Из-за раскидистых кустов появился мужик в блестящем дождевике, с пустыми глазами и просвечивающими ушами, который стряхивал дождевые капли с цветков и давил опавшие лепестки чавкающими калошами; на его спине сидел голый человек, мертвой хваткой вцепившийся ему в загривок зубами.
- О-о-о! - вопил обезумевший возница.
Когда после очередного вопля я пробрался между двумя кустами, двухголовая фигура появилась снова - выпрямившись в полный рост и двигаясь наугад.
Затем они оказались через куст от меня, я глянул поверх приземистого кустарника; я бы мог дотронуться до них, если бы колючий куст не оцарапал меня, когда я попытался протянуть руку.
- Зигги! - позвал я.
Я услышал, как сбитый с ног толстяк заорал с крыльца у дверей замка:
- Спустите на него собак! Почему здесь нет собак?
Теперь мы бежали по одному и тому же ряду между кустами; я следовал за блестящим под дождем, выгнутым задом Зигги, длинные пальцы его ног торчали позади скрюченного под ним молочника, который согнулся еще сильнее и стал двигаться медленнее. Наконец я сумел схватить их.
И вот теперь у молочника стало три головы - бежать он больше не мог, он раскачивался из стороны в сторону, плечи ушли назад, колени отказались ему служить.
- О боже мой! - простонал он.
И мы втроем оказались в навозной куче на заднем дворе; молочник лежал ничком под Зигги, елозя бедрами и дергая руками. Я ухватил Зигги за голову, но он не ослабил хватки. Я уцепился за его подбородок, пытаясь открыть ему рот, но он впился зубами в мои руки и не отпускал до тех пор, пока суставы на пальцах не начали хрустеть. Тогда я больно ударил его по ушам и навалился на спину, но он продолжал удерживать свою жертву. А молочник принялся монотонно завывать, руки его вцепились в волосы Зигги.
- Зиг, отпусти, - попросил я. - Отпусти его!
Но он не разжимал челюстей, не давая молочнику выбраться из-под себя.
Тогда я отломил ветку с куста форситии и со всего маху хлестнул Зигги по голому заду, он отдернул зад в сторону, но я достал его снова. После того как я приласкал его в третий раз, он скатился с молочника, погрузив зад в прохладный, милосердный навоз.
Сунув руки под себя, он принялся поливать бедра грязью, как если бы хотел одеться в него; рот его изобразил сморщенную букву "О". Я протянул Зигги стеганое покрывало, и он издал легкий свист.
- Здесь скоро будет полиция, Зиг, - сказал я ему.
А молочник медленно двинулся прочь от нас, он сгреб большой кусок грязи со своей розово-лиловой шеи и тоже издал странный, свистящий звук.
Зигги завернулся в покрывало. Я схватил его под руки и подтолкнул вперед - из кустов, вдоль стены замка. Зигги принялся маршировать, он шел размашистым шагом, отчего голова его подпрыгивала то туда, то сюда. Его ступни оставляли на дорожке размазанные, жуткие следы грязи.
- У меня вся задница в навозе, Графф, - сказал он и захихикал.
В вестибюле тоже остались лепешки грязи. Тетушка Тратт, с губкой в руках, удерживала обмякшего толстяка в кресле. Она пыталась отчистить пятна с его рейтуз; моя Галлен держала тазик с водой, чтобы мочить в нем губку.
- Ну так вот, - говорил толстяк. - Я услышал, как кто-то побежал, поэтому вышел посмотреть, что там такое.
Но тут к крыльцу приблизился Зигги, с розовым стеганым покрывалом на плечах и зажатым меж ног.
Травмированный толстяк качнулся в кресле, он издал странное рыбье бульканье и ударил кулаком по своим коленям, покрытым грязным шарфом, словно это была испачканная салфетка; его толстая нижняя губа выглядела такой же багровой, как свекла.
- Фрау Тратт, - произнес Зигги. - Там настоящий потоп, которой может прорвать дамбу. Просто конец света! - И он гордо прошествовал мимо нее.
Покрывало колыхнулось назад, когда он мерным шагом стал подниматься по лестнице вверх - ритмично и картинно, переступая сразу через две ступени.
