Фонтане приглашал каждого в следственный кабинет, наспех устроенный в библиотеке, и задавал вопросы. Как потом выяснилось, вопросы для всех были одинаковые и даже шли в одной и той же последовательности. "Какие отношения связывали вас с Ульрикой, давно ли вы знакомы, как часто встречались, что делали в ночь убийства - минута за минутой, - не произошло ли во время вашего пребывания здесь нечто такое, что могло послужить непосредственным толчком к преступлению, знакомы ли вы - и насколько близко - с другими гостями". Прибывший ближе к вечеру отряд полиции методично обыскал парк и обследовал всю местность вокруг особняка. Послали за прислугой. Супруги приехали вечером в состоянии, близком к инфаркту.
- Вы кого-нибудь подозреваете, комиссар? - спросил, когда допросы закончились, Лонгфелло.
Вопрос был задан с фамильярной интонацией, словно Лонгфелло хотел подчеркнуть, что они с комиссаром ровня.
- Даже если б и подозревал, все равно бы не стал ничего говорить. Уж кому-кому, а вам бы следовало это знать. Вы не обычные подозреваемые. Вы пишете детективы. В вашем присутствии каждое преступление должно казаться более изощренным, чем на самом деле.
Потом комиссар протянул блокнот и попросил у него автограф.
- Напишите, пожалуйста: "Комиссару Фонтане", - добавил он.
Когда сели пить чай, за Лу приехало такси. Он попрощался с остающимися, не глядя никому в глаза. Лонгфелло потом сказал Анне-Марии:
- Это он. Голову на отсечение даю, что это он. И где только она его откопала? Ты хоть какую-нибудь из его книжек знаешь?
- Разумеется, знаю, - ответила она с негодованием. - Лу - самый многообещающий автор детективов в Америке. Временами твое невежество и зацикленность на самом себе меня пугают. Ты вообще читаешь кого-нибудь, кроме себя?
- Он как-то странно себя держал…
- Он был перепуган и в отличие от тебя этого не скрывал.
Лонгфелло вытащил из кармана платок и вытер лоб.
- Я и не скрываю. Просто не выношу, когда впадают в истерику. Пытаюсь хладнокровно во всем разобраться. Ты уверена, что… он - это он? Ты его раньше когда-нибудь видела? Может, кто-то другой выдает себя за него? - Джон Лонгфелло аккуратно складывал платок. - Вариантов нет: либо он, либо фрейлейн Шацки.
Тут в кухню вошел помощник комиссара и велел всем разойтись по своим комнатам.
- А курить можно? - злобно поинтересовался Лонгфелло; было видно, что он постепенно приходит в себя.
Им пришлось подождать, пока освободится столик. С. с мужем заказали какое-то острое блюдо из баранины, а дочь-вегетарианка - грибы в шпинате и брокколи с сыром. К этому - поджаренные лепешки с чесноком. Разговаривали мало, в основном разглядывали окружающих. Уже расплатившись, С. вышла в туалет. Моя руки, поглядела на себя в зеркало. И удивилась тому, насколько она непримечательна. Раньше она никогда не обращала на это внимания. Неказистая женщина средних лет, пытающаяся под светло-пепельным цветом волос скрыть седину. А как она одевается - типичная служащая. Но в конце-то концов, она и есть служащая. Эти блузки и жакеты, эти скромненькие сережки. Часы-браслет. Макияж, который подходит к любой одежде, ничего не выражает и не подчеркивает - тень цвета, тень макияжа. Глаза - тускнеющие, утрачивающие выразительность. Фигура - ни худая, ни полная, небольшой животик - в ее возрасте это допустимо. Очки в тоненькой золотой оправе, которые она надевает для чтения. Ходячая неприметность. Госпожа Никто.
Из туалета она вышла прямо в холл отеля. Уверенным шагом миновала стойку портье, возле которой Лу, склонившись, заполнял регистрационную карточку. На деревянной бирке ключа разглядела номер его комнаты - пятьсот с чем-то, пятый этаж. Она запыхалась, поднимаясь так высоко. И еще этот проклятый каблук - расшатался окончательно. По пути она искала то, что ей было нужно, но не нашла ничего, кроме тяжелой глиняной вазы на лестничной площадке. Не раздумывая, вылила воду на ковер, а цветы швырнула в темноту коридора. Ей удалось запихнуть вазу в сумку. Когда появился Лу с коридорным, тащившим чемоданы, она сделала вид, будто отпирает какую-то дверь. На нее не обратили внимания. Очень хорошо. Она подождала, пока уйдет коридорный, и решительно двинулась вперед, вытаскивая из сумки тяжелую вазу. Впрочем, ваза не пригодилась. Лу, как любой постоялец отеля, первым делом подошел к венецианскому окну и настежь распахнул створки. С. бегом бросилась к нему. Застигнутый врасплох, он даже не успел оглянуться.
