- Так у тебя есть план, Графф? - выкрикнул он. - Я бы хотел выслушать твой план, чертов Графф!
Нет, никакого плана у меня не было. Конечно, не было.
Но я сказал:
- Ты должен заглушить мотоцикл. Отвести его в сады и затаиться там до утра.
- И это план? - взвился он. - Разве ты хоть раз придумал что-то дельное, Графф? Даже до того, как смазливая девчонка отняла у тебя последние мозги, ты не придумал ни одного мало-мальски стоящего плана.
И он попытался высвободить руль из моего захвата, но я прижал его ноги к мотоциклу, чтобы он не мог нажать на стартер.
- Ни одного разумного плана, проклятый Графф! Ни одного великого замысла - ничего стоящего, пока ты держишься за бабью юбку!
И он развернул мотоцикл, резко рванув руль и приподнявшись на каблуках. Но я по-прежнему прижимал его ногу, не давая ей надавить на стартер.
- Безмозглый, серенький Графф! - заорал он. - У тебя в голове одна труха!
И он качнул переднее колесо, нацелив его вниз по склону. Потом толкнул и покатил своего зверя; я ухватился за карман с клапаном на его охотничьей куртке и побежал рядом.
- Истерия из-за девственной плевы! - выкрикивал он. - Эх ты, Графф!
О, он не сдавался, он продолжал упорствовать, и мотоцикл катился теперь вниз; он пытался найти сцепление, пытался высвободиться из захвата, чтобы рвануть вперед на своем звере.
- Ты всегда все портишь, Графф! - неожиданно спокойно сказал он.
Но я не мог больше удерживаться. Я вскочил на место позади него, и мотоцикл качнулся в сторону. Я навалился ему на спину, но он не откинул подножки для заднего седока. Он явно намеревался уехать один.
Я почувствовал, как он нашел сцепление.
Но я ему помешал: перегнувшись через его плечи, врезал ладонью по кнопке глушения мотора. Мотоцикл так и не смог завестись. Он выдал глухой выхлоп газа, но обороты тут же упали. Я навалился на него, и он съехал на бензобак, широко расставив ноги, его колени втиснулись под руль; но ступни не попали на его собственные подножки, и он не смог дотянуться ими до педали.
Обороты не удерживались ни на одной передаче. Слегка наклонившись вперед, наш разъяренный зверь двигался сам по себе. Мы летели в свободном скольжении, свет фар бежал впереди нас; мы катились по инерции с выключенным мотором - тихие брызги гравия разлетались в разные стороны, тихое шуршание покрышек несло нас вниз. Мы не производили ни звука.
Неужели даже пчелы не слышали нашего приближения?
Этот S-виток, потом следующий, едва различимый из-за мчащейся быстрее стрелы ночи по сторонам.
- Подвинься на заднее сиденье! - крикнул Зигги. - Я должен поймать сцепление.
Но спуск оказался слишком крутым; я всем весом навалился на него, на бензобак. И в тот момент, когда я попытался отодвинуться, на нас неумолимо надвинулась третья кривая S.
- Ну же, Графф! - заорал он. - Ты не способен даже на это, проклятый слюнтяй!
И он щелкнул ручным сцеплением; я нашел пальцами ног маленький рычажок, но он не шевельнулся.
Шарящий свет фары выхватывал перед нами выбоины и ухабы разбитой дороги, резко возникшие заросли деревьев и бездонный котлован - холодное, умиротворенное ночное небо, а через бесчисленное число виражей - ангельский городок внизу. Все это надвигалось на нас словно из криво установленных кусков зеркала.
- Это твоя работа, Графф, - почти беспечно произнес он.
Мои пальцы на ногах скрутило от боли, но рычаг переключения скоростей издал неожиданный скрип; мотор выстрелил как пушка и заржал лошадью, и я почувствовал, как меня бросило на спину Зигги, я попытался сползти вниз. Передний амортизатор издал шипение; мотоцикл оживал.
Зигги съехал слишком далеко вперед, чтобы он смог отодвинуться назад; тяжело громыхая и вихляя, мы огибали верхнюю часть бесконечной S, но наше скольжение немного замедлилось.
