Изножье твоей кровати
Но в ванной комнате моей Галлен не оказалось, поэтому Зигги решил принять ванну.
- Если ты ничего не имеешь против, - съязвил он.
- Буду счастлив за тебя, - парировал я.
Я сидел у оконного выступа, пока он нежился и что-то напевал в ванной; он шлепал по воде ладонью, производя резкие всплески.
Двор был полон нежно-желтых и зеленых красок; сумерки все еще оттягивали свой приход и не торопились сгущаться. Водопад окутывал замок таинственным туманом, и я ощущал на лице влажный воздух.
- Спускайся вниз, Графф, - позвала меня Галлен.
- Где ты? - крикнул я в сад.
- На твоем мотоцикле, - ответила Галлен, но я видел лишь мотоцикл, нескладный и грубый, как старый бык, под кустом форситии. Он угрюмо таился в волшебном вечернем свете. Моей Галлен поблизости не было.
- Тебя там нет! - крикнул я. - Я вижу.
- Да нет же, я под окном. Мне виден твой подбородок.
- Тогда покажись.
- Я голая, - откликнулась Галлен. - На мне ничего нет.
- Ну да? - не поверил я.
- Спускайся, Графф.
- На мне тоже ничего нет, - сказал я.
- О, так я и поверила. - И она выступила туда, где я мог видеть ее, в блузке с длинными рукавами, заканчивающимися рюшами, и в фартуке с оборками.
"Господи, да ей не больше четырнадцати!" - подумал я.
- И твоя тетушка тоже с тобой? - спросил я.
- Ну конечно же нет, - ответила она. - Спускайся.
Так что я в мгновение ока выскочил в покрытый колючим ковром коридор. Канделябры раскачивались над головой, утомленно подмигивая, как если бы они устали наблюдать тайные вечерние интриги, которые плелись под ними. И местная футбольная команда, красующаяся в рамках на стене в застывших позах, выразила мне свое неодобрение; год за годом их лица не менялись. Был год, когда все они сбрили усы. Были военные годы, когда набирались женские команды, но праведное выражение физиономий спортсменов оставалось прежним, несмотря ни на что. Были там лица, видевшие вас ранее, видевшие бесчисленное множество искателей приключений и влюбленных, крадущихся по коридору, и они осуждали их всех. Нетерпеливые пальцы ног заставляли вздрагивать натренированные ноги спортсменов. Они наверняка оставили бы свои рамки, чтобы дать мне пинка, если бы уже достаточно не насмотрелись на подобное.
Замок благополучно выпустил меня наружу, и Галлен спросила:
- Кто тут?
- Ярко-розовый Графф, - сказал я, - сияющий и голенький, как Иисус-дитя.
- А ну, покажись, - велела она.
Я увидел ее в виноградной лозе около стены; она нырнула под выступ окна и поманила меня рукой.
- Иди сюда, - сказала она. - Иди сюда, Графф.
Мы завернули за угол замка; нас встретила густая водяная пыль водопада. Шум падающей воды заглушал стрекотание сверчков, а освещенные со стороны речного берега бойницы Вайдхофена разрезали на узкие полосы пенящийся водоворот ниже плотины.
- Мне кажется, я тебя так давно не видела, Графф, - сказала Галлен.
Я сел рядом с ней, наши спины упирались в стену замка, ее плечо слегка касалось моего. Ее коса была уложена в кольцо на голове, она погладила ее перед тем, как посмотреть на меня.
- Как я перевязала твои ноги?
- О, я почти здоров, Галлен. Можно я еще раз посмотрю на твою шею?
- Почему бы нам просто не поговорить?
- У меня нет слов.
- Но ты должен попытаться, - усмехнулась она.
- Как бы мне хотелось, чтобы наши комнаты были рядом, - попытался я.
- Я тебе ни за что не скажу, где моя комната.
- Тогда я буду заглядывать во все подряд.
- У тети у изножья кровати спит собака.
- А кто спит у твоей?
- Если бы я знала, что ты останешься здесь надолго, то я бы завела льва. Вы долго пробудете здесь, Графф? - спросила она.
- Наши дороги выбирает судьба, - изрек я.
