"Так-так…" – подпрыгивает коротконогий с папочкой.
"Ну, товарищи, это уж… Да! Не ожидала…" – приходит в немыслимое недоумение Живодерова.
"Да…" – приходит к тем же выводам соц. работник Удушилова О. Ю. и две дамы из родительского комитета…
"Товарищи, пройдемте, пожалуйста, в столовую, перекусим!" – лепечет из-за спин комиссии директор, покрываясь мыльным потом…
"Да какое уж тут "перекусим", Лидия Александровна", – обрывает директора Пустобрехова К. К. А она, между прочим, глава районной администрации…
"Безобразие…"
Комиссия, во главе с Живодеровой, стремительно следует мимо приветливо распахнутой двери столовой на выход…
…
– Антон Павлович, в общем… Сами понимаете… Антисанитарные условия… Поступили директивы… Свыше… – опуская глаза в стол, бормочет Лидия Александровна – директор и бывшая ученица Антона Павловича.
"Я ничего не могу сделать…"
– Понимаю, Лида, – со вздохом отвечает белобородый учитель.
Дети из запрещенного кружка толпятся за дверью кабинета директора.
– Антон Павлович, подпишите "по собственному желанию".
А там, может быть, вся эта история забудется. Утихнет. Уляжется.
Рассосется…
Учитель подписывает.
– А там как-нибудь. Потихонечку. Сможете, как забудется, вернуться.
Он смотрит на нее.
– Например, в группу продленного дня… – поясняет Лидия Александровна.
Учитель, опустив плечи, сгорбившись, выходит из кабинета.
Дети молча идут за ним.
Он не оглядывается.
У девочки на руках антисанитарный котенок.
У мальчика клетка с чумной белкой. У Васи ежик. У Лены уж. У Антона в банке с газетой хомяк.
У Лени толстая общая тетрадка и рюкзак, набитый радиоактивными булыжниками.
Коробки с реактивами аккуратно погружены в магазинную тележку. Стащили из "Седьмого континента".
В той же тележке аквариум с красноухой черепахой.
Вторая тележка доверху набита книгами.
Дети молча идут за учителем.
Учитель не останавливается.
Не оглядывается…
А трех котят забрали Коля, Оля, Саша.
А Славка Чижиков, улыбаясь во всю ширь своего глупого рта, неуклюже сжимает в объятиях скелет.
(Он вообще дурак, этот Чижиков; всегда улыбается, хотя тут такая ситуация…)
Его спросишь: "Славка, ты чего улыбаешься, вообще, что ли? В смысле, дурак?"
А он улыбается.
Славкина смеющаяся голова с васильковыми глазами высовывается из-за пластиковой черепушки.
Рука скелета высовывается из Славкиного рукава.
Дети молча идут за учителем.
Он не останавливается.
Не оглядывается.
В раздевалке, все так же молча, не застегиваясь, накидывает серое дерматиновое пальто. Повязывает шарф. Кладет на стойку охраны ключ от "Лаборатории".
Толкает тяжелую дверь. И шагает в ослепительный свет весеннего дня.
Дверь захлопывается за ним.
И распахивается.
(Это по ступеням выкатывается ворованная тележка из супермаркета, с реактивами и черепахой.)
Учитель не останавливается.
Не оглядывается.
Тележка с книгами.
А дальше как шли.
Коля, Оля, Саша.
Вася с ежиком. Лена с ужом Васей. Антон (в банке хомяк).
Леня с тетрадкой и рюкзаком, набитым радиоактивными булыжниками.
Дверь опять захлопывается.
И опять распахивается на этот раз с грохотом.
Это Славка со своим скелетом.
Улыбается…
Вот дурак!
Вся процессия оборачивается на грохот.
Учитель останавливается.
Оборачивается.
С минуту все напряженно смотрят на широко улыбающегося Славку. Скелет улыбается тоже. Тоже широко.
Славка приветливо машет со ступеньки скелетной рукой.