- Это вторая, - сказал Зигги. - Найди мне первую, чтобы затормозить.
Впереди нас изогнулось основание S; мотоцикл вставал на дыбы и подскакивал на краю обочины, но мы ухитрялись не съехать с дороги. Мы держались, и Зигги сказал:
- Первую скорость, Графф. Теперь первую!
И мои пальцы задвигались снова, давя на рычаг: мне кажется, я почувствовал, как он пришел в движение. А Зигги крикнул:
- Не выжимай сцепление, Графф! Держи его все время, Графф!
И я подумал: "Ну вот, теперь почти все - мы сейчас выйдем целыми из этой чертовой карусели!" И мы выскочили с этой проклятой S. И я снова подумал: "Ну вот. Почти все в порядке".
Но что делал впереди Кефф? Что делал его трактор и прицеп с пчелами у края дороги?
Удивились ли они? Кефф, державший большое рулевое колесо словно ось земного шара и старавшийся не дышать, и моя Галлен, нахохлившаяся на самом краю платформы, удерживающая третий ряд ульев.
Кефф, великий слушатель, который наверняка не слышал начала нашего бесшумного спуска. Но что ты собирался сделать, Кефф, притаившись у обочины и карауля все живое на дороге?
- О, - выдохнул Зигги так тихо, что это скорее походило на шепот или жалобу, улетевшую вместе с порывом ветра.
Какого количества пчел хватит
Свет фары заплясал на них; приземистые, живые ульи, стоящие в три ряда, выступили перед нами из темноты. Гудящая железная платформа, прогнувшаяся под тяжестью меда, находившаяся на одном уровне с нашей приближающейся фарой, - она отразила наше нежданное прибытие.
Локоть Зигги дернулся дважды, двинув меня в грудь и сбросив с его плеч. Но я и сам уже помогал ему: мои руки уперлись костяшками пальцев в жесткое сиденье и бензобак между нами. Я оттолкнулся, с хрустом распрямил кисти и почувствовал, как отрываюсь, отодвигаюсь от Зигги и его зверя, очень медленно - так мне казалось - я оторвался и отодвинулся на сотни миль по склону, сотни миль я плыл за зверем, по-прежнему катившим на второй скорости, так и не сумевшим найти первую.
Дрожащий красный свет габаритных огней вздыбился предо мной. И я подумал: "Я оседлаю воздух и помчусь дальше вниз по склону до Вайдхофена. Я рассею этих пчел на милю… я никогда не доберусь до низу… тут сотня миль".
Но габаритные огни дернулись от меня в сторону и застыли у обочины, как бы размышляя, в каком направлении двигать, - хотя двигать им, разумеется, было некуда.
Самая длинная сотня миль, которую я проделал в воздухе, странным образом совсем не заняла времени. Его не хватило даже на то, чтобы неугомонный Зигги успел выдернуть ноги из-под руля, хотя я сумел заметить, как он пытался это сделать, - его лысый череп качнулся назад, ловя роковое отражение фар, хвостовых огней, различных ракурсов ульев, платформы, неуклюжего буфера трактора и железных коронок широко разинутого рта Кеффа.
Габаритные огни, заметавшись в безумной пляске, упали на дорогу и рассыпались красными и белыми брызгами - подпрыгнули в танце и погасли. Спрятав свой череп в тень и втянув голову в охотничью куртку, Зигги положил зверя на бок.
Свет фары прорывался под платформой к безопасной дороге за ней. Мотоцикл, лежа на боку, изучал этот маршрут - расцвеченный красными искрами рассыпавшихся хвостовых огней; подножкой, рычагом стартера и ступицей он лязгал об убегающую вниз дорогу.
Неужели ты не удивился, Кефф, увидев меня летящего через весь этот кавардак и настигшего Зигги в тот самый момент, когда он вынырнул из-под дальнего края твоего страшного груза?
Но что ты сделал, Кефф? Ты бы хорошенько подумал, что ты делаешь, - когда ты дал крен, Кефф, и заглушил двигатель… когда ты заглушил двигатель и потом накренился вперед, или в каком порядке ты это сделал? Что ты пытался сделать, Кефф? О чем только могли думать твои куриные мозги, Кефф? С чего ты решил, что ты должен съехать с дороги?