- Если бы я была уверена, что вы задержитесь подольше, я бы сказала тебе, где моя комната.
- А твоя тетушка дает за тобой приданое?
- Не думаю, что ты останешься хотя бы еще на день.
- Куда бы ты хотела поехать во время свадебного путешествия? - спросил я.
- А куда бы ты повез меня?
- В кругосветное путешествие в ванне! - ответил я. - В огромной ванне.
- И Зигги поехал бы с нами?
- Ну да, - ответил я. - Я не умею водить мотоцикл.
- Вот, - сказала она. - Видишь мою шею? Твое пятно начало исчезать.
Однако было слишком темно, чтобы я мог разглядеть; я развернул ее плечи и притянул к себе спиной. О, она никогда не наваливалась на меня своим весом! Она сидела прямо, слегка отстранясь, когда я поцеловал ее.
- Ты возобновишь его, Графф.
- Покажи мне свои волосы распущенными, - попросил я, и она подняла руки, чтобы распустить косу; под пальцами я ощутил длинную, твердую линию ее ключицы, образовавшую прямой угол с плечами, когда она подняла вверх руки. - О, ты такая костлявая, Галлен, - сказал я.
Она уронила косу на плечи и распустила конец узла. Потом отвела в сторону густые пряди своих волос, запустив в них пальцы и дав им свободно упасть и политься потоком в клубах водяных брызг водопада - они походили на золотистый сок.
- Потому что мне нечем прикрыть свои косточки, - сказала она. - Я давно уже не поправляюсь.
- О, с того времени, как ты была толстушкой, прошла целая вечность.
- Ты целуешь или кусаешь? - спросила она.
- И все же ты слегка округлилась, - сказал я, обнимая ее за талию и трогая пальцами ее плоский живот. Она, казалось, слегка съежилась под моими руками, и я почувствовал, будто проваливаюсь в нее.
- Ты меня пугаешь, Графф, - сказала она. - Ты просто хочешь меня напугать.
- Да нет же.
- А этот твой дружок, Зигги… Он хочет напугать тетушку.
- Неужели?
- Да, причем нарочно. Потому что он все врет. Неужели я не догадалась бы, если бы с тобой было что-то не так?
- О, догадалась бы?
Ее волосы спутались, оставив обнаженное место за ухом. Поэтому я поцеловал ее туда, и она слегка отодвинулась и откинулась назад, положив мои руки себе на бока.
- Потрогай мои косточки еще, - прошептала Галлен. Она расслабилась, но потом снова напряглась, отскочила от меня и поднялась. - О, Графф, - сказала она. - Ты не должен думать, будто все, что я делаю, я делаю с умыслом. Я сама не знаю, что я делаю.
- Не бойся того, о чем я могу подумать, - ответил я.
- Ты ведь замечательный парень, правда, Графф? - спросила она. - Даже если ты немного пугаешь меня, да?
- Ярко-розовый Графф, - сказал я. - Для тебя.
На другом берегу реки вспыхнули яркие всполохи, заливая сад мертвенно-желтым светом. Гром прогремел сухо и раскатисто, доносясь откуда-то издалека, оттуда, где я не жил. В свете молнии волосы Галлен отсвечивали ярко-рыжим.
Она поспешила вдоль стены к углу замка. Добравшись до края, подождала, пока я приближусь к ней. Я снова обнял ее за талию, и она припала ко мне.
- Мои милые косточки, - прошептал я.
Мы заглянули во двор. Несколько освещенных окон отбрасывали на лужайку яркие квадраты света и крестообразные штрихи от решеток. На фоне одной из таких клеток я заметил голову Зигги с заложенными за голову руками.
- Что это? - спросила Галлен.
- Зигги делает наклоны, - пояснил я.
О нет, он делал что-то другое. Он держался за оконную решетку, вытянул руки и ухватился за ее края и, казалось, намеревался протиснуться наружу, во двор, как некий ночной зверь, проверяющий на прочность свою клетку.
- Он вовсе не делает наклоны, - возразила Галлен.
- Это упражнение на растяжку рук, - сказал я.
И я поспешил увлечь ее под другой оконный выступ; у дверей замка я неожиданно, слегка смазав, поцеловал ее в губы.
