– Но это же мелочь. Ты масштабнее мыслить должен, Пихенько.
– А чего я должен голову ломать над тем, чего нет. Вот появились бы бешеные деньги, тогда бы я и задумался.
– Мечта – это одна из важнейших составляющих в нашей жизни. Без мечты человек – прескучнейшая сволочь. Вот, например, ты слышал про фламенко?
– Хохол какой-нибудь? – Пихенько разливает вишнёвку по бокалам. Надо сказать, что Жорж под вишнёвую наливку становился особенно разговорчивым. Лицо его то и дело расплывалось в улыбке, и в такие минуты от него особенно веяло теплотой и отзывчивостью.
– А что ты о нём можешь сказать? – донимает Гарик Закирьянович. Он знает, что Пихенько сейчас начнёт фантазировать.
– Я думаю, что этот Фламенко жил в далёкие времена и отправился путешествовать на корабле. Была при нём одна бандура и ничего другого. Его и на судно-то посадили для того, чтобы в пути моряков веселил своей игрой. Я так однажды ехал на поезде с солдатами. Взяли меня без денег, но условие поставил их капитан, чтобы я полсотни анекдотов рассказал в дороге. Я им такое выдал, что они и после меня ещё день отлёживались от ржачки. Тот капитан мне письмо прислал и просил к ним в часть приехать с концертом.
– Но ты про Фламенко не дорассказал.
– Ах, да. Судно, стало быть, угодило в шторм, да и разбилось около Геркулесовых столбов о каменные рифы. Один Фламенко и уцелел. И бандура его чудом не размокла. Он плыл на обломке мачты, а инструмент над водой держал. Вот он и оказался среди испанцев. С голодухи стал играть и петь, чтобы накормили бедолагу. Да так и приноровился зарабатывать себе игрой и пением. Кантилена ему очень уж удавалась, плавная такая украинская мелодия. А потом видит, что испанцы танцуют проворно, как нагретые тараканы. И он темп изменил. Бойчее стал играть, звонче, напористей. Очень полюбили его игру в народе.
Правда, со временем испанцы его бандуру переделали немного и гитарой назвали, а мелодии, которые Фламенко наяривал, так и назвали его именем – фламенко.
Пихенько собрался уходить с веранды.
– Подожди, но мы не договорили про миллион.
– Вот и скажи, Гарик Закирьянович, что бы ты сам делал с такими деньжищами?
– Издательство бы открыл и книги Смычкина издавал.
– А издательство бы прогорело.
– Но почему?
– Кто же на Смычкина деньги станет тратить?
– Пихенько, ты явно недооцениваешь нашего гуру.
– Ну да, на безлюдье и Фома – боярин.
– Скучный ты человек, Пихенько!
– Пусть я скучный. Но вот ты всё знаешь, скажи тогда, для чего законы вырабатывают в Высокочтимом Выпендрионе?
– Все законы основаны на том, чтобы взыскивать со старокачельцев как можно больше, а платить им, как можно меньше. И вызвано это заботой о своём народонаселении. Вон на Западе платят людям хорошо, так они теперь сильно растолстели, что возникла новая головная боль у руководителей стран: надо бы урезать рацион питания, а народ уже удержать невозможно – толстеют себе и толстеют. Вот чтобы этого не случилось с нашими гражданами, в Высокочтимом Выпендрионе и придумывают законы, сдерживающие наш аппетит.
– А вот скажи, Гарик Закирьянович, боятся ли деньги быть украденными?
– Думаю, что нет. Чего им бояться?
– Сударь, тут ты неправ. Вот ты про клады много чего узнал, а того не просёк, что драгоценности не хотят в дурные руки идти. Богатство оно тоже, как женщина, боится слишком загребущих рук. Сделай вид, что тебе оно не очень-то и нужно, тут клад сам и откроется.
– А что это ты про клады заговорил, Жорж? Тоже моими мечтами заразился? Но я уже стал профессионалом в этом деле, мне только немного удачливости недостаёт.