Силы правосудия стягиваются
Время от времени над кустами форситии появлялся комок грязи, за ним тянулся длинный след жидких брызг. Он выбрасывался точно вверх, сопровождаемый чрезмерно громким топотом и насильственным сотрясанием кустов. Это молочник пытался скрыться в саду.
А бедная лошадь запуталась еще больше. Ей удалось перевернуться, оставаясь по-прежнему на боку, так что теперь она лежала под оглоблей, перпендикулярно к ней; бедное животное так круто извернулось задом, что теперь не могло даже пошевелиться. Над бровью у нее вздулся шишак, размером с теннисный мячик, закрывший ей глаз. Второй глаз мигал под дождем, и хрипевшая лошадь продолжала лежать на спине, шлепая хвостом.
- Дождь все еще льет, Графф? - спросил меня Зигги.
- Сильнее, чем прежде.
- Но грозы нет, верно?
- Нет, больше нет.
- Знаешь, - задумчиво произнес он, - принимать ванну в грозу не самая лучшая мысль.
- Будь спокоен, - сказал я.
- Эта ванна - просто бездонная, Графф. Теперь я вижу, как ты там управился.
- Молочник все еще в кустах, - заметил я.
- Ты будешь мыться после меня, Графф?
- Я не так сильно испачкался, - сказал я.
- Как предусмотрительно с твоей стороны, - буркнул Зигги.
- Полиция уже прибыла, Зиг, - сообщил я.
Зеленый "фольксваген" с голубоватым светом передних фар с трудом протиснулся в ворота мимо повозки молочника. В нем прибыло двое полицейских в высоких сапогах и безукоризненной форме, воротники их дождевиков были до смешного одинаково подняты; с ними был, кажется, еще один мужчина, но без формы - в длинном черном кожаном пальто, перетянутом поясом, и небрежно нахлобученном черном берете.
- Они привезли с собой наемного убийцу, - сказал я.
- Полиция?
- Вместе с секретным агентом.
- Наверное, это сам мэр, - предположил Зигги. - Городок маленький, идет дождь - что еще делать мэру?
Все трое вошли в замок; мне было слышно, как обтираемый губкой толстяк заскрипел в кресле и повысил голос, приветствуя их.
- Зигги! - окликнул я. - Сколько потребуется рывков, чтобы завести наш чудесный мотоцикл?
Но он запел мне песнь ванной:
Беда, беда,
Открывайте ворота,
Если деру нам задать,
То беда нас будет гнать.
- О, черт бы тебя побрал с твоим рифмоплетством, - сказал я.
- Тебе следует принять ванну, Графф, - заявил Зигги. И брызнул в меня водой.
Тем временем один из полицейских в форме вышел во двор, держа в руках большой секатор для стрижки живой изгороди. Широко расставив ноги, он склонился над бедной лошадью и прошелся своим инструментом вдоль оглобли, обрезая поводья. Но лошадь продолжала лежать, совершенно ошарашенная, моргая своим единственным глазом. Полицейский присвистнул и повернул обратно к замку.
Но тут он увидел комки грязи, которые вылетали из-за кустов форситии, и услышал топот ног метавшегося по саду молочника.
- Эй! - окликнул его полицейский. - Эй, вы!
И молочник выбросил в воздух очередную пригоршню грязи.
- Эй! - заорал полицейский. И он бросился в глубь сада, держа перед собой секатор для стрижки изгороди, словно опущенную в воду удочку.
Я видел, как молочник кидался от куста к кусту - пригибаясь, сгребая грязь и ветки и швыряя их в воздух; он прятался, наблюдая, как падают его маленькие бомбы, и с карикатурной осторожностью крался дальше.
- Зиг, молочник совершенно обезумел, - сказал я.
И тут полицейский осторожно пробрался в куст форситии, держа перед собой здоровенный, зловеще распахнутый клюв садового секатора.
Затем я услышал, как они собрались у наших дверей. Полоска света под дверью потускнела местами из-за подкравшихся к ней ног; к дереву прикоснулись чьим-то локтем, бедром или животом. Они толклись, тихо перешептываясь - временами можно было разобрать старательно приглушенное слово или часть фразы.