- Нам нужно быть поосторожней с твоей тетушкой, - сказал я ей и первым вошел в замок.
Пробудился ли интерес у футбольных игроков? Вспыхнул ли свет в их глазах, которые перестали светиться с того момента, как их вставили в рамки и повесили на стену?
Однако из-под моей двери свет не выбивался, и я долго ждал в коридоре, вслушиваясь в притворное храпение моего друга Зигги.
Выдержка из Пророчества:
Поедешь ли ты со мной?
Путы сибаритов по-прежнему
Сулят сытость и покой.Будешь ли ты всегда
Легкой добычей для льстецов?Признаешь ли ты,
Что существует бесконечная преданность?
Поедешь ли ты со мной?
Пока сибариты спят.
Их путы разорвать мы сможем с тобой.
- Ты скорее соня, чем поэт, - заявил я. - Мне кажется, тебя больше волнует возможность всхрапнуть.
- Тебя что, гром разбудил, Графф?
- Я читал твои стихи при свете молнии.
- А! - протянул он. - Свет истины осветил твой путь.
- И позвал тебя?
- Я сунул нос куда не следовало, - признался он.
- Из окна, Зиг? Повис на решетке, да? Попробовал ее на прочность, да?
- Поначалу нет, - сказал он. - Поначалу я просто ждал, когда старушка Судьба появится в сумерках и даст мне возможность рассмотреть ее получше.
- Слушал шум дождя, Зиг. Ты и к этому приложил руку, да?
- Ничего подобного, Графф. Этот дождь - недоразумение. И все случившееся - это лишь недоразумение, с которым следует считаться.
- Хотел бы я тоже взглянуть на Судьбу, - заметил я. - Я должен знать ее в лицо.
- Так ты ее трахнул, Графф?
- Нет, - признался я.
- Ты пожалел ее юность, - сказал он.
- Когда мы уезжаем, Зиг?
- А, слезное прощание! Когда ты сможешь сбежать подальше?
- Да пошел ты к черту, Зиг. А теперь я хочу хоть немного вздремнуть.
- Так Графф желает спать! - заорал он и сел на кровати, прижимая к себе подушку. - Ну так спи.
- Сам спи, - огрызнулся я.
- Как вулкан, Графф! Старина Зигги спит как вулкан.
- Мне плевать, как ты спишь, - сказал я.
- Ну да, плевать, Графф. Тебе плевать, моя душка!
- О господи! - воскликнул я.
- Он в ванной, Графф, - заявил Зигги. - Готовит нам обоим завтрашний день.
Что Господь приготовил для нас на завтра
Свет проник в нашу комнату рано, хотя дождь продолжал поливать двор; я слышал, как тяжелые капли барабанили по трубам мотоцикла. Приподнявшись на локте, я выглянул во двор через решетку; мокрые булыжники на подъездной дорожке походили на скопление яиц, и мне было видно, как тетушка Тратт готовится к приезду молочника.
Казалось, будто она вышла во двор откуда-то из-под замка: она катила перед собой две молочные фляги, подталкивая их хлюпающими калошами. Розовый край ее мешковатого халата выглядывал из-под дождевика; сетка для волос съехала ей на брови, делая лоб похожим на какой-то вздутый предмет, выловленный в море. Обрубки икр украдкой высовывались между верхом сабо и краем ее халата, своим белым цветом они походили на свиное сало.
Поставив фляги на мостовой, прямо напротив входа в замок, она направилась через двор к воротам и открыла их для молочника. Однако молочник пока не появлялся; тетушка Тратт глянула в оба конца улицы, затем прошлепала обратно к замку, хлопая своим промокшим подолом и оставив ворота открытыми.
Теперь дождь принялся колотить по пустым молочным флягам; звук выходил куда громче, чем когда он тарабанил по трубам мотоцикла.
И тут неожиданно, словно сумасшедший шквал ветра, появился молочник.