– Перестань хотеть, тогда и удача подвернётся под руку.
– Но когда уйдут желание и настроение, то и радости от удачи не будет.
– Были бы деньги, а радость и купить можно. Как говорится, без денег – везде худенек.
Возвращение
На другой день, когда вся редакция говорила о предстоящих похоронах Сверчкова, он внезапно появился, как ни в чём не бывало, и услышал заново вспыхнувший спор сотрудников двух соседних отделов о том, кому теперь придётся взять на содержание жену усопшего международника. Сначала он думал, что речь идёт о ком-то другом и всё пытался напрячь память, кто из его коллег успел умереть, пока он слетал за материалом в заграничное государство. Но когда он услышал, что речь идёт о его жене, а он фигурирует в качестве усопшего, то ему стало дурно. На звук падающего тела обернулись сразу несколько человек. Бросились поднимать Сверчкова, стали брызгать воду на лицо. Кому-то тоже стало дурно, но с тем бедолагой обошлось без обморока. Когда, наконец, все пришли в себя и приобрели розовый цвет лица, и заговорили о внезапном и чудесном воскресении международника Сверчкова, то тут же возник вопрос: а кто первым принёс в отдел весть о кончине коллеги? Тут кто-то вспомнил, что весть эту принёс в отдел господин Горшков. Все разом вцепились в него глазами, и взгляды эти были пронзительными и небезобидными. Горшков так и попятился к двери, но Сверчков остановил его твёрдым возгласом:
– Горшков, сознавайся, откуда почерпнул такую информацию?
– Увидел на столе главного, – залепетал коллега по цеху. – В его амбарной книге написано было.
– Пойдём к главному и найдём эту надпись! – предложил юморист Щекоткин.
– Правильно, – поддержали остальные журналисты.
И вот весь отдел отправился в кабинет главного редактора.
Тот принял их настороженно: итак, вся газета была взбудоражена дурной вестью. Все бросились к столу главного и без всяких объяснений стали листать его амбарную книгу. И точно: последняя запись главного действительно гласила о том, что международник Сверчков умер как журналист.
Теперь главный в испуге вжался в кресло и втянул голову в плечи, боясь, что на него обрушится град ударов. Но к его изумлению вдруг весь кабинет стало трясти от смеха собравшихся. Теперь как-то скособочился и поблёк Сверчков, который и подвергся всеобщему осмеянию.
Но вдруг Сверчков воспрял духом и сам пошёл в атаку на главного:
– С чего вы взяли, сударь, что Сверчков умер как журналист! Разве не я привёз пару месяцев назад мировецкий репортаж из горячей точки на Ближнем Востоке? Разве не я месяц назад взял интервью года у самого президента Пакистана? Разве не я… Но ему не дали высказать все свои претензии к руководству газеты.
– Ладно, брат Сверчков, – подхватил его под руки Заглушкин. – Видим, что ты жив, а всё остальное не так уж и важно. Пошли лучше обмоем твоё чудесное возвращение из царства мёртвых.
От Уклейкина
Фраза "от Кутюр" звучит, как "от винта!" – говорит Смычкин, обращаясь к Пихенько. – Механическое словообразование, в котором нет органичности, естественной близости понятий, теплоты, наконец.
– Носил бы брюки от Кутюр, но недостаточно купюр, – не без сожаления в голосе цитирует свой экспромт Смычкин, выходя из примерочной в магазине одежды.
Пришедший с ним и сидящий на диване Пихенько в своеобразной манере успокаивает товарища, пожелавшего купить себе дорогие брюки.
– Смычкин, ты же мыслитель, поэт, зачем тебе все эти "от Кутюр", "от Диор", и, вообще, вся эта Кутюрьма и Диорея?
– Да мне-то без разницы, я для людей стараюсь. Это им нужны знаки отличия богатых от бедных.
