился с приказом произвести обыск. Доходившие до ушей Джона Уэста слухи относительно продажности местной полиции подтвердились, когда констебль поймал золотую монету и спрятал ее в карман.
Это был первый крупный шаг Джона Уэста на его пути к власти.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Наш век снисходителен к плутам.
Бальзак
Накануне розыгрыша кубка Мельбурна 1894 года Патрик Девлин, начальник сыскной полиции, сидел под вечер за своим столом в керрингбушском отделении. Это был большой, тучный мужчина - его огромное рыхлое тело так и выпирало из мундира. Перед ним стоял дюжий полицейский.
- Ну как, Грив, - сказал Девлин, - все готово для облавы?
- Так точно, сэр. Согласно вашему приказу, за лавкой установлено наблюдение. Замечено свыше шестидесяти человек - взрослых и подростков, - входивших в лавку. Я поставлю часть своих людей в переулке у черного хода, остальные войдут с улицы.
- А братья Уэст в помещении?
- Точно не знаю, сэр, но один из констеблей говорит, что видел, как Джон Уэст вошел в лавку часа два тому назад.
- Превосходно. Надеюсь, мы накроем его с поличным. Джон Уэст - это гвоздь всего спектакля, - сказал Девлин, грузно вставая с кресла. - Уже девятый час. Пора собираться.
"Вот не было печали", - ворчал про себя Девлин, усаживаясь рядом с Гривом в одноколку, дожидавшуюся у подъезда.
Лично он не питал вражды к Джону Уэсту. Не зависящие от него обстоятельства заставили его устроить облаву на "Торговлю чаем П. Каммина". Жалобы поступали от пасторов, от женщин, встревоженных тем, что мужья их проигрывают свой скудный заработок, от людей, которые сами не играли на скачках и осуждали азартные игры вообще. Все эти жалобы дошли до городских властей. И наконец констебль Грив - набожный методист, не игрок - в надежде на повышение в чине подал рапорт о том, что Броган и по меньшей мере еще один из полицейских покровительствуют Джону Уэсту и не предпринимают никаких попыток прикрыть его тотализатор.
Девлин давно подозревал, что Джон Уэст подкупил постового и, быть может, еще кое-кого из полицейских; однако Уэст ни разу не пробовал задобрить его, Патрика Девлина. Но скажите на милость, что толку быть начальником, если все доходы достаются рядовым полицейским? А может ли человек содержать жену и девятерых детей, да еще сберечь кое-что на выпивку и на покупку клочка земли с домиком - и все это на грошовое жалование начальника отделения? Этот молокосос Джон Уэст порядка не знает. Надо его проучить!
Решившись на облаву Девлин приступил к делу с ловкостью и энергией, которые в иных случаях умел проявлять. Он принял меры, чтобы полицейские, подозреваемые в дружеских чувствах к Джону Уэсту, не знали о готовящемся налете. Вывеска на лавке не могла ввести в заблуждение Девлина. Черта с два, да этот облезлый ирландец Пэдди Каммин и на собачью конуру не раскошелится! Он усмехнулся, вспомнив, каким образом ему удалось установить, что плату за помещение вносит либо Джон, либо Джо Уэст. Больше всего Девлина смущал вопрос, как подкрасться к лавке, чтобы не заметили сторожа, расставленные вокруг всего квартала. Грив сообщил ему, что накануне больших состязаний в лавке всегда толпятся игроки. Значит, облаву надо устроить вечером. А что может быть лучше, чем вечер накануне ежегодного розыгрыша кубка Мельбурна? Удачно выбранное время - половина дела.
Когда одноколка приблизилась к "Торговле чаем П. Каммина", Девлин вынул пистолет из кобуры и удостоверился, что он заряжен. Кто его знает, может, и понадобится. Говорят, ребята Джона Уэста - народ отчаянный.
Разношерстная толпа мужчин и юношей заполняла лавку и комнату позади нее. Большинство пришло сюда делать ставки: завтра предстоял большой спортивный день - розыгрыш кубка Мельбурна и других крупных призов. Но пришли и такие, кто сам никогда не играл или не имел денег на ставку, пришли просто потому, что больше некуда было пойти, чтобы повидаться и поболтать с приятелями. Здесь собрались люди разного обличья и возраста, старые и молодые, даже безусые подростки лет четырнадцати - пятнадцати. За редкими исключениями, все они были бедно одеты; один-два хороших костюма, мелькавших в толпе, казалось, попали сюда по ошибке. В помещении стоял глухой шум от гула голосов и шарканья ног.
Тусклый свет керосиновых ламп отбрасывал черные длинные тени, скользившие по стенам, словно страшные призраки. На полках позади прилавка лежал чай в пачках и жестяных коробках. Вначале бывало, что простодушные покупатели заходили в лавку и спрашивали чай, но уже много месяцев прошло с тех пор, как продажа чая прекратилась.