Шут гороховый!
Но…
Первым прыскает Леня.
Потом….
А дальше как шли.
Коля, Оля, Саша.
Вася с ежиком. Лена с ужом Васей. Антон (в банке хомяк).
Леня с тетрадкой и рюкзаком, набитым радиоактивными булыжниками.
И учитель.
Процессия движется дальше.
Учитель не оборачивается.
Он знает, что дети идут за ним.
Леня найдет лекарство от ВИЧ. (Он уже над этим работает) – видите, какая у него толстая тетрадка?
Коля, Оля, Саша – поступят в Третий мед.
Вася с ежиком станет ветеринаром.
Антон (в банке хомяк) – этот будет просто учителем биологии. Просто учителем, но зато каким!
Лена (с ужом Васей) – его жена, учительница литературы.
А Славка Чижиков…
Он ничего не изобретет.
Он просто станет одним из курьеров отдела доставки кафе-закусочной "Пиццакваммчится".
Нечистая сила
Жила-была на краю деревни Гадюкино (такой-то области), в избушке на приступочке, Баба-Яга.
Давно жила. Всех пережила. Коллективизацию пережила. Голод пережила. Мужа пережила. Детей пережила. Войну пережила. Хрущева-Горбачева. Перестройку пережила. Стала жить дальше.
Такая: одна нога костяная, вторая в валенке.
Одноглазая; левый глаз бельмом, в правом дырка (уберег Господь, проколол ведьме глаз вилами, чтобы двумя зенками на людей порчу не наводила).
На спине горб, в горбу черт, и черный кот с желтыми глазами.
Не кот, а настоящий упырь.
Вурдалак.
Злющий, как у мужа жена.
Хитрый ворюга.
По чужим дачам так и шастал; то колбасу из холодильника стянет, то из морозилки сосиски. Курицу прямо из кастрюли доставал: собьет лапой крышку, подцепит курицу и несет, зверюга, в зубах меж заборов.
Холка вниз. Хвост гадюкой. Уши прижмет и чешет. Взгляд как у фашиста. Лапы врозь.
Этого кота люди, конечно, повесили (от греха подальше) у ведьмы на черешне.
Кота повесили (и правильно сделали, потому что нечего!).
А ведьме хоть бы хны. Сняла (старая карга) своего зверюку с черешни. Развязала петлю. Выкопала под черешней могилку.
Похоронила кота. Посадила над котом незабудки.
Поплакала, конечно, но стала жить дальше.
Остались у нее три рябых курицы, рыжий петух и собака Жучка.
Петух тоже был у ведьмы порядочная сволочь, и даже хуже того.
Стал летать ведьмин петух по ночам черным вороном, каркал. И ронял на сараи с поленницами горящие перья.
Дотла из-за этого проклятого петуха выгорел дачный участок со стороны перелеска. Брошенная дача по третьей линии. Задело забор Горилкиных, перекинулось на Сыромясовых.
Едва потушили.
Поймали гадину петуха люди в мешок, утопили в речке.
Осталось у ведьмы три рябых куры и Жучка.
Покрошили молотком бутылку. Перекинули Жучке через забор говяжий шмоть со стеклом.
Та уползла в будку и под утро издохла.
Поглядывают на Ягу люди из-за заборов: ну, чего, мол, теперь делать будешь, нечистая сила?
Ведьма смотрит: умерла ее Жучка. Стекает из носа густая вишневая капелька.
Усы в росе, над росой мухи.
Выволокла псинку из будки. Прижала дохлятину к себе. Опустилась на приступочку и завыла.
Выла-выла, потом глядят: вроде ничего, очухалась. Похромала в сарай за лопатой.
Раскопала под черешней вторую могилку. Привезла туда свою дохлятину на тележке.
Закопала. Опять посадила незабудки.
И живет себе дальше.
А в Гадюкине тем временем совсем неладно.
Степан зарезал жену.