Она вытащила из сумки вазу и осторожно поставила на столик, потом поправила у зеркала волосы и вернулась в зал ресторана.
- Сколько можно сидеть в туалете? - риторически вопросил муж.
Когда вернулись домой, уже стемнело. Отяжелевшая от переедания, она села в кресло и снова принялась читать.
Телефонную трубку взял Лонгфелло. Они сидели втроем внизу, в гостиной, и пили вино. Фламандка на скорую руку приготовила ужин, но никто почти не прикоснулся к еде.
- Лу мертв, - сказал Лонгфелло и рухнул на диван. - Выбросился из окна. Звонил Фонтане.
Повисла тишина.
- Ты был прав, это все объясняет. Это он. Сначала убил Ульрику, а Фрюхт, по-видимому, что-то знал, и Лу от него избавился. А потом покончил с собой. Совесть замучила. - Анна-Мария залпом осушила бокал.
- Я потрясена вашей проницательностью, - отозвалась фрейлейн Шацки. От избытка чувств она пылала, как цикламен. - В таком случае - это конец кошмара… А ведь он был такой обаятельный, совсем не похож на убийцу…
- Убийца никогда не похож на убийцу; это старое правило авторов детективов. Самый подозрительный - тот, кто выглядит самым невинным. Где это, когда убивает ребенок? - Француженка замолчала, но тут же сама ответила на свой вопрос: - Ну конечно, у Агаты Кристи.
- Может, поиграем в Убийцу? - предложил вдруг Лонгфелло со злобным удовлетворением. Видно было, что он слегка перебрал.
- Нас слишком мало, - сказала фрейлейн Шацки. Она, увы, не обладала чувством юмора.
В этот момент вновь зазвонил телефон; трубку сняла Анна-Мария.
- Комиссар Фонтане заглянет к нам ненадолго. У него какие-то вопросы, не терпящие отлагательства.
Лонгфелло наполнил бокалы и направился на кухню за новой бутылкой вина. Штопор пришлось искать по всем ящикам, потому что заплаканная фламандка ушла домой сразу же, как только подала ужин. Поджидая комиссара, они говорили о завещании Ульрики. Фрейлейн Шацки объяснила, что почти все отходит Фонду и что со вчерашнего дня особняк стал Домом творчества писателей, работающих в детективном жанре.
- Это звучит как шутка Провидения. Как смех Божий. Космический абсурд. - Лонгфелло вертел в руке бокал. - Ну да, здесь же будет прекрасно писаться! Дивное место!
С. предложила мужу открыть бутылку вина. В баре нашлось только "Эгри бикавер", но ей, в сущности, было все равно. Они чокнулись, и она вернулась к книге, а он - к телевизору.
Фонтане был неприятно поражен их веселостью. Тем не менее он позволил налить себе бокал и тут же сообщил, что имеет основания полагать, что смерть Лу не была самоубийством. Все мгновенно протрезвели. Комиссар рассказал о загадочной вазе для цветов ("как будто кто-то сначала намеревался ударить его тупым предметом"), после чего вынул из кармана какой-то блестящий цилиндрик.
- Каблук! - невольно вскрикнула Анна-Мария.
- Нет-нет, дамы вне подозрений. Ни одна из вас не смогла бы выскользнуть незамеченной, приехать в Байенну раньше Лу и вернуться. Да и вы ведь все время были на виду? - спросил он, незаметно глянув на туфли обеих дам.
Тогда фрейлейн Шацки, побелев как мел, рассказала ему о подозрениях Лу. Что Ульрика не умерла, а если и умерла, то убивает их всех с того света.
- Довольно, фрейлейн Шацки! Это невозможно слушать! - рявкнул Лонгфелло. - А вы не рассматривали такой вариант, что Лу по какой-то причине, например разнервничавшись, мог сам прихватить в номер эту вазу, а каблук принадлежит, ну, скажем, горничной или кому-то из предыдущих постояльцев? Знаете, вы, вероятно, сочтете это за наглость, но мы уже все распутали. По неизвестным нам пока соображениям - мы можем о них только догадываться - Лу убил Ульрику. Возможно, дело тут в каких-то бумагах или обязательствах…
- А может, он боялся ее разочаровать, - задумчиво добавила Анна-Мария.
