Но меня непреодолимо тянуло поехать на родину, своими глазами увидеть пожарище, чтобы убедиться, что с прошлым покончено навсегда. Надо было свозить туда маму, чтобы получить страховку за дом, но в глубине души я знала, почему меня так тянет туда. Мне очень нужно было увидеть все своими глазами и насладиться этим зрелищем. Считается, что преступника тянет на место преступления, это подтверждают психологи. И раз я преступник – я ведь считала себя таковой, – неудивительно, что меня с такой силой тянуло туда. Я все откладывала эту поездку, так как мама до сих пор не знала о случившемся. Прежде чем ехать, надо было подготовить ее к этой новости. Это меня страшило. Я знала, что она любила наш дом и согласилась уехать со мной при условии, что сможет вернуться обратно, как только захочет. Я сожгла мосты, мамины мосты, не спросив на то ее позволения. Наверное, я не имела права самовольно распоряжаться ее жизнью. И это было моим вторым преступлением. Никакое преступление не могут оправдать даже самые благородные цели – это я поняла только сейчас. В душе царила неразбериха: я то оправдывала себя и считала свой поступок чуть ли не героическим и крайне необходимым для спасения матери, то называла себя законченной эгоисткой.
Лето подходило к концу. Была середина августа, и через пару недель мне предстояло снова грызть гранит науки. Следовательно, разговор с мамой больше нельзя было откладывать. Я долго выбирала подходящий момент, но он все никак не подворачивался. Но однажды я его все же поймала.
Мама приехала со Степаном Ивановичем с его дачи, они притащили два ведра ароматных, как само лето, груш, сварили из них повидло, закатали его в литровые банки и поделили поровну. "Как дети!" – подумала я, наблюдая за их мирной возней в кухне. Накормив соседа ужином, мама проводила его до двери, вернулась в комнату и устало уселась на диван перед телевизором.
– Ну, теперь мы на всю зиму обеспечены повидлом для пирожков, – сказала она довольным тоном, а потом с грустью добавила: – А ведь у нас в селе тоже есть большая груша. Что же, груши теперь валяются на земле и гниют? Андрей сам ничего из них не сделает. Может, хоть сообразит отдать Даше? Как ты думаешь?
Я подошла и села с ней рядом.
– Мама, нам вполне хватит этих груш, зачем думать о тех?
– Да я просто так сказала. Душа болит, ведь там все придет в запустение, – сказала она печально. – А скольких трудов мне все это стоило! Я так хотела, чтобы… А Андрей мне так и не позвонил.
Я промолчала. Мама надкусила сочную грушу.
– Он, наверное, никогда не изменится, – проглотив то ли пережеванное, то ли комок обиды, сказала она.
– Ты права. Он не изменится. Но ты ведь уже привыкла здесь? Тебе нравится?
– Честно сказать? – улыбнулась она.
– Ну да!
– Нравится! Мне нравится здесь все.
– Ты не сожалеешь о том, что мы уехали?
– Нет. Ни капельки!
– Значит, ты не хочешь возвращаться?
– Не хочу. А ты что, меня выгоняешь? – шутливо спросила мама.
– А кто мне готовить будет? – в тон ей отозвалась я.
– Ага! Значит, тебе родная мать нужна только для готовки? Ах ты, хамка! Маленькая рыжая хамка! – Мама, притворившись рассерженной, шлепнула меня по спине.
– От рыжей слышу!
– Значит так. С завтрашнего дня завтраки за тобой, ужины – за мной!
– Только не это! – взмолилась я. – Пусть будет наоборот!
– Ладно, – сделав вид, что обдумала это, согласилась мама. – Только ради тебя.
– А Степан Иванович? Кто же будет готовить для него? – Я, хитро прищурившись, заглянула ей в глаза.
– Хамство в квадрате! – Она игриво оттолкнула меня и сложила руки на груди.
– Мама, ты и правда не хочешь возвращаться в село? – уже серьезно спросила я и с замиранием сердца стала ждать ответ.
– Я же сказала, что не хочу. Ты это хотела еще раз услышать? Так слушай: я не хочу обратно. А почему ты решила устроить мне допрос? Что-то не так? – насторожилась мама.