У Катьки родилось беспалое дитя с рогами.
Град побил горох.
Повесился в сарае Вася.
Свекла вся мелкая.
Морковь у многих погнила.
Русалки утянули на дно Петьку Горемыкина.
Сколько такое можно терпеть?
Собрались люди у бывшего председателя. И большинством рук решились сжечь ведьму ко всем чертям вместе с ее избушкой и курами.
Не бессмертная же она, в самом деле? Главное, следовало забить дымоход, чтобы ведьма через него вороной не вылетела.
Ладно. Как решили, так и сделали. У нечистой силы свое оружие, у людей свое.
Как похромала ведьма на станцию яйца продавать, залез Степка Безухий Яге на крышу.
Забил дымоход тряпками.
Вернулась она к вечеру, устала, видно. (Еще бы, на одной ноге до станции и обратно тяпать.) Устала и легла спать пораньше.
Приставили люди к двери бревно.
Полили приступочку керосином и подожгли.
Хорошо горело. До самых звезд.
Сперва она билась в двери. (Ага, сейчас, там же бревно.)
Потом, наверное, хотела вылететь в дымоход. (Ага, сейчас, там же тряпье.)
Полезла было в окно, но тут ее, собаку, конечно, камнями.
Осталось к утру от ведьминой избушки одно пепелище.
Еще уцелела жестянка с медалями за Отечественную войну. Все, правда, в копоти. Ничего, тряпочкой почистили.
Золотая звезда. И орден за отвагу.
А больше не осталось от ведьмы ничего.
Бурьян да сухая черешня.
Свободное место
Одна знакомая по работе как-то раз возвращалась поздно вечером от бабушки, которая живет у нее на Смоленском бульваре, в доме на ножках.
Она, прямо с работы, поехала на ту квартиру, потому что у бабушки был день рождения.
Купила тортик. Шампанское. А в подарок теплый жакет в универмаге "Москвичка".
Бабушка сделала оливье и селедку под шубой, испекла капустный пирог. Покушали. Посидели. Еще была знакомая соседка сверху и еще какая-то.
Попили чайку, посмотрели фотографии (ну и все это), как обычно.
У бабушки был, конечно, не юбилей, но тоже, между прочим, ничего себе дата.
83 года это вам не хухры-мухры.
Они с бабушкой очень любили друг дружку.
Бабушка эту знакомую вырастила. А родителей не было. Погибли давным-давно в железнодорожной аварии.
И знакомая с работы называла бабушку не бабушка, а мама.
Стали прощаться. Бабушка завернула ей на дорожку капустного пирога.
Поцеловала.
Поправила шарфик.
Перекрестила.
"Осторожней, – говорит, – Маруся, скользко. Не торопись."
И долго стояла у окошка, провожала внучку.
Потом хотела поставить чайку, но вдруг присела перед окошком на стул, вздохнула и умерла.
В метро знакомая задремала, но Щукинскую все-таки не пропустила и очень удачно успела в 800-й автобус, который идет прямо до их дома, так, что потом не надо переходить дорогу.
Очень удобно, он разворачивается теперь где-то возле рынка и подходит уже с той стороны к "Каменному цветку", где она живет. Конечно, так ехать дольше, зато не переходить.
Там еще раньше был наземный переход со светофором, а теперь раскопали подземный, и вечером (особенно зимой) там очень противно переходить: во-первых, ступеньки скользкие, того и гляди шею сломишь, во-вторых, там толкутся какие-то очень "неприятные люди", и даже одного знакомого этой знакомой в этом переходе один раз ограбили. Забрали мобильный телефон и перчатки.
И знакомая примостилась у окошка, на высоком сиденье, за водителем, и, конечно, опять прикорнула.
На Октябрьском поле проснулась посмотреть, где она, и видит уже метро Октябрьское поле.
На Октябрьском поле всегда больше народу входит, чем на Щукинской, но тут уже времени двенадцатый час, а народ так и тащится через турникет. И еще на улице целый хвост.
