Граждане, которые жили на этой улице, всячески противились этим постоянным переименованиям. Только они привыкнут к одному названию, только к ним начнут нормально приходить письма и посылки из других мест, как – откуда ни возьмись – опять новое переименование. Снова надо менять все паспорта, военные билеты и прочие документы, счета в банках, в телефонных узлах, в городских автоинспекциях, в поликлиниках, в налоговых органах и чёрт-те где ещё. Бедные жильцы этого околотка тоже начинали возмущаться и тоже выходить на свою многострадальную улицу с плакатами типа "Долой переименования!", "Хватит революций!", "Оставьте в покое нашу улицу!", "Не хотим больше никаких памятных дат, долой цифры в названии нашей улицы"! Эти воззвания, наконец-то, были услышаны противниками революций, благополучно утвердившимися у власти, которую они заполучили в ходе последней революции или контрреволюции, явление осталось неистолкованным. Но теперь этим хозяевам жизни и новым чиновникам уже не нужны были социальные взрывы. Поэтому в средствах массовой информации Читы стали пропагандировать мирную жизнь, политкорректность, толерантность, веротерпимость и даже мультикультурализм. Надо сказать, что последнего слова ни один житель околотка Чита не понимал, но согласно кивал, когда речь заходила о примирении: чёрт с ним с наименованием, лишь бы названия улицы больше не меняли. Новые власти критиковали и всячески поносили предыдущих революционеров, обзывая их маргиналами и отбросами общества. Писатели, режиссеры, драматурги и журналисты, которые до недавнего времени всячески шпыняли прежнюю власть, и многие на этом поприще сделали себе значительную карьеру, ныне получили негласный указ и полностью самоустранились от социальной критики. Они стали проповедовать другие ценности, которые никоим образом не вступали в конфликт с суровой действительностью, сложившейся в обществе. Когда же все завоевания революций были отменены, осуждены и освистаны, а к самим революциям стали относиться с презрением, то улицу, с согласия её жильцов, окончательно переименовали и назвали просто и понятно – "Числительная". Тем не менее, последнее слово оставили за собой сторонники революций: они прошли маршем по этой улице, изрядно заставив содрогнуться не только жителей этого околотка Старой Качели. Ночью сторонники революций стали поджигать машины и громить витрины магазинов на всех территориях, прилегающих к этой улице. На разгон демонстрантов были брошены такие силы, с помощью которых можно было бы в одночасье захватить по меньшей мере два ближайших государства.
Пихенько в школьные годы отличался тем, что проявлял необыкновенную изобретательность, чтобы спасти свою репутацию. Особенно, если речь шла о грозящей двойке. Так на уроке старокачельского языка учительница по фамилии Сиволап вызвала Пихенько к доске и велела просклонять имя сказочного персонажа. Поначалу всё шло хорошо: Алибаба, Алибабой, об Алибабе. Но когда коснулись множественного числа, то тут Пихенько растерялся: его рыжий чуб сразу же встал торчком, уши оттопырились, а веснушки на продолговатом лице от страха и неуверенности сбились к переносице. Кто-то пытался подсказать, но неверно: спасательный круг оказался двухпудовой гирей. За написанное слово "Али бабы" учительница Сиволап хотела поставить двойку, несмотря на то, что с первой частью задания Жора справился вполне безошибочно. Но тут её возмутило, что нерадивый ученик поделил слово. Её резон основывался на том, что имя не делится. Никто же не говорит Жо Ра. Один из учеников возразил учительнице, что имя египетского бога солнца Ра тоже не слепливается со слогом "жо", который больше подходит к другому слову, обозначающему место пониже спины. Однако кто-то же слепил часть позорного слова с великим словом, в результате чего появилось имя экзаменуемого товарища. В классе раздался ехидный смешок. После этого довода другой мальчик выдвинул свой, не менее аргументированный. Оказалось, что он побывал на шахматном турнире юниоров во Вьетнаме и видел в Ханое памятник Ленину, где имя вождя пролетариата было написано раздельно: Ле Нин. Учительница стала доказывать, что у вьетнамцев другая языковая культура, другие предпосылки к возникновению имени.