– Стоит ли угождать чьим-то вкусам и запросам, если ты сам к этому относишься наплевательски?
– Приходится считаться с мнением окружающих, ибо от них зависит твоё место под солнцем.
Изрядно порывшись в представленном ассортименте брюк, Смычкин выбрал-таки понравившиеся, пусть они и не были от вышеупомянутых законодателей моды. Понятное дело, обнову следовало обмыть, а для этого надо было сделать несколько звонков друзьям.
Пихенько ненавидел вылазки в супермаркеты, особенно если надо было идти туда с Аней. Она вечно подолгу выбирала вещи или подарки для сестры, живущей в Половинке, посуду для дома, а в продуктовом магазине обязательно читала все сроки годности, все составы ингредиентов, из которых изготовлена та или иная колбаса, сыр или торт к праздничному столу. Пихенько начинал стервенеть на глазах, и все вылазки заканчивались скандалом. Он говорил:
– Лучше бы я дома остался, там бы полку успел сделать или туалет новой крышей покрыть. А тут иди за тобой, как бык на убой.
Смычкин ему тоже надоел со своими поисками и бесконечными примерками, но зато финал намечался приятный, особенно это почувствовалось, когда Владлен купил два коньяка. Вскоре все сидели у Смычкина и обставляли стол принесёнными закусками и напитками.
Новые брюки пришёл обмыть и инженер Уклейкин. В подарок товарищу он принёс брючный кожаный ремень, но не обычный, а с сюрпризом. Оказалось, что в пряжку инженер встроил электронный прибор, отвечающий за состояние ширинки. Если ширинка не застегнута, то на пряжке загорается красный огонёк и начинает звучать мелодия давнишней песни "Не забывай".
Пряный
Новый Председатель по фамилии Пряный когда-то закончил Дипломатическую академию, и некоторое время служил при старокачельском департаменте в отделе внешних сношений. И чем усерднее он служил в деле налаживания отношений с зарубежными странами, тем хуже складывались дела внутри Старой Качели. В конце концов, его усердие было замечено, и Пряный пошёл на повышение.
Сразу же среди его сослуживцев возникло роптанье:
– Как так? Бездарь, десять лет разваливал страну, и вдруг Пряный – посол?
– А что? Сегодня посол, а завтра, глядишь, вернётся из Горландии и станет Председателем.
Так оно и произошло: посол Пряный прослужил на чужбине совсем ничего и вскоре был отозван, чтобы возглавить Высокочтимый Выпендрион. Сам Юстиниан усердно хлопотал за его выдвижение, а слово советника было как закон для представителей старокачельского истеблишмента. Он показал на молодого и сильного Пряного и произнёс такую фразу: "Доблесть милее вдвойне, если доблестный телом прекрасен". Оратор тут же пояснил: "Так сказал император Юстиниан", что сработало безукоризненно. Пряного выбрали Председателем. А старокачельский Юстиниан, этот вездесущий знаток древнеримского уклада жизни и ходячая энциклопедия цитат на все случаи жизни, заглазно был прозван "сварщиком".
К Пихенько, который и окрестил энциклопедиста, стали приставать его друзья:
– Объясни, почему Юстиниан сварщик, если он никогда даже не подходил близко к сварочному аппарату или к какому-либо другому станку?
Пихенько был немногословен:
– Все свары затевает Юстиниан. Вот поэтому он и сварщик.
И это было правдой: никто так не умел плести интриги и заводить кабинетные свары, как хитромудрый Юстиниан. Именно за счёт свары и был свергнут прежний Председатель, который всегда всего боялся.
Буквоеды
Вечерело. Заря окрасила половину небосвода, но вскоре сделалось сумеречно. Аня принесла на веранду самовар и стала расставлять чашки на расшитую скатерть. Деревья замерли после дневного ветра, только изредка к потоку воздуха примешивается табачный запах, доносящийся из сада. Мужчины встали среди тяжелеющих от плодов яблонь и шумно обсуждают свои проблемы. Аня окликает их, то и дело отбиваясь от вызверяющихся при безветрии комаров.