Видимо, давно транспорта не было. И как это ни удивительно, народу набилось в этот 800-й битком.
И главное, какие-то все странные, еще, конечно, освещение в автобусе еле-еле, но лица у всех понурые, все серые, как мертвецы, ей-богу.
Наконец поехали дальше. Она опять прикорнула (за водителем хорошее место, тепло от вентилятора, уютно)… И когда она уже проснулась опять, посмотрела в окошко, и не узнает, где едет.
Какой-то то ли завод, то ли что, бетонные стены, сваи, трубы, арматура из снега крестами торчит, из труб пар, темнотища, фонари еле светят. А из автобуса этого так никто и не вышел.
И вообще, этот автобус все едет и едет, и нигде не останавливается, и никто не входит и не выходит.
Тут ей стало не по себе, и она спрашивает у мужчины, который возле стоит, мол, простите, мужчина, вы не подскажете, какая сейчас будет остановка? А он и не думает отвечать. Он держится за поручень, голову в шарф опустил и вроде как спит.
Она на соседнее сиденье оборачивается: там две бабуси, и тоже обе спят. Глаза закрыты. Лица желтые (но это, наверное, она думает, от освещения – оно в автобусе еле-еле).
Но тут она замечает, что вообще все пассажиры, кто сидя, кто стоя, спят.
Только она одна с открытыми глазами.
В общем, какой-то ужас.
Потом еще хуже.
Автобус въезжает в туннель и, судя по расположению лампочек, катит по нему вниз.
Ей совсем стало не по себе, она схватила свои пирожки, сумку, того мужчину, который рядом стоял, оттолкнула (он никакого внимания) и к кабинке водителя сквозь него протиснулась.
Тут у нее волосы стали дыбом. Она видит, водитель лежит на руле головой вниз и тоже спит.
Она стала колотить по стеклу, стала дергать за ручку. Водитель и не думает просыпаться, а автобус все быстрее и быстрее катит по подземному тоннелю вниз.
Она стала трясти пассажиров, кричит, расталкивает их, думает: хоть бы одного разбудить! Спросить, что такое? Где хотя бы едут?!
Тут, пока она всех трясла и будила, старушка с заднего сиденья ей говорит: успокойтесь, мол, говорит, деточка, что вы так себя ведете, как маленькая? Разве вас, говорит, когда вы садились, не предупредили, что, пока кто-то войти вместо вас сюда не захочет, вы не выйдете?
У вас, мол, спрашивает, есть кому за вас войти? А сама улыбается, а зубов у нее нет. Только черная яма.
Знакомая так и замерла, что же это, думает, за такой автобус, из которого нельзя выйти?
Тут она вспомнила, что, когда из метро выходила, увидела на остановке этот 800-й, и он уже закрыл двери и тронулся, а она сама за ним побежала и руками махала, чтобы впустили. (Хоть бабушка и просила ее не торопиться.)
А она побежала. Может, даже и номера этого автобуса как следует не разглядела. Может, не в тот села и это не восьмисотый?
И она спрашивает у той старухи, что все это ей объяснила: "А какой это хотя бы номер маршрута?"
А та спрашивает: "А вы, деточка, в какой садились?"
Знакомая говорит: "В 800-й".
Та только плечами пожала и ответила странно: "Ну, – говорит, – значит, у вас 800, а у меня, например, 79". И опять уснула.
Знакомая к люку (она невысокого роста, но всё-таки дотянулась до ручки, но вверх откинуть крышку не получается, роста дотянуться хватает, откинуть нет).
И ни одного окна аварийного выхода. Да и куда выходить? В туннель? На такой скорости?
Знакомая обернулась на свое сиденье. И хоть в автобусе было битком, но никто ее места не занял. И она, не зная, что делать дальше, опустилась обратно.