– Понимаешь, мама, – начала я тянуть резину, – я не хотела тебе сразу говорить. То есть я узнала об этом уже давно, но все не решалась тебе рассказать…
– Павлина, что это ты говоришь загадками? Что-то случилось с Андреем?
Я заметила, что мама напряглась и замерла от волнения. И это после всего, что этот Андрей с ней сделал? Иногда я ее совсем не понимала.
– С ним-то как раз ничего не случилось и не случится. Такие, как он, можешь мне поверить, живучие, как сорняки.
– Что же все-таки произошло?
– После нашего отъезда сгорел дом, – выпалила я фразу, которую составляла не один день.
Я обдумывала каждое слово, опасаясь, что эта фраза застрянет у меня в горле и я не смогу ее произнести. Наконец, решившись, я выпустила ее из себя, и мне стало страшно за маму. Как она отреагирует?
До мамы сначала не дошел смысл сказанного, и она смотрела на меня, хлопая глазами.
– Дом? Какой дом?
– Наш дом, мамочка, сгорел. Был пожар, вот он и – фух! – Я взмахнула руками. – Взял и сгорел.
– Сгорел? Но почему? Андрей курил в постели? А Андрей? Что с ним?
– Успокойся. Андрея дома не было, с ним все в порядке. Его подожги – он все равно не сгорит.
– Но… Там все мои вещи… были. Все там осталось… Что же теперь делать? – Она растерялась и выглядела жалкой, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.
– Мама, какие вещи? Мы забрали твою одежду, и до сих пор ты этим прекрасно обходилась.
– А шуба? А пальто?
– Мы их забрали. Они висят в шкафу.
– Но все равно там было много всего. Мебель, телевизор, холодильник…
– Зачем тебе старые тряпки? А мебель? Ее давно следовало выкинуть на свалку. Телевизор? Он у нас без конца ломался, и ты не раз говорила, что надо его поменять. Холодильник? Ему тоже было лет десять. Тебе не о чем жалеть. Тем более что дом был застрахован, и мы получим страховку. Можем купить новый телевизор, если захочешь. Вообще все, что захочешь. – Я нервно забегала по комнате.
– Мы получим страховку?
– Конечно.
– А если это был поджог, что тогда?
– Не было никакого поджога, – сказала я не глядя на маму, чтобы не встретиться с ней взглядом.
– А ты откуда знаешь?
– Звонила страховому агенту. Он сказал, что была проведена экспертиза, и определили, что произошло короткое замыкание в электропроводке. Поэтому нашей вины в том, что произошел пожар, нет, и мы получим страховку.
– А Андрей? Где он теперь… живет?
– Поедем и все узнаем. Думаю, тетя Даша нам расскажет.
– Когда мы поедем туда? – упавшим голосом спросила мама.
– Перед выходными. Я уже разговаривала с Юрой. Он нас отвезет на своей машине.
– Мы можем поехать поездом. Зачем его беспокоить? Он и так с утра до ночи занят.
– Нам понадобится какое-то время, чтобы в страховой компании все оформить. На поезде уехать оттуда мы сможем только на следующее утро. Где мы будем ночевать? Если хочешь, попросимся переночевать у соседей, но я подумала, что нам лучше вечером выехать обратно.
– Ты права. Не хотелось бы беспокоить соседей. Кто же мы теперь с тобой? Погорельцы?
– Мама, ты спокойно жила здесь столько времени, не зная о пожаре. Давай так же жить и дальше, словно не случилось ничего… страшного.
Мама согласно покивала.
– Какой сегодня день недели?
– Четверг. Завтра пятница, выедем ночью, чтобы утром быть на месте. Подготовь свой паспорт и страховое свидетельство.
– Ты, наверное, чувствовала, что с домом может что-то случиться. Так ведь?
– Откуда ты это взяла? – Я отвернулась, почувствовав, как заливается краской мое лицо.
– Это ведь ты предложила его застраховать. Значит, ты чувствовала? – Мама внимательно посмотрела мне в глаза, поймав мой взгляд, когда я обернулась.
Я стойко выдержала ее взгляд.
– Пожалуй. Да, я это почувствовала. Иногда сама удивляюсь своей интуиции, – ответила я спокойным голосом.