Все входят на резную деревянную веранду, садятся в плетёные кресла. Смычкин оценивает гуденье самовара и восторгается вечерней зарёй, только что угасшей и унёсшей ещё один день его жизни. К чаю Аня подала печенье, где каждая представляет какую-нибудь букву из латинского алфавита.
Пихенько не обращает внимания на смыслы и грызёт любую букву, какая подвернётся под руку. Гарик рассматривает и каждую называет про себя, словно бы повторяет перед уроком: "би", "си", "джей". А Смычкин тут же начинает составлять из них слова, раскладывая печенинки на белой скатерти, на которой Аня любовно вышила гладью крупные алые розы. Первое слово получилось матерное: FAK. Аня прочитала и тут же ушла в дом.
– Нехорошо при даме писать такие слова, – упрекнул Владлена Гарик.
– Я только начал писать слово "факир", просто замешкался, пока подыскивал нужные буквы, – стал оправдываться Смычкин.
– Факир был пьян, и фокус не удался, – не удержался от прикола Пихенько.
Тут неожиданно скрипнула калитка, и из темноты появился инженер Уклейкин. Он оглядел сидящих, зорко оценил происходящее и поприветствовал собравшихся:
– Здорово, буквоеды!
– Здравствуй, шестереночно-мазутная душа, – отвечает взаимностью Пихенько. – Присоединяйся. Он пододвигает стул и зычным голосом кличет Аню, чтобы поставила ещё один чайный прибор.
– Какими судьбами сюда заглянуть надумал? – поинтересовался Гарик.
– Прослышал, что вы с моим старым другом знакомство завели, вот и решил попроведать и вас, и Жоржа с Аней.
– Садись, инженер, рассказывай, какие открытия роятся в твоей умной голове, – отодвигаясь ближе к Гарику и освобождая место для Уклейкина, обращается к гостю Смычкин.
– Да какие там открытия? Так, всё в основном рацпредложения. Для больших открытий нужны достойные условия: гранты, лаборатории, цеха и даже производственные объединения. – Уклейкин сел на предложенное место и слегка поёрзал на стуле. – Мне размах подавай, а тут всё одна кустарщина. Надо, чтобы нашему брату-изобретателю государство субсидии выделяло. Вот тогда и открытия последуют.
Смычкина не интересовали проблемы изобретателей, но он умел находить болевые точки и задавать такие вопросы, что человек сразу садился на своего любимого конька и говорил, говорил.
Сам он незаметно ушёл сначала в сторону сада, а оттуда шустро проник в дом, где Аня взбивала постель в гостевой комнате.
Жучары
Наконец-то, приехал Ося и привёз долгожданный поэтический сборник Смычкина "Чары".
– Забежал в издательство "Контрапункт" к Мирче Заозёрному, мне там дали пачку твоих авторских экземпляров, я, не разворачивая содержимое, сразу положил её в баул и поехал. Дорогой тоже некогда было читать, с одной девицей шашни завёл, – не без гордости сказал Ося, подавая Владлену пачку книг в десять экземпляров.
Смычкин тут же вскрыл серый пакет и вынул подвернувшийся сборник. Первым делом он оглядел страничку в конце книги, где были проставлены выходные данные сборника. Его интересовал тираж книги, поскольку гонорар ему начислили не с продаж, а аккордно, то есть, договорная сумма. Сумма эта была небольшая – на две посиделки с друзьями в кафе "На золотом крыльце". Поначалу Смычкина этот вариант даже обрадовал, но, поняв, что издатели на его сборнике могут заработать гораздо больше, он усомнился в правильности выбранного варианта оплаты. Ему было подозрительно, что тираж был указан мизерный – всего-то сто экземпляров. Значит, издатели будут постоянно допечатывать и сбывать тираж, а он никогда об этих махинациях ничего не узнает. От грустной мысли Смычкина отвлёк Жорж Пихенько, который тоже достал из пачки новенький сборник своего друга и, глядя на обложку, буквально начал заливаться хохотом.