Видя, что спор затянулся, Пихенько сам решил спасти ситуацию. Он сообразил, что главная его ошибка заключалась в том, что он разделил имя сказочного героя, как будто слишком длинного дождевого червяка, прежде чем надеть его на крючок. Значит надо искать какой-то неделимый вариант этого странного имени. И он выдал его на всеобщее обозрение: "Алибабьё". Первыми прочитали слово сидящие за партами ученики. Хохот заставил учительницу обернуться к доске. Тут уже была задета её женская гордость. Свирепый громовержец Зевс по сравнению с ней теперь мог бы показаться крылатым Амуром, мечущим стрелы любви.
После этого Пихенько ежедневно должен был оставаться после уроков и склонять самые трудные слова на протяжении целого месяца. Домой его не отпускали, пока он не справится с заданием. Иногда он, весь перепачканный мелом, уходил вместе с директором школы, который просил его подержать потрепанный портфель, пока сам он закрывал замок на входной двери. Когда Смычкин с Гариком узнали эту историю от жены Пихенько Ани, они выразили предположение: "Наверное, с того времени и появился у Жоржа интерес к живому слову".
Сверчков умер
Когда Осе предложили написать рецензии на книги влиятельных старокачельских творцов, через которых он мог бы начать печататься в солидных журналах, он тут же отказался, сославшись на то, что он не птичка тари, которая ищет себе пропитание, ковыряясь в зубах могучих крокодилов. Размышляя над предложением и проклиная всех старокачельских литераторов, Ося пришёл в редакцию и сел за свой столик в дальнем углу помещения, заваленного стопами книг, подшивками газет за многие годы, папками чьих-то отклонённых, но не выброшенных на помойку рукописей. Почти что следом за ним в отдел новостей вошёл журналист Горшков и сообщил, что умер коллега по цеху Сверчков.
Щекоткин, сотрудник соседнего отдела сатиры и юмора, а также завотделом Заглушкин отложили магнитные шахматы и тут же стали засыпать вопросами Горшкова:
– Кто умер?
– Сверчков.
– Быть не может!
– Сам прочитал у главного на столе.
– Некролог что ли?
– Нет, просто запись в его бортовом журнале.
– Ну и дела! – почесал в затылке Заглушкин. Живёт человек, живёт и – бац, как корова языком слизнула.
– Да, хреново придётся его жене, – протянул юморист Щекоткин.
– Ничего, возьмёшь на содержание, – съязвил Горшков. – Не чужая всё-таки…
– На что намекаешь? – взглянул из-под очков Щекоткин.
– На что намекаешь, на что намекаешь, – взмахнул руками заводной Горшков, – а то мы не знаем о твоих закулисных шашнях со Сверчковой. Чего уж теперь скрывать? Бояться некого.
– А я и не боялся Сверчкова.
– Однако же и не выказывал своего отношения к его жене.
– Просто не хотел компрометировать человека. Мы всё-таки друзьями были, пусть земля ему будет пухом.
– Щекоткин, не заливай, – вмешался в разговор завотдела Заглушкин. – Помнишь, как у тебя губы тряслись, когда Сверчков чуть было не догадался о твоём адюльтере с его женой?
– Было, было, – потрепал юмориста по плечу стоящий рядом Горшков.
– Ну и что? Может, и было. – глядя на заоконный осенний пейзаж, с грустью произнёс Щекоткин.
– И всё равно, я бы не хотел, чтобы обо мне говорили. Мало ли отчего умер Сверчков, вдруг он от ревности застрелился.
– От ревности он бы сначала тебя придушил, а уж потом, – многозначительно повертел пальцами Заглушкин.
Уяснив суть разговора, из отдела стали выскальзывать остальные сотрудники. Их буквально распирала услышанная новость, которая с небывалой силой рвалась наружу, на ходу обрастая невероятными подробностями. К концу дня вся Старая Качель уже знала о смерти журналиста-международника Сверчкова и, конечно же, о похождениях его жены с юмористом Щекоткиным, которые якобы и явились причиной гибели любимца читающей публики.