…Перед нами были почерневшие кирпичные стены и больше ничего. Это было все, что осталось от дома. Дома, в котором я родилась и сначала была обыкновенным ребенком, а потом стала Гадким утенком. Из этого дома я уехала для чудесного превращения. Я стояла у пепелища и смотрела на черные стены, возвышавшиеся, как монумент моему отвратительному прошлому. Я не испытывала ни малейшего сожаления, хотя огонь сожрал и мою детскую кроватку, и кукол, сложенных в коробку и отправленных на чердак, и мою первую распашонку, и розовый чепчик. Ко всему этому прикасались грязные руки отчима, и я ненавидела все это. Но этого всего уже не было, значит, можно навсегда о нем забыть, вычеркнуть из памяти. Мне надо было приехать сюда, чтобы убедиться в этом. Теперь я увидела своими глазами, что от прошлого ничего не осталось, и, что бы ни случилось в жизни, ни я, ни мама не вернемся сюда. Возвращаться было некуда и незачем.
Юра подошел сзади, обнял меня за плечи.
– Не переживай. Это все материальное. Оно приобретается, обновляется, и не надо о нем жалеть.
– А я и не жалею, – сказала я, и это была истинная правда.
Мама сначала стояла посреди двора бездвижно, как статуя. Я пыталась понять, какие чувства она испытывает. Сожаление? Разочарование? Горечь потери? А может, как и я, радуется избавлению от прошлого?
Она долго смотрела на то, что когда-то было ее домом. Потом медленно прошла по двору, переступая через обгоревшие обломки перекрытий, прошла в сад и подняла глаза на обугленный ствол старой груши. Затем она подняла с земли большое красное яблоко и вернулась к нам, держа его в руке.
– Ничего, ничего не осталось, – тихо сказала она.
– Зайдем к тете Даше? – спросила я.
Она молча кивнула.
– Ой, Алиночка! Тут такое творилось, такое! Думали, все сгорим, – тарахтела тетя Даша, накрывая на стол. – Но что теперь поделаешь? Ты не переживай. Слава Богу, что все целы-невредимы остались. Так ведь, Паша, я говорю?
– Конечно. Я тоже так считаю.
– Берите, угощайтесь. Я тут приготовила блинчики с малиной и смородиной, – приговаривала тетя Даша, расставляя тарелки.
– Тетя Даша, присядьте на минуточку, поговорите с нами, – сказала я и почти силой усадила неугомонную соседку рядом с собой за стол.
– Когда это случилось? – спросила мама, уже немного оправившаяся от шока.
– В тот же день, как вы уехали.
И тетя Даша принялась во всех подробностях, как это всегда делается в деревнях, описывать случившееся, начиная с того момента, как она собралась варить в саду варенье, и заканчивая своими ночными кошмарами. Ее рассказ то и дело прерывался охами, ахами и всхлипываниями. Мама слушала молча, будто впав в прострацию.
– А что Андрей сказал, когда узнал, что мы… мы уехали? – спросила мама, встрепенувшись.
– А! – махнула рукой тетя Даша. – То, что он сказал, нельзя передать нормальными словами.
– И все же?
– Маты, маты, маты. И не в три этажа, а во все двадцать. Вот что он сказал. – Взглянув на меня, тетя Даша добавила: – Особенно Пашу крыл матом. Извини, дочка.
– Он не спрашивал, куда мы уехали? Не просил дать адрес? – почти безразлично, явно не рассчитывая на положительный ответ, спросила мама.
– Ничего он, Алиночка, не спрашивал. Да и что бы я ему сказала? Я ведь и сама не знаю вашего адреса, только номер телефона.
– Номер и он знает. А тебе известно, где он сейчас, куда уехал?
– По слухам, он сразу же, еще не успели дотлеть последние головешки, попер в соседнее село. Поговаривают, он и до этого часто навещал одну вдову. К ней он и подался. Как заскочил в свою машину, как газанул, аж колеса взвизгнули и пыль полетела со щебенкой. Вот так-то, Аля, – вздохнула тетя Даша. – Да ты не горюй о нем. Честно скажу тебе: дерьмо он такое, какого свет не видывал. Это и хорошо, что его здесь нет. Ты вот пожила без него, так на человека стала похожа. Опять, как в молодости, красивая стала, ухоженная. А может, еще и встретишь подходящего городского мужчину. – Тетя Даша лукаво улыбнулась и подмигнула мне так, чтобы мама не заметила.