"ясно как божий день"
"должны быть там"
"живут вместе"
"должно быть"
"закон"
"собаки"
"противоестественно"
"бог его знает"
И прочее… как если бы говорили сквозь вентилятор, и только самые быстрые куски фразы успевали проскочить между его лопастями - разрубленные и приглушенные, слившиеся в единый звук, неотличимый от звука шуршания одежды или трения тел о двери и стены.
- Зиг, - сказал я. - Они в коридоре.
- Стягивают силы правосудия?
- Ты еще в ванне?
- Эй! - воскликнул он. - Ты только глянь! - За этими словами последовал шумный всплеск. - Следы бичевания! - изумился он. - Настоящие рубцы! Розовые, как твой язык, Графф. Тебе следует полюбоваться на дело своих рук!
- Я никак не мог отодрать тебя от него, - сказал я.
- Теперь мой зад помечен! - воскликнул он. - Искусная работа! - И я услышал, как он шлепает и скользит в ванной.
Затем в дверь осторожно постучали, и в коридоре наступила тишина; теперь щель загораживала лишь одна пара ног.
- Графф? - позвала моя Галлен.
- Они определили тебя на роль нашего Иуды? - спросил я.
- О, Графф! - выдохнула она.
Затем на дверь навалились, пробуя открыть ключом.
- Отойдите! - воскликнула тетушка Тратт.
- Она не заперта, - сказал я.
Полицейский без формы ударом сапога распахнул дверь, предварительно свернув дверную ручку; он втиснулся бочком в комнату, и дверной проем за ним тут же заполнился. Взволнованная тетушка Тратт со скрещенными руками; только что отмытый губкой толстяк, протискивающий свои сияющие колени в комнату; и наемный убийца или же мэр между ними. Но моей Галлен среди них не было.
- А где тот, второй? - спросил отертый губкой толстяк, просовывая вперед колени.
- Нет, ты должен на это посмотреть, Графф, - заявил Зигги, распахивая двери ванной.
И его горящий, мокрый зад ослепил нас всех. Розовые полосы пылали на ягодицах, словно всполохи ранней зари.
- Ну вот! - воскликнула тетушка Тратт. - Видите?
И мэр - точно мэр! - грозный бургомистр, который не снял берета перед тетушкой Тратт, но который снял его теперь, сделав явный рывок в сторону застывшей в дверях ванной нелепой фигуры. Отличный бросок, достаточно резвый для того, чтобы поймать ненормального прежде, чем тот успеет ретироваться обратно в ванную и захлопнуть за собой дверь.
- Мне все понятно, фрау Тратт, - произнес мэр. - Нам всем понятно, я уверен! - Он едва повысил голос. - Герр Явотник? - позвал он. - Герр Зигфрид Явотник!
Но ему было только слышно, как Зигги прошлепал по полу ванной, влез на подставку и снова плюхнулся в корыто.
Обличение преступников
Он не пожелал отпирать дверь ванной, поэтому все мы ждали внизу, в вестибюле, - все, кроме полицейского, который остался обыскивать нашу комнату.
Глубоко расстроенный розовый толстяк заявил:
- Герр бургомистр, я не понимаю, почему мы не можем взять и выбить эту дверь?
Но мэр наблюдал за тем, как второй полицейский ведет молочника через двор к дверям замка.
- Снова напиваемся, Йозеф Келлер? - нахмурился мэр. - Устраиваем аварию и избиваем лошадь?
Молочник так испачкался в грязи, что ярко-багровый рубец на его шее был заметен не сразу. Но мэр подошел поближе и внимательно рассмотрел его.
- Получил небольшой урок, а? - сказал мэр, он ткнул пальцем в рубец, и молочник втянул в себя голову, словно был черепахой. - Может, немного больше, чем следовало.
- Все мое молоко пропало начисто, - пожаловалась тетушка Тратт.
- Тогда, Йозеф, - сказал мэр, - тебе придется доставить еще один бидон.
Молочник попытался сделать кивок, но лишь клацнул челюстью и судорожно дернул лицом.