Зачем ты тронулся с места, Кефф, отчего Зигги сполз под платформу, а не выполз из-под нее на другую сторону?
О, ты сдвинулся ненамного, Кефф, но этого вполне хватило, чтобы зацепить Зигги или его зверя - ось или пару дюймов колеса - выступающим краем днища платформы! Господи, раздалось "БАНГ!" - глухой, металлический лязг, от которого вздрогнула луна.
Ты сдвинулся лишь немного, Кефф, но ты накренил трактор.
Именно в тот момент, когда я собирался перелететь через твой ужасающий груз, ты дал крен, Кефф. И Зигги - или часть его зверя - издал "БАНГ" под днищем платформы; а Галлен - ее изящные, длинные руки не сумели удержать страшный третий ряд ульев - прыгнула! Понимая, что все кончено и что пчелиные ульи пришли в движение помимо ее воли. Она прыгнула - как раз в тот момент, когда я собрался пронестись на бреющем полете над твоими пчелами, Кефф. Именно тогда ты накренил трактор, заглушил двигатель и… что ты там еще сделал своими тормозами, измерительными приборами и прочими зловещими железками?
И третий ряд ульев повис на краю платформы ровно настолько, чтобы я успел завершить свой полет длиною в сотни миль; они пришли в медленное движение, со свистом соскальзывая на пыльную дорогу и ожидая железного края платформы. Пчелы и я падали в замедленном темпе.
Решил ли я приземлиться, увидев, как они падают? Я плашмя растянулся на дороге, оказавшейся гораздо тверже, чем можно было подумать, и содрал кожу с ладоней.
Но пчелиные ульи ударились еще сильнее, чем я. Они были тяжелыми и хрупкими, как сосуды с водой. Хрупкие стенки раскололись, и ульи выплеснули наружу свои жужжащие, грозные рои.
Господи, что они жужжали? Что говорили пчелы? Может: "Кто разбил мой улей среди ночи?" Или: "Кто разбудил меня - раздавил мой дом, раздавил моих деток в их маленьких восковых сотах, когда они спали? И кто теперь слепит меня этим проклятым светом?"
Да, наш зверь не умер, не загасил своей фары - она горела под прицепом невыразимо ярким янтарным светом, освещая огромные сгустки меда, которые сочились с края платформы.
Свет выхватил и тебя, Кефф, - бегущего по дороге ко мне, по-птичьи махавшего своими огромными лапищами над головой, хлопавшего штанинами и подпрыгивающего - да, подпрыгивающего - и разгоняющего воздух руками; низко наклоняющегося и снова по-птичьи бегущего по направлению ко мне.
Добежала ли Галлен до меня раньше, чем ты, Кефф? Или мне только почудилось, будто она здесь, поскольку в следующий момент ты уже толкнул меня, словно мяч, и наполовину потащил, наполовину покатил вверх по склону горы, прочь от света, который указывал дорогу пчелам?
Тогда ли они начали жалить? Я не помню, чтобы я что-то почувствовал. Я помню, как услышал тихое, более слабое повторение звука "БАНГ!" - это удар о прицеп зверя или что-то еще? Я помню этот "банг-бамп", "банг-бамп", который раздался под днищем платформы.
Зигги, пытался ли ты сбросить с себя прицеп - все еще стараясь вытащить свои бедные ноги из-под руля мотоцикла? Твой кулак или плечо - или твой череп? - ударялись со звуком "банг-бамп", "банг-бамп" снова и снова; ты знаешь, что я это услышал и что я побежал?
Я услышал тебя. И я побежал. И я бы добежал до тебя, если бы пчелы не залепили мне глаза, не наполнили мои уши и не заставили меня ползти. Но даже тогда я добрался бы до тебя, Зиг, если бы Кефф не добежал, подпрыгивая, до меня, не схватил бы меня под мышку и не потащил вверх по дороге.
Если бы я закричал, то был бы слышен человеческий голос, утопающий в пчелином жужжании, - что они говорили?
"Вот разрушитель домов, убийца пчелиных детенышей! Ему не уйти, если мы будем следовать за светом!"