– А какая она, эта вдова? – спросила мама, словно и не слышала последних фраз тети Даши.
– Старше его и инвалид. Ее муж погиб в автокатастрофе, а она выжила, но одну руку ей ампутировали. Я ее, Аля, не знаю, это все люди говорят. Знаешь ведь, как оно у нас в деревне? Все всё знают, даже то, что ты сама не знаешь о себе, – засмеялась соседка, и ее большая грудь заколыхалась в такт смеху.
– Не знаешь, она красивая? Что говорят люди?
– Обыкновенная женщина с двумя детками. Наверное, как и ты когда-то, надеется, что с мужиком легче будет деток на ноги ставить. Жалко женщину, хотя я ее совсем не знаю. Но с этим идиотом…
– Значит, у нее двое детей? – продолжала расспрашивать мама, уставившись в одну точку.
– Да. Так говорят в селе.
– Две девочки, – не то спросила, не то утвердительно произнесла мама, горько усмехнувшись, и после этих слов у меня в горле чуть не застрял кусочек блинчика.
– Так ты знала? Или уже кто-то рассказал до меня? – удивилась соседка тому, что ее опередили.
– Нет, не знала. Догадалась, – ответила мама. – Наверное, малолетние?
– Да, они у родителей поздние дети. Бог долго не давал им детей, а потом послал двух дочерей. А оно видишь, как вышло. Отец погиб, не успев на деток нарадоваться. Вот оно как бывает, Аля. Да что мы все о грустном? Давайте рассказывайте, как вы там живете. Паша вишь какая стала красавица…
Мы еще немного посидели, и Юра показал мне пальцем на часы. Нам надо было успеть оформить страховку. Тетя Даша никак не хотела нас отпускать с пустыми руками. Набив пакеты всякой огородиной, она пошла с Юрой укладывать их в багажник, а мы с мамой подошли к тому месту, где когда-то был деревянный забор, покрашенный в зеленый цвет. Мама с грустью обвела взглядом наш опустевший двор.
– Значит, Андрей не прочитал мое письмо, – сказала она. – Не успел до пожара.
– Это ничего бы не изменило, ты и сама знаешь, мама. И не надо себя обманывать, – сказала я.
Мои слова задели маму за живое. Она вздрогнула, словно ее ударили хлыстом, и посмотрела на меня:
– Ты так думаешь?
– Я это знаю, мама, потому что реально смотрю на вещи.
– Я знаю: это он поджег дом. Это Андрей поджег дом, – тихо, но четко выговаривая каждое слово, сказала мама мне почти в ухо.
– Ты ведь знаешь, экспертиза установила, что было короткое замыкание в электропроводке, – напомнила я.
– Нет, это неправда. Пусть они так считают, а я думаю иначе. Андрей приехал домой, прочел записку, понял, что я его бросила. Озверев, он, назло мне, поджег дом.
– Но почему? Зачем ему это делать?
– Это был мой дом, – она сделала ударение на слове "мой", – он поджег его назло, чтобы мне негде было жить. Это сделал он. Я чувствую, я знаю, – твердила мама.
– Мама, не говори больше этого никому, хорошо?
– Почему?
– Потому что мы не получим страховку, если был поджог. А нам сейчас нужны деньги.
– Хорошо, – согласилась она. – Но я точно знаю, что это сделал он. Он поступил со мной подло и жестоко. Я ненавижу его!
Я не стала возражать. "Пусть она так думает, – решила я. – Может быть, ей будет легче пережить случившееся".
Я взяла маму под руку и повела к машине. Обернувшись, я бросила последний взгляд на обгорелый костяк своего прошлого. Это был взгляд победителя.
Васек
– Я давно обещал познакомить тебя со своим другом, – сказал Юра вечером, когда мы сидели у него в кухне и пили чай. – Сегодня мы идем к нему.
– Как? Ты мне это говоришь в последний момент, а я… я не готова.