В отделе уже забыли о случившемся, и разговор теперь шёл о необходимости надбавки за знание иностранных языков. Юморист Щекоткин довольно быстро стряхнул со своего лица показную скорбь по сводному брату и вклинился в разговор с подобающим ему весёлым напором. Он брызгал слюной и доказывал, что приплата за европейский язык, как водится, должна составлять 10 % к окладу, за азиатский – 15 %, а за остро наперченный – все 100 %, ибо ничто сегодня так не расходится, как памфлет, полный искрометного юмора и сатиры.
Читатели буквально не мыслят литературы без сарказма и иронии, без смеха, обличающего и оздоравливающего старокачельское общество.
Завотделом промышленности и транспорта Заглушкин давно метил на место спецкора: ответственности никакой, а гонорары будь здоров какие! Много свободного времени. К тому же престиж каков! А если Сверчков умер, то самое время пойти к главному и попроситься на освободившееся место. Наверняка не он один соблазнился данной вакансией.
Приняв для храбрости рюмку коньку, бутылку которого он прятал в сейфе, Заглушкин пошёл к главному редактору. Оказалось, что главный ещё не появился, а в предбаннике, поблизости с его секретаршей, уже выстроилась очередь.
– Да, – подумал про себя Заглушкин. – Вот они стервятники слетелись на освободившуюся должность. А писать-то не умеют. Пыжатся только, изображают из себя первостатейных акул пера, а материалы вялые, беззубые.
Заглушкин каждого сидящего оценивал про себя и диву давался: ну этот-то куда лезет, без году неделю, как в газете появился, а тоже туда же. Пока живёт человек, живёт и надежда. Не хотелось бы, чтобы у моей удачи ноги подкосились.
Но вот в коридоре послышался шум, возник ажиотаж, предвещающий появление главного. И точно! Он влетел быстрой походкой, точно чеканя шаги, прошёл, ни на кого не глядя, в свой кабинет. Секретарша только успела привстать и открыла было рот, чтобы доложить, но он только щелчком дал ей понять, что ждёт её в кабинете.
До него уже дошла весть о смерти Сверчкова, и теперь ему нужны были подробности данного происшествия. Секретарша, женщина тёртая, мгновенно собрала все сплетни, разлетевшиеся по газетному изданию "Старокачельские ведомости", отсеяла ненужное, и в нескольких предложениях изложила суть происходящего.
Только одного важного звена недоставало в её докладе: что именно случилось со Сверчковым. Секретарша не смогла дать вразумительного ответа.
Ай-да Пихенько!
Чита жила своей жизнью, но ей всё время чего-то не хватало для полного счастья. Наладится одна сторона жизни, глядь, а тут опять что-то начало коробить с другой стороны. Не успели социальный вопрос уладить, как тут же возникла проблема межэтническая. На помощь пришла одна единственная умная головушка, которая усмотрела причину всех неурядиц в названии околотка. Это был капитан дальнего плавания Чепуркин, который обзавёлся семьёй в этом краю. Читинцы тут же вспомнили раздоры, связанные с переименованиями Числительной улицы, и ощетинились против новой затеи.
– Нет уж, хватит с нас переименований, – заявили разъярённые жители недавно переименованной улицы. – Снова повально менять все документы, – совсем сбрендить можно!
Чепуркин предложил поискать такое название, которое заведомо обеспечит всему населению околотка безусловное счастье и процветание. Обратились к писателям, преподавателям литературы, филологам и лингвистам – ко всем, кто, так или иначе, связан в работе со словом. Вскоре вся Старая Качель с интересом отнеслась к очередной общественной акции. Даже в отдалённой Осьмушке об этом мероприятии прослышали Смычкин со своей компанией. За ужином Владлен подбросил тему для разговора. Гарик скептически отнёсся к идее переименования Читы, назвав её очередной профанацией, предназначенной для того, чтобы отвлечь бедных читинцев от более значимых проблем.