- …точно мы этого не знаем. Как бы то ни было, Фрюхт оказался свидетелем чего-то, что-то знал или о чем-то догадывался, поэтому Лу пришлось его устранить. Он делал вид, будто качается на качелях, а сам только ждал случая, чтобы нанести удар. Пока мы искали следы, он подбежал к Фрюхту и зарезал его тем самым ножом, которым перед тем убил Ульрику…
- …но не выдержал угрызений совести, - подхватила Анна-Мария. - Не в состоянии был жить дальше с таким грузом. Потому и отделился от нас. Просто он искал возможность покончить с собой.
Фонтане вздохнул и сказал, что это и впрямь звучит убедительно. Однако потом, вместо того чтобы разделить общее торжество, начал расспрашивать их совсем о другом. Спросил, например, знают ли они, сколько у них читателей.
- В каком смысле, сколько читателей? - удивилась Анна-Мария. - Вас интересуют тиражи?
Он аккуратно записывал на салфетке называемые цифры.
- Если книга в публичной библиотеке, ее читает много людей, это тоже следует учесть. - Лонгфелло желал быть точным.
- Их могут быть сотни тысяч, - отозвался комиссар и изумленно присвистнул: - А вы знаете, что это за люди?
- В основном женщины. Женщины читают больше. - Анна-Мария произнесла это с гордостью.
Лонгфелло пребывал в более философском настроении.
- В определенном смысле, читатели должны быть похожи на нас. Должен существовать некий вид подобия, иначе бы они ничего не поняли. У меня своя теория на этот счет: чтение детективов - компенсация в чистом виде. Советую обратить внимание, - он взглядом указал на записи комиссара, - на эти несколько сотен тысяч читателей. Если бы они не читали детективов, определенно стали б убийцами. - И расхохотался.
Комиссар Фонтане обвел кружком полученный результат и вздохнул.
С. беспокойно заерзала. Бросила взгляд на мужа - тот дремал перед телевизором. А ведь он постарел, подумала она.
Анна-Мария неверным шагом направилась к лестнице. Рукой сделала жест, означавший "Скоро вернусь". Фрейлейн Шацки мелкими глоточками потягивала вино. Ее глаза блестели. Мужчины говорили о сути сочинительства. Фонтане задал извечный вопрос: откуда берется замысел книги.
- Я и правда не знаю, откуда ко мне приходят идеи. Просто я внимательный наблюдатель реальности. Фантазия - вещь второстепенная. - Лонгфелло говорил так, словно перед ним была целая аудитория. - Девяносто процентов успеха - это трудолюбие. Когда я вижу людей, которые тратят время на пустяки, мне становится противно. Книгу способен написать любой. Я происхожу из семьи, в которой ценят умение организовать время и творческие усилия. А прежде всего - умение мыслить логически. Реальность куда более логична, чем кажется на первый взгляд. Поэтому…
- Пойду пройдусь немного, - внезапно сказала С. - Я переела. От этой баранины у меня все горит.
Муж вздрогнул, его отсутствующий взгляд скользнул по ней и безошибочно уткнулся в телевизор. Он кивнул. С. надела туфли и потянулась за плащом. Однако сочла, что плащ не понадобится, и снова повесила его на вешалку. Она вернулась минут через пятнадцать, а может, и раньше. Муж сидел в той же позе.
- Тебе лучше? - спросил он.
- Лучше, - ответила она.
- …все поддается рациональному объяснению, рано или поздно, - закончил Лонгфелло.
Фонтане с ним согласился:
- Иначе я не служил бы в полиции. Однако вы должны признать, что бывают и нераскрытые дела. В нашем архиве таких целая полка.
- Ах, как любопытно! Мне бы очень хотелось когда-нибудь с ними ознакомиться. Возможно, это дало бы толчок к созданию новой книги.
Комиссар направился к выходу и уже почти в дверях нерешительно проговорил:
- Знаете, я не такой детектив, как в ваших книгах, если такие вообще существуют…
- Что вы хотите этим сказать?
- Что в реальности все совсем иначе. У вас преступление - нечто мелкое, ничтожное, сведенное к обыкновенному действию… лишенное натурального ужаса. Главная ваша задача - выявить мотивы и разоблачить того, кто совершил преступление, как будто это все поставит на место. Последовательность иррациональных событий и очень рациональная развязка. И вы в это верите? Вы еще в этом не разочаровались?