За прилавком стояли Барни Робинсон и Мик О’Коннелл, а также сам фиктивный владелец этого странного заведения - Патрик Каммин. Это был человек лет тридцати пяти, высокого роста, до крайности изможденный и худой. Он принимал ставки, выдавал билетики и делал записи на большом разлинованном листе бумаги; Мик и Барни, без умолку болтая, отмечали на куске картона, прибитом к стене, сколько на каждую лошадь поставлено.
Пэдди Каммин, узнав, что его дальний родственник, Джон Уэст, успешно занимается букмекерством, стал проситься к нему на службу. В то время Джон Уэст как раз подыскивал человека, который согласился бы поместить свое имя на вывеске магазина; он предложил эту сомнительную честь Пэдди, и тот с готовностью принял предложение.
Мик О’Коннелл и Барни Робинсон с любопытством приглядывались к своему новому коллеге. Мик говорил, что в жизни не видел такого чуднóго ирландца. Пэдди был медлителен, неповоротлив, не курил, не пил, не играл в азартные игры и зажимал каждый заработанный им грош. "Нет на свете скупее скупого ирландца", - заявил Мик, после чего Каммина прозвали "скупердяем". Особенно медленно работали у Пэдди мозги; это было видно по тому, как долго и нудно он записывал ставки, с каким трудом производил самые простые вычисления. Не красуйся его фамилия на вывеске, Джон давно выгнал бы его, уверял Мик. А Барни Робинсон клялся, что с Пэдди невозможно разговаривать, потому что на любой вопрос он отвечает никак не раньше, чем через полчаса.
В комнате за лавкой ставки принимали Джон Уэст и Ренфри, а Джим записывал их на большие листы картона, прибитые к стене позади стола. На листах печатными буквами от руки были написаны имена лошадей каждого заезда, а в графе против имени указывалось количество ставок, так что клиенты могли тут же подсчитать, какова будет выдача на ту или иную лошадь, если она выиграет скачку. Клиенты не знали, что Джон Уэст снимает в свою пользу одну треть с общей суммы ставок, но, исходя из опыта прошлых скачек, могли приблизительно подсчитать, сколько будут выдавать за победителя.
В толпе сновал Боров, выполняя возложенные на него обязанности блюстителя порядка. В задней комнате те же функции выполнял бывший боксер, по прозванию Дик Капуста. Это был дюжий парень необычайной физической силы, и его уши, надбровья и переносица свидетельствовали о том, что в бытность свою боксером он отличался не столько мастерством, сколько выносливостью.
Внезапно послышался резкий стук в дверь. Боров стал проталкиваться к выходу. Громкий голос потребовал: "Именем королевы, откройте!"
Поднялась суматоха. Все как безумные заметались по комнате, толкаясь и налетая друг на друга.
- Полиция!
- Бежим!
- Через черный ход, скорей, скорей!
Наиболее сильным и проворным удалось выбраться из давки; они выбежали во двор черным ходом и стали перескакивать через забор, но попадали прямо в объятия поджидавших их полицейских.
Дверь с улицы рухнула, и в лавку вошли несколько полицейских, предводительствуемые Девлином и Гривом.
- Вы все арестованы! И советую вам не скандалить! - заявил Девлин.
Джон Уэст и его помощники попытались было припрятать билеты и сорвать со стен уличающие их картонные щиты, но не успели. Джим Трэси побледнел как полотно. Жена постоянно твердила ему, чтобы он послушался совета Эдди Корригана и бросил тотализатор. Что-то она теперь скажет?
Страх охватил Джона Уэста. Он бросился к двери, неистово расталкивая толпу, выскочил во двор лавки, перемахнул через забор и попал не в переулок, а во двор соседнего дома.
Он услышал голос Барни Робинсона:
- Джим, Мик, скорей! Бегите за Джеком через двор тетки Моран!
Кто-то крикнул:
- В переулке засада!
Барни Робинсон и Джим Трэси благополучно выбрались вслед за Джоном, но Пэдди и Мика полицейские успели задержать.
Джон Уэст, Барни, Джим и еще четверо спаслись через соседний двор, а Ренфри и нескольким игрокам удалось, увернувшись от полиции, выбраться в переулок.
В лавке Боров ожесточенно сопротивлялся, но трое дюжих полицейских одолели его. Кое-кто из клиентов, отчаявшись спастись бегством, похватали с полок пакетики и уверяли, что зашли в лавку купить чаю, но никто их не слушал.
Не прошло и десяти минут, как более пятидесяти мужчин и подростков были арестованы, погружены в повозки и отправлены в тюрьму.