Я видел горбоносую морду лошади, просунувшуюся в проем ворот с хлопающими при каждом движении шаткой повозки и от раскачивания большого тела шорами; сбивчивый аллюр лошади передавался прогнутой спине, и тяжесть кожаной сбруи сносила ее с угла, который эта глупая лошадь пыталась срезать. Затем я увидел вожжи возницы и выпуклое брюхо животного, и вся повозка легко вкатилась вслед за лошадью, дергая оглоблей и швыряя весь неуклюжий вес на одну сторону крестца животного - как если бы всадник на полном скаку соскочил с коня, всем своим весом повиснув на поводьях.
Возница прокричал:
- Гос-поди! - И повозка зацепилась за обочину обоими колесами, которые застопорились и перестали крутиться.
Лошадь ждала, когда ее ноги коснутся земли и когда коляска последует за ней. А я ждал, когда этот чокнутый возница перестанет натягивать поводья, задирая голову бедной лошади так высоко, что она могла видеть лишь макушки кустов форситии, а не собственные копыта, которые опустились на край мокрой, словно выложенной яйцами, брусчатки двора.
Лошадь завалилась на сторону, при этом оглобля сползла по ее спине и ударила в ухо; маленькая повозка высоко задралась на ее крестец. Когда упругие ребра животного шмякнулись о булыжник, она выдохнула:
- Пуф-ф!
Придурковатый возница соскочил со своего места и насел на шею лошади - вдобавок к кожаной сбруе и бряцающим железным обручам. Молочные бидоны издали ужасный грохот, скатившись на край повозки. Шлея сползла вниз, задрав лошадиный хвост на манер знамени.
- Что это? - удивился Зигги.
А оседлавший лошадиную шею возница подпрыгивал на ней, словно выскочившая из старого матраса пружина.
- Боже мой! Лошадь! - заорал он.
- Господи, Графф! - воскликнул Зигги. - Что там происходит?
Молочник ухватил скорчившуюся лошадь за уши и притянул голову животного к себе на колени. Он раскачивал ее голову, пригибая к крупу, то туда, то сюда.
- О Матерь Божья! Лошадь! - причитал он. Затем шмякнул лошадиную голову о булыжник, потом потянул вверх за уши и снова кинул вниз, надавливая всем весом. Передние копыта лошади забились в струях дождя.
Крышки молочных бидонов съехали к передку повозки, походя на мокрые лица, выглядывающие из-за ее краев. Тетушка Тратт затопала ногами на крыльце у входной двери, пытаясь попасть каблуками в галоши. Она неуклюже прошлепала по подъездной дорожке к молочнику.
- Эй! - крикнула она. - Что с тобой случилось?
Молочник, оседлавший шею лошади и продолжавший держать ее за уши, прижал щеку к углублению под лошадиной челюстью, используя свою голову, чтобы пригнуть животное вниз. Действовал он теперь более изощренно: он не пытался поднять лошадь, а давал ей возможность подняться самой - ровно настолько, чтобы ухватить за уши. Тогда он получал рычаг; он мог навалиться на лошадь столь внезапно, что ее голова несколько раз подпрыгивала, прежде чем коснуться булыжников, она пускала пену поверх удил, тряслась и снова силилась приподняться.
- Черт тебя побери, Графф! - заорал Зигги. - Если ты не скажешь мне, что происходит… - И он, обернувшись стеганым шелковым покрывалом, прыгнул к оконному выступу.
Теперь лошадь ошалела еще больше; молочник выглядел до ужаса спокойным. Повозка с бидонами переехала лошадиный крестец, и оглобля выгнулась, словно натянутый на лошадином хребте гигантский лук. И как только лошадь прекращала биться, оглобля пружинила назад и разгибалась невообразимым позвонком.
Но молочника ничто не трогало, он мертвой хваткой держался за голову и уши животного, припав щекой к впадине под лошадиной челюстью.
- О господи! - выдохнул Зигги.
- Он сошел с ума! - воскликнул я. - Должно быть, при падении у него вышибло все мозги.
- А-а-а! - завопил Зигги.
И тут к месту действия осторожно приблизилась тетушка Тратт, не забывавшая приподнимать свой розовый подол, дабы не испачкать его.