– А как ты, Павлинка, собралась готовиться? Интересно было бы узнать.
– Ну, одеться как-то соответствующе, взять что-нибудь с собой. Не пойдем же мы к нему с пустыми руками? – занервничала я.
– Васек – мой друг и даже больше. Он мне, как брат. Мы с ним учились вместе в институте и работаем вместе. Никаких приготовлений не надо. Ты всегда одета подобающе – это раз, а во-вторых, у меня всегда есть с чем идти в гости. – Юра многозначительно подмигнул мне и открыл дверцу бара.
– Да-а-а, – протянула я, взглянув на весьма приличную коллекцию коньяков и вин. – Действительно, в гости ходить есть с чем.
– Так и я об этом! Давай допивай чай и пойдем. Он уже ждет нас.
– Зачем же тогда ты усадил меня чаевничать, если знал, что мы идем в гости?
– Надо было тебя психологически подготовить, а чашка хорошего крепкого чая бодрит и настраивает на душевную беседу.
– Недавно я читала, что крепкий чай не такой уж и полезный, – заметила я, сделав последний глоток.
– Ох уж эти медики! Все у них правильно, все по полочкам да по ячейкам, как таблетки, разложено. Эту надо выпить обязательно утром до еды, эту, розовенькую, после обеда.
– Ладно тебе! Я пока еще не медик, – сказала я, направляясь к двери.
Юра прихватил две бутылки – пятизвездочный "Клинков" и какое-то белое сухое вино, и мы вышли из квартиры. Вася жил рядом, на одной площадке с Юрой, и двери их квартир почти наталкивались друг на друга, если их открыть сразу обе.
Вася оказался веселым парнем. Он был немного выше Юры, смуглолицым, черноволосым, с короткой стрижкой "ежик", открывавшей высокий лоб, с длинной худой шеей с выступающим кадыком. Нос у него был тонким, с небольшой горбинкой и немножко загнутым вниз, словно клюв у птицы. А его карие глаза были живыми и искрились весельем.
– Так вот вы какая, Павлина! – сказал он, пожимая мне руку. – Юра мне все уши прожужжал, рассказывая о вас. И вижу, что он не преувеличивал. Была бы у меня такая девушка, как вы, я бы тоже жужжал, как жучок у цветочной клумбы.
– А вот этого не надо! – остановил его Юра, ставя на стол принесенные бутылки. – А то я Оле расскажу.
– Видите, Павлина, какой у вас спутник. Предатель. Доносчик. Кстати, надо бы вас с Олей познакомить. Может быть, вы подружитесь.
– Можно на "ты", – сказала я.
– Я не против. На работе так за день навыкаешься, что к вечеру тошно становится и хочется всем надоевшим рожам сказать: "А не пошли бы вы?.." Да ну ее, работу. Сейчас притащу чего-нибудь закусить. Как, Юрчик, думаешь, осилим это? – Он кивнул на бутылки.
– Трудно будет, но мы постараемся, – шутливо нахмурив брови, сказал Юра. – Не осилим сегодня – закончим завтра.
– Я помогу, – сказала я Васе, направляясь в кухню.
Увидев, на какие огромные лапти Вася рубит колбасу, я отобрала у него нож и выпроводила его из кухни.
Сидя за столом, мы со смехом обсуждали развлекательную программу, идущую по телевизору. Ведущий умудрился выбрать себе в помощники симпатичную девушку из зала, оказавшуюся совсем неконтактной. И мы наблюдали, как он потел, краснел и натянуто улыбался, пытаясь вытащить из девушки хоть слово, но та лишь смущалась и глупо улыбалась.
– Наверное, он думает: "Будь проклят тот день, когда я пришел на телевидение!" – предположил Юра.
– Нет, он думает: "Все! Это мой последний день на телевидении!" – под общий хохот сказал Вася.
– "Я теперь звезда! Меня показывают по телевизору", – думает девушка, не подозревая об адских мучениях бедного ведущего, – вставила я.
– В это время продюсер программы сидит вспотевший и бьет себя ладонью по лбу: "Какой идиот этот ведущий! Разве он не видел, что это блондинка, а значит, глупая, как целое стадо овец", – сказал Юра, и мы все засмеялись.