И тут был Кефф, который твердил мне то, что я уже знал:
- О, умник, я слушал, я слушал! Я слышал, как заглох ваш мотор, и я, умник, сказал этой девчонке: "Придержи ульи, и мы наконец пересечем дорогу". О, умник, спроси ее! Мы оба прислушивались, но вас не было слышно. Никого не было слышно. Ума не приложу, как вы могли добраться сюда так, чтобы я ничего не слышал?
И до этого, или во время этого, или даже после этого со стороны Санкт-Леонардо спустился "фольксваген" с мигающими голубыми маяками, который услышал "БАНГ!" - даже там, вверху.
Временами я пытался открыть глаза. Но они не открывались, и Галлен прикоснулась к ним губами, увлажняя и остужая их.
А Кефф в очередной раз принялся заверять меня, что он слушал.
Потом я на самом деле не помню, что я слушал и что я услышал: донесся до меня еще один "банг-бамп" или даже несколько и спросил ли я Кеффа: "Сколько пчел, ты знаешь?" И вступили ли мы с Кеффом в нудную дискуссию о том, сколько ульев скатилось с платформы и только ли третий ряд упал с задней части платформы или больше, меньше? И имеет ли значение, сколько их было?
И ответил ли Кефф, угадал ли он? И происходило ли все это прямо там, или на самом деле мои подсчеты произошли позже, когда я в полусознательном и полуобморочном состоянии лежал в ванне с английской солью. Произошло ли это спустя три минуты после того, как я услышал последнее "банг-бамп", или же три дня спустя - через три ванны с английской солью?
И лица трех ли только плакальщиков склонились надо мной на этой крутой дороге? В эту ночь заговора пчел? И обвиняли ли меня тогда звери, оплакивали ли они меня тогда? Или это стало сочиться из меня наружу тоже в ванне с английской солью?
Рыдающий кенгуру, трясущийся от горя сернобык, отчаявшиеся Редкие Очковые Медведи. Когда я мог видеть, как они оплакивали меня?
Видел ли я это тогда, с залепленными пчелами глазами? Или это было после бесчисленных соленых ванн и намного позже того момента, когда Зигги получил свою сверхдозу пчелиных укусов?
Часть вторая
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
Первое наблюдение в зоопарке:
Понедельник, 5 июня 1967 @ 1.20 дня
На самом деле я не хочу заходить внутрь до середины полудня. Лишний час или немного больше на солнце вряд ли мне повредит - я даже успею подсохнуть. Как ты наверняка помнишь, Графф, я покинул Вайдхофен под нешуточным проливным дождем. И все дороги на протяжении почти всего пути до Хитзингера были мокрыми и скользкими, хотя дождь прекратился сразу же, как я выбрался из горной местности.
Не могу точно сказать, в котором часу я уехал. Когда впервые появился этот молочник? Все произошло слишком рано и слишком быстро; уверен, я уехал около девяти и в кафе пробыл ровно столько, чтобы заказать чай с ромом, - из-за дождя я немного продрог. Значит, если я выехал около десяти, а сейчас час двадцать, то можно считать, что от Вайдхофена до Хитзингерского зоопарка четыре часа пути. И это по мокрой дороге.
Ты знаешь кафе, где я сейчас сижу? Это на площади в конце Максингштрассе, прямо напротив центрального входа в зоопарк. Я там отдыхаю и сохну. Днем я немного поброжу по зоопарку, слегка перекушу и подыщу местечко, где можно будет спрятаться, когда они начнут выпроваживать посетителей и запирать все на ночь. Таким образом, я останусь внутри, чтобы проследить за сменой охраны, если у них это практикуется, и понаблюдаю за привычками ночного сторожа. Надеюсь, у меня будет возможность поговорить кое с кем из животных и дать им знать, что меня бояться нечего. Я останусь там, пока зоопарк не откроется снова; когда соберется достаточная толпа, просто выберусь наружу, притворившись, будто я ранний посетитель с билетом.
Ну а пока в кафе очень уютно. Мой официант убрал жалюзи, и теперь мой столик весь залит солнцем; теплый тротуар согрел мне ноги. Очень симпатичный официант, видимо из тех, что родом из провинции. Он похож на выходца с Балкан, у него легкий акцент, напоминающий звон бокала.