Тогда Зигги, обернувшись покрывалом поверх плеч и зажав его под подбородком, рванул мимо меня. Голая нога выгнулась наподобие кошачьей спины в мокрой траве - он перепрыгнул через подставку для журналов и выскочил за дверь в коридор. Совершив лишенный грации пируэт по периметру лестничного колодца, он зацепился за перила дутым покрывалом, которое отбросило его назад, когда он начал спускаться вниз; он дал покрывалу упасть и, не возвращаясь за ним, двинулся дальше.
Словно в знак прощания, покрывало колыхнулось, подхваченное проникшим сквозь широко распахнувшуюся парадную дверь сквозняком.
Я бросился обратно к окну.
Тем временем во дворе появилось нечто новое: здоровенный мужик с розовыми коленями и голыми, лишенными волос икрами ниже рейтуз - шарф вокруг горла поверх ворота пижамы, на ногах сандалии на толстенной подошве. Он стоял на полпути между входной дверью и тем местом, где тетушка Тратт совершала круги вокруг упавшей лошади; он стоял, упершись руками в бока, его руки неожиданно обрубались на концах - это был человек, лишенный кистей, лишенный шеи и лодыжек.
- Фрау Тратт, - произнес он, - что это за ужасный шум? Я лег поздно. - Затем повернулся к замку, вытянув вперед руки, как если бы кто-то бросил ему от двери букет.
И тут в него всем своим весом, словно мешок с песком, врезался Зигги, и толстяк, не успев опустить руки, упал, а голые ноги Зигги прошлись по его груди.
Тетушка Тратт всплеснула руками.
- Этот дурак возница пьян в стельку, - устало произнесла она. Подняла глаза и увидела пухлого розового мужчину, растянувшегося на земле поверх шарфа, пальцы его сжимались и разжимались, голова слегка дергалась. - Дождь собирается лить целый день, - сказала она, и Зигги, пролетая мимо, слегка задел ее; она обернулась и всплеснула руками.
Голый зад Зигги ослепительно блеснул под дождем.
А здоровяк без сочленений, с закрытым мокрым шарфом ртом, продолжал лежать на спине в прежней позе.
- Господи! - заорал он. - Голый! Да он совсем голый! Совсем!
А оседлавший молочника Зигги схватил его обеими руками за горло. Затем он пригнул свою голову к голове молочника и нанес ему сильный удар по загривку.
Я выскочил в колющийся ковром коридор, пытаясь попасть ногами в брюки. Тетушка Тратт, покачиваясь, словно жирный голубь, прошествовала через вестибюль. Я видел, как ее голова покачивалась подо мной, то появляясь, то исчезая в проеме лестничного колодца.
Галлен подобрала покрывало, она перегнулась через перила, прижав шелк к щеке, и наблюдала через входную дверь за происходящим во дворе, где раздавались отчаянные вопли - испуганная лошадь билась о повозку, толстяк сидел с вываливающимся изо рта шарфом, тупо уставясь на входную дверь замка, как если бы ожидал, что целая орда голых мужчин выскочит и затопчет его на булыжнике двора, Зигги оседлал молочника, то загоняя, то выгоняя его из кустов форситии.
- Графф! - крикнула Галлен. - Тетушка звонит в полицию.
Я отнял у нее покрывало и, задев локтем, обнажил ее маленькую торчащую грудь.
- Восхитительный бутончик, - произнес я. - Боюсь, что мы сегодня уезжаем.
- Я не могла спать этой ночью, - прошептала она.
Но я схватил покрывало и бросился мимо нее во двор.
Сидящий криво на боку несчастный толстяк замахал руками, приподнял свою большую задницу и снова сел.
- Он здесь! - заорал он. - Принесите сети и веревки. - Толстяк подавился своим шарфом. - Выпустите собак! - Он задохнулся, продолжая описывать круги руками.
А тем временем в кустах форситии, где похожие на бубенчики цветки падали вместе с дождем, странная фигура то стремительно появлялась, то исчезала, обходя мотоцикл, выскакивая то тут, то там с четырьмя руками и двумя головами; наводящий ужас вой выдавал место, где я ждал ее очередного появления.
Мелкие иглы дождя холодили мне спину, я держал стеганое покрывало наподобие плаща тореадора, стараясь, чтобы оно не путалось у меня под ногами.
- Зигги! - позвал я.