- Он сошел с ума, - пояснил я мэру.
- Ему искусали шею, да так сильно, что едва не прокусили кожу до крови и оставили багровый рубец, шириной с мой кулак! Так кто тут сумасшедший? Кто тут носился голым по двору? Кто оседлал человека и избил его? Кто среди бела дня забрался в ванную и заперся в ней? Эксгибиционист и садомазохист! - загремел мэр.
- Еще хуже, - вставила тетушка Тратт. - Извращенец!
- Потаскун! - эхом подхватил розовый толстяк. - Только потаскун мог засесть в ванной. Если бы у вас были собаки, то такого безобразия не возникло бы.
Затем наверху лестничной площадки появился полицейский - он так плотно сжал носки сапог, что казалось, он вот-вот упадет.
- Он по-прежнему там, - доложил полицейский. - Спел мне песенку.
- Что ты нашел? - спросил мэр.
- Солонки, - ответил полицейский.
- Солонки? - удивился мэр; его голос загремел, словно раскат грома по вогнутой черепичной крыше замка.
- Четырнадцать, - сказал полицейский. - Четырнадцать солонок.
- Боже мой! - воскликнул мэр. - Извращенец, как пить дать!
Добывание деталей
"Что происходит? Ох уж эти задержки! Вот что случается, когда останавливаются на столь долгое время, что дают реальному и неразумному миру возможность нагнать себя. Так что слушай, Графф, - это не займет слишком много времени.
Мой отец, Вратно, Вратно Явотник, родился в Есенице еще до того, как в этой части Югославии появились мотоциклы, он переехал в Словеньградец, где попал к немцам, которые вытворяли на мотоциклах такое, чего раньше никогда и не видывали; и вместе с ними покатил в Марибор, откуда хорошая дорога привела его прямо через границу в Австрию. Одного, потому что он был парнем хитрым.
Юный Вратно следовал по проложенной танком дороге до Вены, где моя мать голодала, стоически и красиво, и ждала, чтобы попасться такому хитрецу, как он, - хотя и не догадывалась, я уверен, что станет действующим лицом в процессе зачатия, в результате которого появится такой любитель мотоциклов, как я.
Юный Вратно как-то за супом сказал: "Становится все труднее и труднее иметь что-то, что тебе по душе, что тем или иным образом не является подражанием чему-либо, что уже устарело; и что не твое и никогда не будет твоим. И никогда никакая вещь не сделает тебя счастливым". Именно так сказал этот несчастный сукин сын, как мне говорили.
О, мой отец был еще тот мелодраматический герой, умевший навлекать на себя беду; таков и я. Таков и ты, Графф. Так что этот мир еще может избежать холодной, старой болезни - гибели от смертельной скуки.
Но эти задержки! Отклонения от пути. О, повторяющаяся смерть всякий раз, когда ты позволяешь миру нагнать себя.
Юный Вратно приставил ложку к губе и, примешивая суп к речи, изрек: "Послушай, тебе придется двигаться в разорванном интервале между временем, когда тебя найдут, и временем, когда будет решено, что с тобой делать. Так что рви вперед, и ты одержишь верх!" Так он говорил - по крайней мере, мне так передали".
Заметки Зигги. Приколотые к простыне на моей кровати, где их нашел мой зад - царапающиеся листы, заставившие меня нащупать их и зажечь свет. Однако я не видел, чтобы он оставлял какие-то записки.
На самом деле, когда мэр попробовал меня уговорить помочь им выманить его из ванной и когда я снова вошел в комнату, Зигги стоял там скользкий после мытья и одетый - во все, кроме своей охотничьей куртки, которую он заканчивал густо натирать куском мыла.
Из вестибюля послышался голос мэра:
- Если вы не уговорите его выйти оттуда, то ему придется заплатить за дверь.
Зигги извлек из рюкзака плащ, пластиковые пакеты, чтобы прикрыть ботинки, резиновую тесьму, чтобы крепко обернуть пакеты вокруг икр, и кусок мыла. Охотничья куртка приобрела свечной глянец и теперь выглядела так, как если была расплавлена прямо на хозяине.