Смычкин увидел картинку, вроде бы всё нормально, но, когда пригляделся к названию, то не поверил глазам и даже выхватил книжку у Жоржа и убедился, что зрение его не подвело: на обложке вместо слова ЧАРЫ Владлен увидел название "ЖУЧАРЫ".
Его возмущению не было предела! Перепуганного Осю он буквально выдрал из туалета и, держа его за грудки, замахал перед его носом злополучным сборником.
– Я спрашиваю тебя, это что такое? Это мой сборник? Ты взялся не помочь мне, а опорочить моё доброе имя.
Ося что-то лепетал в оправдание, что не от него это зависело, что это, вероятно, ошибка компьютерного графика.
– На фика мне такая графика! – заорал Смычкин. Вы там сговорились сжить со свету бедного поэта Смычкина. И твой Мирча, и ты, и Юстиниан, и Хренский, и Охапкин – это все вы и есть жучары!
– Да ладно ты, – подошёл к Смычкину сзади инженер Уклейкин и обнял его за плечи, – не горячись, Владлен. Подумаешь, название не такое, зато книга-то на руках! Надо зрить в корень.
– Наверное, ты прав, – примирительно произнёс Владлен, склоняясь головой на плечо Уклейкина.
Он устал от внезапного выброса энергии, от этих негативных эмоций и ему захотелось принять на грудь. Догадливый Гарик тут же поднёс собравшимся поднос с разлитым коньяком по случаю выхода книги Смычкина.
– А что, это даже интересно, когда стихи лирические, а название плутовское! – развил своё суждение Пихенько, закусывая коньяк долькой шоколада. – Так сказать, игра контрастов, подменная актуализация… Мне кажется, издатели специально подсунули тебе такое название, чтобы сборник лучше раскупался.
– Вернёмся в Старую Качель, я займусь этими издателями.
Захочет их порвати сын Шивы и Парвати! – пригрозил им Смычкин.
Нарекание
Однажды царь Горох собрал всех своих визирей, главного воеводу, казначея, судей и не поступают ли им жалобы о житейских трудностях от простых людей. Видеться ему с подлым сословием никак не приходилось, а тут внезапно в дороге царская карета угодила в яму посреди улицы, да так, что переднее колесо тут же и крякнуло. Хорошо ещё, что карета не перевернулась, и царь-батюшка не пострадал при этой дорожной аварии. Тогда уж точно кому-то из его визирей было бы несдобровать. Воспользовавшись тем, что царь оказался посреди городской улицы почти без охраны, люди стали подходить к нему и сетовать сначала на дороги, которые никто не чинит; потом дальше-больше про урядников, которые руки распускают по любому поводу; про купцов, которые товары продают залежалые, а деньги дерут несусветные; про тиунов, которые судят неправедно и всегда берут сторону тех, кто откупаться может за свои провинности. Послушал царь возмущённых и решил пройтись по площади, посмотреть, чем народ живёт. Рядом с ним оказался Феодор, его книгочей. Возле лавки обувщика они увидели неприметную лавчонку менялы с разложенными монетами разного достоинства. Царь Горох взглянул на бородатого мужчину в ярмолке, встретился взглядом с ним и, повернувшись к Феодору, сказал:
– Вот кто в будущем станет править миром!
Феодор в ту пору не придал значения словам царя Гороха. И только много жизней спустя, он понял, что слова великого человека оказались пророческими. Спустя столетия денежные менялы стали хозяевами жизни.
Вскоре царя снова обступил народ, и снова стали жаловаться на то, на другое, на третье. Словом, наслушался царь Горох и вернулся во дворец мрачнее грозовой тучи.