Пихенько слушал и молча жевал котлету, не вмешиваясь в начавшуюся беседу. Смычкин стал объяснять, что половина читинцев хотят сохранить былое название, а половина решительно выступают за перемену. Как выйти из этого положения не знал никто. Три месяца уже шла полемика по нескольким каналам телевидения, в нескольких печатных органах, на радио. Устраивались конкурсы на лучшее название, где победителю обещано было большое денежное вознаграждение.
– А слово иностранного происхождения подойдет? – обратился к Смычкину, недавно утверждённому члену комиссии по переименованию Читы, переставший жевать Пихенько.
– Думаю, что да, – немного подумав, ответил Владлен. – Главное, чтобы оно обозначало что-то светлое, доброе и при этом сохраняло внутри себя былое название.
– Тогда я знаю такое слово, – сказал Пихенько.
Нюра, подносившая к столу поднос со стаканами, чуть не уронила его на пол:
– Тебе ли знать-то, когда вся Старая Качель ничего не может придумать, – возмутилась жена Жоржа. – Нашему бы теляти, да волка забодати.
– Молчи, женщина! – вскипел Пихенько. – Вот получу гонорар за название, у ног будешь валяться, ни одного шкроба не дам! Вечно позоришь меня, да ещё на людях! Успокоившись, Пихенько обратился к Гарику, собиравшемуся жениться:
– Умную взять – не даст слова сказать.
– Так ты решил, что нашёл нужное название? – официальным тоном обратился к Пихенько член комиссии по переименованию Читы Владлен Смычкин.
– Нашёл, но обнародую его только в присутствии всей комиссии по переименованию.
– Ты не доверяешь мне?
– С некоторых пор…
– С каких это пор?
– А с тех самых, когда ты стал присваивать мои лингвистические находки.
– Я не присваиваю твои находки, я их называю народным творчеством, фольклором, наконец.
– Но деньги за них получаешь ты, а не я и не народ.
– Какой же ты меркантильный, Жорж. Так нельзя. Люди искусства всегда были бедны, и ни за какими деньгами не рвались. Деньги для них – ничто. Не в деньгах счастье.
– И в них – тоже! – упорствовал Пихенько.
– Хорошо, тогда завтра же выезжаем в Старую Качель, если, конечно, ты не блефуешь.
На заседание комиссии по переименованиям явились самые известные и уважаемые люди, которых Пихенько знал по телевизионным передачам или по их фотографиям в газетах или журналах. Обычно он держался в стороне с характерной для него гордой застенчивостью. Он всегда стыдился своей безвестности и мысленно корил себя за попытку подойти к большому политику или популярному артисту: кто я такой, чтобы с суконным рылом да в калачный ряд? Иные его поведение расценивали как неусмиримую гордыню и тоже старались не сближаться с этим колючим на вид человеком. Но вот внезапно для всех и даже для себя Пихенько оказался в центре внимания всей этой почтенной публики, и ему предстояло сказать своё слово, которое могло бы положить конец многомесячным спорам о переименовании околотка под названием Чита. И он произнёс-таки это важное и судьбоносное слово, которое, как ни странно, устроило все стороны, втянутые в это мероприятие. А главное в новом названии, предложенном Пихенько, была заключена смысловая нагрузка, наперёд определявшая удачу и процветание всем жителям того околотка. Как говорится, какое будет у корабля название, так он и поплывёт. Чепуркин одобрительно отнёсся к присутствию Пихенько на общем обсуждении. Когда Жорж произнёс слово "Феличита", которое было тут же принято на "ура", а затем всем собранием навсегда узаконено, как название околотка, то тут Пихенько впервые в жизни ощутил счастье от того триумфа, который он произвёл на столь важном собрании старокачельцев, проходившем на Гужевой площади под фонарём. От фонаря принятое решение назавтра облетело все дальние уголки Старой Качели и повсюду произвело фурор. Но особенное ликование оно вызвало у самих читинцев, которые с этого момента становились феличитинцами. А ещё говорят, что в наше время слово утратило свою значимость. Между тем, жители Бийска тоже проявили недюжинное старание в деле обновления своего имиджа. Они по аналогии с жителями Феличиты пошли на переименование, и назвали своё местечко не иначе, как Колумбийск, а местный колледж, который до этого являлся автомеханическим техникумом, обрёл новый статус и стал именоваться Колумбийским университетом.