- Приехали сюда после войны? - спросил я его.
- О, я пропустил все на свете, - ответил он.
- Что вы пропустили? - спросил я.
- Да эту чертову войну, - ответил он.
Не могу сказать, был ли он этим расстроен и правда ли это. Насчет тебя это правда - верно, Графф? Вы ведь из Зальцбурга, да? И перед самой войной вы уехали далеко на запад от Цюриха, как ты говорил. Полагаю, эта Швейцария казалась вам такой же далекой, как и любое другое место на континенте, и у вас оставался Зальцбург, чтобы туда вернуться. Ведь Зальцбург заняли американцы, верно? И, судя по тому, что я слышал, они ничего там особо не испортили и не изгадили.
Официант принес мне чай с ромом.
И я спросил его:
- Американцы очень чистоплотные люди, да?
- За всю жизнь не встречал ни одного, - ответил тот.
Ох и хитры же эти парни с Балкан! Он как раз в подходящем возрасте, чтобы участвовать в войне, и, готов поспорить, этот хитрец ничего не пропустил. Взять, к примеру, меня - у меня не тот возраст. Я находился в сохранном от войны месте, но она прошла через меня, пока я пребывал во чреве матери; и, даже родившись, я был слишком мал, чтобы принять участие хотя бы в ее последствиях. Это то, с чем приходится мириться, если ты живешь в Австрии в 1967 году и тебе двадцать один; по-настоящему, нет ни истории, ни ближайшего будущего, которое ты мог бы предвидеть. Я имею в виду, что у нас промежуточный возраст и живем мы в промежуточный период времени; мы находимся между двумя периодами чудовищных решений: одного - прошлого и второго - грядущего. Мы продолжаем плестись в истории, и кто знает, как еще долго? Я хочу сказать, что у меня есть только предыстория - зародышевое и дозародышевое существование в то время, когда принимались грандиозные решения, касавшиеся самых широких масс и повлекшие за собой ужасающие последствия. Нам, может, будет лет по пятьдесят, когда снова произойдет нечто подобное; как бы там ни было, сейчас наука заботится о том, чтобы чудовищные решения обходились без поддержки масс. Понимаешь, Графф, в нашем случае именно предыстория сотворила нас, и она ответственна за то, кем мы стали. Моя vita начинается с дедушки и бабушки и заканчивается практически в тот день, когда я появился на свет.
Мой официант только что принес мне франкфуртскую газету. Он открыл ее на третьей странице и дал ей соскользнуть мне на колени. Там помещено фото из Америки, где немецкая овчарка сдирает платье с негритянки. Рядом стоит, несомненно, белый полицейский с поднятой дубинкой, похоже, он собирается огреть ею негритянку, как только собака оставит ее. На заднем плане расплывчатое изображение толпы черных людей, прижатых к фасаду складского помещения мощной струей воды из пожарного шланга. Разве я не говорил, что эти парни с Балкан очень хитры? Мой официант оставил газету у меня на коленях, а сам отошел. Необыкновенно чистоплотный народ эти американцы - они моют своих чернокожих граждан из пожарных шлангов.
Полагаю, если в 1967 году тебе двадцать один и ты живешь в Америке, то нет необходимости забивать голову предысторией - в Америке, как я понимаю, что ни день, то крестовый поход. Но я не в Америке. Я в Старом Свете, и то, что делает его старым, не является преимуществом. И в любом отстающем от прогресса месте снова ждут Национального Кризиса - таков Старый Свет, и зачастую жаль, что ты в нем молод.
Полагаю, что если бы я серьезно об этом задумался, то я отправился бы в Америку, присоединился бы к черным экстремистам и мыл бы их белых из пожарных шлангов. Однако это лишь мои размышления, которые временами всплывают в моей голове и которым я на самом деле не придаю особого значения.
Официант подошел ко мне, чтобы забрать газету.
- Вы просмотрели, герр? - спросил он и протянул руку. На ней до самого сустава не хватало указательного пальца.
Я вернул газету, прижав свой палец к лицу белого полицейского.