И опять у нее стали слипаться глаза. Ее стало качать. Поплыло…
Но только она так задремала, как чувствует, кто-то трясет ее за плечо.
Она открыла глаза и видит: остановился! Стоит автобус на той остановке, которую она хотела проехать, чтобы через дорогу не переходить.
И над ней бабушка. И лицо у нее усталое такое, грустное.
И бабушка говорит: "Марусенька, выходи тут, дочка. А я что-то устала, я за тебя посижу…"
Знакомая встала. Как во сне пошла к выходу.
Только на тротуар ступила. Автобус двери захлопнул и тронулся.
Она хотела идти. Но дрожали ноги.
Села на скамейку. Пошевелиться не может. Все тело как ватное.
Сидит. Смотрит, как снег падает. Тает в асфальтовых снежных лужах.
Сколько она так просидела, она не заметила. Только слышит, воют сирены, и по дороге, в сторону, куда покатил автобус, пожарные машины, реанимация 03 и милиция.
Много.
Тут она побежала.
У рынка на перекрестке автобус пополам разрубила фура.
В автобусе никого кроме водителя не было.
Но он остался жив.
А может быть, тот автобус поехал дальше и до сих пор едет почти без остановок, экспрессом.
Они вообще редко останавливаются, такие автобусы.
Два черта
Сцепились как-то раз на кухне два черта. Мать и дочь Нагоняйкины.
Нагоняйкин-отец сразу прикрылся своей газетой "ИЗВЕСТИЯ", и от Нагоняйкинова-отца осталась видна только тренировочная коленка и тапочек.
А эти двое сцепились, и между ними происходил в это время такой диалог:
– Ниночка, будешь чай?
– Давай, мамуля. Только зеленого.
– Зеленый, Нинок, весь выпил твой Земляникин.
– Земляникин, мама, не пьет зеленого.
– Земляникин, Нинуля, пьёт все что наливают. Вчера съел из холодильника полбатона сырокопчёной, к празднику.
– Земляникин, мамуля, мяса вообще не ест!
– Говорит, что не ест, а сам, сволочь такая, ночью залез и сожрал полбатона!
– Мамуля, Земляникин мяса не ест. У него спортивная диета перед соревнованием.
– Нинуля, у него диета, а тренируется он вместе с этой сыротравчатой, из четвертого подъезда!
– А ты, мамуля, свечку держала?!
– Я-то, Нинуся, может, и не держала, а ты лапшу с ушей снимала и глазами хлопала!
– Мамуля!
– Нинуля!
– Мамуля! Это вранье! Земляникин не ест мясного!
Нагоняйкин-отец, из-за газеты:
– Девочки, не ссорьтесь!
– На прошлые праздники, Нинуля, жрал твой Земляникин, как миленький, оливье с курицей; Весь язык слизал с тарелки!
– На прошлые праздники, мамуля, Земляникин в больнице лежал! У него была спортивная травма!
– У него травма. А у тебя, Нинок, видимо, мозги набекрень! Он тебе говорит, что не жрет, а сам жрет у тебя на глазах и не краснеет!
Нагоняйкин-отец из-под газеты:
– Девочки, не ссорьтесь. Это я съел колбасу.
Оба черта хором: Ты!?
Обе хором: Как ты мог?!
Нагоняйкин:
– Очень захотелось, девочки, колбаски…
– Сейчас ты получишь "Захотелось колбаски"! Это же были полбатона на праздник!
– А какой праздник?
– Твой день рождения, старый людоед!
Нагоняйкин снова прячется под газетой.
Наступает тишина. В тишине напряженно позвякивают чашки.
– Я тебе говорила, чтобы ты не ставила синие чашки там, где с розочками стоят? (Это мать)
– Я и не ставила. (Это дочь)
– А кто ставил, я?
– А это я не знаю, кто ставил, мне это (честно говоря) до лампочки!
– А тебе все до лампочки, как отцу! Дрянь пергидрольная!
– Кикимора!
– Мерзавка!