Вечер без Нюры
Смычкин не захотел оставаться на веранде и пить самодельную вишнёвку, которую Пихенько достал из своего погреба по случаю отсутствия жены Нюры. Она отлучилась к сестре в Половинку, у которой праздновали рождение первенца. Пихенько сослался на занятость и Аню отпустил одну.
Смычкин по этому поводу съязвил:
– Смотри, Жорж, вот и ты, сам того не зная, отцом станешь.
Пихенько махнул рукой, дескать, не задразнишь.
Смычкин покрутился около приятелей, понаблюдал, как во дворе воробьи волтузили друг друга, и пошёл на Осьмушкинскую гору, куда, как он успел заметить, ушли две девицы в цветастых платьях с туесками для ягод.
Гарик Закирьянович, раскладывая пасьянс, обращается к Пихенько:
– Смотри-ка, наш Смычкин пошёл в гору.
Пихенько отпил вишнёвки из бокала и не сразу ответил собеседнику:
– Да, я согласен, Смычкин пошёл в гуру.
– Ты хочешь сказать, что поэт обзавёлся своими учениками.
– Тянутся к нему в Осьмушке не только хранители фольклора и доярки, но и писарчуки обоего пола.
– Это хорошо. Пусть тянутся ростки нового.
– Однако тянуться они могут, если за ними заботливо ухаживать и хорошо поливать.
– А потом ученики станут его поливать.
– Это уж, как водится.
– Скажи, Пихенько, что бы ты стал делать, если бы на тебя миллион долларов свалилось?
– Да много чего, – почёсывая репу, ответил Жорж. – Наверное, участок бы свой расширил, скупив соседский огород. Соседи всё равно толком не ухаживают за своим участком, только ссорятся вечно.
– Купил бы огород, и всего-то?
– Нет, конечно. Я бы ещё большую библиотеку открыл в Осьмушке и назвал её именем Председателя Старой Качели.
– А зачем имени Председателя? Не лучше ли было бы назвать её именем какого-нибудь классика литературы?
– Что толку от классика, а к Председателю можно на приём попасть, сказать, что вот так и так, господин Председатель, мы с нашей общественностью открыли в Осьмушке библиотеку и назвали её Вашим именем.
– Ну и что?
– Как ну и что? Председатель поймёт, что его любят в Осьмушке и, глядишь, на какую-нибудь правительственную награду выдвинет.
– Ты, брат, предусмотрительный!
Пихенько эти слова Гарика воспринял, как похвалу, и сделал важный вид.
– А что бы ты ещё хотел сделать на миллион? – продолжал допытываться Гарик.
– Отложил бы на чёрный день.
– Закопал бы их в виде клада?
– Может, и закопал бы, – нет, сначала хорошо было бы добыть миллион! – потягивая вино, говорит Пихенько. Я бы эти деньжищи потратил на домашние нужды: на машину, на мебель дорогую, на ремонт дома опять же.
– Тебе обязательно нужно потратить? Только Шкроба упала в карман, ты сразу готов бежать с ней в лавку. Это не рачительно. Денежки, сударь, надо преумножать, то есть вкладывать в дело.
– А что, купить хорошие и нужные вещи для семьи, это разве не дело? Это тоже бизнес. На той же машине можно бомбить. Всё денежки.
– Тоже мне бизнесмен нашёлся: соседский огород скупить решил, бомбила.
– А как ты думал? Вложение в землю – залог будущего. Мои дети и внуки будут обеспечены домом и садом. Поди-ка плохо!