По дороге арестованные кричали прохожим:
- Ради бога, возьмите нас на поруки, а то мы не увидим розыгрыша кубка!
Составление протоколов и освобождение задержанных под залог продолжалось до полуночи. Большинство было отпущено. Джон Уэст внес залог за Мика О’Коннелла, Борова, Дика Капусту и Пэдди.
Невзирая на полицейскую облаву, день розыгрыша кубка Мельбурна оказался рекордным днем для тотализатора Джона Уэста. Непрерывный людской поток вливался в двери лавки и, миновав двор, через переулок выходил на Бэгвилл-стрит, где толпы клиентов поджидали почтовых голубей; эти голуби принадлежали Джону Уэсту, и после каждого заезда один из них прилетал из Флемингтона с табличкой результатов скачки. Когда птица показывалась над голубятней во дворе лавки, толпа бросалась к воротам, чтобы поскорей узнать, какая лошадь пришла первой. После этого счастливцы, поставившие на победителя, входили с черного хода в лавку, и там Джим Трэси и Джон Уэст, подсчитав выдачу, уплачивали деньги.
Голуби приносили не только результаты состоявшегося заезда, но и другие сведения; это была тайна, известная только Джону Уэсту и ближайшим его приспешникам; на Флемингтонском ипподроме орудовал подручный Джона Уэста, прозванный Миком "Генерал", который, помимо результатов предыдущей скачки, сообщал о вероятных шансах той или иной лошади в следующем заезде.
Многие клиенты стояли перед папертью церкви на Бэгвилл-стрит, как раз напротив переулка, куда выходил двор лавки. Среди них были и женщины. Женщин не допускали в тотализатор, но они делали ставки через своих мужей или знакомых мужчин.
Джон Уэст надзирал за всем. Зорким взглядом следил он за цифрами на картоне, за выплатой денег и самолично помогал принимать ставки перед самым заездом, когда не хватало рук. Все знали его, и он знал всех и каждого. Он весело и приветливо разговаривал со своими клиентами, поздравлял счастливцев, сорвавших большой куш, и держался с той непринужденной бодростью, которая отличает владельцев игорных домов во всем мире.
Однако под этой самоуверенной личиной скрывались тревога и страх. Против дневных налетов полиции были приняты все меры предосторожности, но он упустил из виду возможность облавы в темноте. Справится ли он с Девлином?
Из всех тайных тотализаторов Керрингбуша уцелел только один - его собственный. Конкурентов у него не было. Капитал его округлился до пятисот соверенов, и он, после долгих колебаний, решил положить почти все свои наличные деньги в банк. Некоторые банки, лопнувшие во время кризиса, произвели "реконструкцию" и снова открылись. Реконструкция состояла в том, что вкладчикам выплатили наличными из расчета один шиллинг за фунт стерлингов, а на остальную сумму вклада выдали акции обанкротившихся банков. "Кто его знает, - раздумывал Джон Уэст, - могут ведь и снова лопнуть", - и поместил свои капиталы в нескольких банках. Все-таки меньше риску.
Он сам не понимал, на что пускался, когда подмазал констебля Брогана! Не прошло и недели, как к нему явился другой полицейский и пожелал обыскать лавку. Пришлось и ему сунуть соверен. Потом опять пришел Броган и опять получил соверен; а через две недели явился третий - и тоже получил соответствующую мзду. С тех пор Джон Уэст регулярно платил дань этой троице. Чем же все это кончится? Деньги-то они брали, а даже не предупредили его, что Девлин готовит облаву. Может быть, Девлин и не трогал бы его, если бы всякие святоши не вопили с кафедр и не поднимали шума в газетах, требуя запрещения азартных игр.
Джон Уэст предавался этим невеселым мыслям вплоть до последней скачки перед розыгрышем главного приза - кубка Мельбурна, когда поднялся такой ажиотаж, что и думать-то было некогда.
Лавка Каммина помещалась почти на углу Силвер-стрит, рядом с каретной мастерской, и перед ней, прислонившись к перилам крыльца, стоял Мик О’Коннелл и клевал носом. Он должен был следить, не покажутся ли полицейские на Джексон-стрит справа. Напротив него, возле лавки жестяника, стоял Боров, тоже полусонный, и следил за другим концом Джексон-стрит. Немного подальше, у поворота в переулок, на той стороне Джексон-стрит, стоял маленький щуплый человечек, окрещенный Миком "Трясучка", так как страдал пляской святого Витта. Он наблюдал за переулком, на случай если бы полиция неожиданно нагрянула оттуда. Прозвище свое он заслуживал вполне: стоя "на стрёме", он то вскидывал руку, то дергал шеей, то брыкался левой ногой.