- Не беспокойся, - прошептал он. - Ты отвлечешь их внимание, а я вернусь за тобой.
- Они внизу, в вестибюле, - сказал я. - Они тебя услышат.
- Тогда позови их сюда. Я вернусь, Графф… через день или пару ночей, в худшем случае. У тебя остается все наше снаряжение и деньги, кроме тех, что я возьму на бензин.
- Зиг… - начал я.
Но он открыл окно и качнулся, стоя на выступе. Он надел очки и шлем - часть парашютистского снаряжения для совершения полета. Затем сунул ноги в пакеты - они надулись; в них он стал похож на человека, у которого на ногах стеклянные банки.
- Зигги?
- Графф, - откликнулся он, - нам нужны детали! В конце концов, Графф, мы не слишком хорошо осмотрели это место - с твоим кувырканием с этой гиппопотамихой и тем, что мы тут натворили… как мы могли?
А я подумал: "Что ты несешь? Как скачут твои мысли - куда-то мимо меня".
И тут он прыгнул.
А я подумал: "Ну и спектакль! Ты мог бы спуститься по виноградной лозе!"
Он издал чавкающий звук, приземлившись в садовом навозе.
Затем я снова услышал голос мэра:
- Герр Графф! Он не передумал?
- О, я думаю, он вступит в переговоры, - откликнулся я и вышел в коридор. - Поднимайтесь сюда! - прокричал я, и мне было слышно, как они затопали вверх по лестнице.
Но мне также было слышно чиханье мотоцикла: он резко втянул воздух, завелся и снова потух, как если бы кто-то мощно заревел, а потом внезапно задохнулся на середине. Те, кто огибал лестничный колодец, тоже его слышали; мы смотрели друг на друга через спасительную длину коридора.
Затем я бросился обратно в комнату к окну, я слышал, как по лестнице побежали вниз, в вестибюль. Однако мэр двинул за мной; по его алчному лицу пробежала судорога.
Наконец Зигги это удалось: из выхлопных труб вырвались густые клубы дыма, пушистые и невесомые, как серые котята. Позже мы нашли их, похожих на клочья изодранного парика, повисших на кустах форситии.
Зигги заставил мотор работать ровнее, прогнав его туда-сюда, и подкатил к воротам, все еще суженным из-за опрокинутой повозки.
Еще прежде, чем полицейские выскочили на крыльцо замка, и до того, как пьяный молочник, отмытый до розового цвета толстяк и тетушка Тратт заорали что было сил от дверей замка, Зигги проскочил через брешь, давя ногами на педали. Сгорбившаяся, покрытая воском охотничья куртка блеснула, словно спина жука. Но даже сквозь шум дождя мне было слышно, как он выжал третью скорость.
О, любитель дурной погоды и исключительно рискованных обстоятельств! Это была - ну да, пробный марафон в Вену! - разведывательная миссия Зигги в Хитзингерский зоопарк.
Реальный и неразумный мир
Я прочел записки несколько раз, и Галлен заметила свет в щели под моей дверью. Я видел тень от ее ног, осторожных и легких.
- Галлен, - позвал я. - У меня не заперто! - Потому что никто не потрудился починить выкрученную полицейским дверную ручку.
Я надеялся увидеть ее в ночной рубашке, без черных тесемок и оборок.
Но она была в фартуке; издав звякающий звук, она вошла в мою комнату с засунутыми в вышитый карман для монет руками.
- Я знаю, - сказал я. - Ты хочешь переспать со мной.
- Прекрати, - оборвала она. - Я всего на минуту.
- Но это займет не один час.
- О, Графф! - воскликнула она. - Они говорят о тебе.
- Я им нравлюсь?
- Ты помог ему сбежать, - сказала она. - Никто не знает, что делать.
- Они что-нибудь да придумают, - ответил я.
- Графф, они говорят, что у тебя мало денег.
- Поэтому ты не хочешь выходить за меня замуж, Галлен?
- Графф, они серьезно возьмутся за тебя.
- Иди и сядь, Галлен, - попросил я. - Я тоже хочу серьезно взяться за тебя.