- Разочаровался? Но ведь речь идет исключительно об истине!
- Ба! А что есть истина? - Фонтане с детской беспомощностью потер лоб. - Меня больше интересует механизм - как все происходит. Важно понять механизм.
- Каким образом? - театрально воскликнул Лонгфелло.
- А что, если не прояснять, а затемнять? Не упрощать, а усложнять? Как вам такой метод?
- Что, черт вас возьми, вы хотите этим сказать?
- Что, например, рациональные события поддаются только иррациональному объяснению…
- Вы меня пугаете, комиссар, - внезапно подала голос фрейлейн Шацки. - Вы имеете в виду дух Ульрики?
- Ах нет, вы ничего не поняли. Пожалуйста, попрощайтесь за меня с мадам дю Лак. Впрочем, завтра все равно, наверное, увидимся.
Фонтане шагнул к выходу. Лонгфелло жестом остановил его.
- Я пойду за ней, - сказал он и направился к лестнице.
- Что со мной теперь будет? - жалобно, как маленькая, спросила фрейлейн Шацки.
Фонтане, погруженный в свои мысли, не успел ответить. Сверху донесся шум и голос Лонгфелло, в ужасе выкрикивающего проклятия.
Фрейлейн Шацки бросилась комиссару на шею и истерически зарыдала:
- Она мертва, она мертва, да? Ее тоже убили! Нас всех убьют!
Комиссар успокаивающе гладил ее по голове.
- Вам ничего не угрожает. Вам действительно ничего не угрожает. Уверяю вас. Вы ведь не пишете книги, правда?
Потом Фонтане спокойно подошел к телефону и набрал номер полиции. Он все время чувствовал на себе чей-то странный, сосредоточенный, тяжелый взгляд.
С. отложила книгу, хотя до конца оставалась всего одна страница. Потянулась и пошла на кухню растворить в воде таблетку от изжоги. Дальше читать ей уже не хотелось. Потом она села рядом с мужем и вместе с ним смотрела до полуночи какой-то американский боевик со стрельбой и погонями.
Утром, выпуская кота на балкон, она увидела подъезжающую к дому полицейскую машину. Увидела, как оттуда вышли трое мужчин и направились прямиком к их подъезду. На одном был длинный плащ и смешная старомодная шляпа. Ей показалось, что она откуда-то его знает.
Перевод Е. Барзовой и Г. Мурадян
Месяц в Шотландии
Вот какой представлялась мне первая сцена: я иду с чемоданом по усыпанной гравием подъездной дорожке, звоню в дверь, мне открывает горничная во всем черном. С чего-то подобного начинаются фильмы, а бывает, что и рассказы, нечто такое я себе и воображала, сидя в самолете. Собственно, мир я знаю только по книгам и кино - можно ли в моем случае сказать, что я его знаю?
По каким-то причинам в жизни все получается совсем не так, как я заранее себе нафантазирую. Думаю, потому, что у действительности слишком много переменных, гораздо больше, чем способно вместить мое воображение. И ничье другое не в состоянии, если только тебе не будет ниспослано свыше вдохновение или видение. Впрочем, возможно и другое объяснение: просто Бог забавляется с нами. С одной стороны, Он наделяет нас фантазией и вдохновением, а с другой - не позволяет предвидеть самые обыденные события. Подсовывает тупой нож, бумажный молоток, стеклянный гвоздь. Не исключено также, что фантазия каким-то образом исчерпывает реальность - то, что ты себе вообразил, уже не может произойти на самом деле. И наоборот - случаются только невообразимые вещи. Не значит ли это, что фантазия и реальность черпают из одного и того же источника, своего рода зала ожидания действительности? Сообщающиеся сосуды.
А может, это только мое воображение хромает? И существуют люди, которые умеют предвидеть все сразу и целиком или, на худой конец, предчувствовать в каких-то общих чертах? Ясновидящие. Сухая авторитарная мудрость пасьянса.
Итак, пожилая леди, назовем ее миссис Скотсмен, разослала через своих друзей в Лондоне уведомление о том, что примет у себя писателя. Что взамен за молчаливую писательскую компанию (пишущие люди ведь молчальники) готова обеспечить условия для творческой работы. И лучше, чтоб это была женщина и полька.
Так я оказалась в Шотландии. И все было совсем не так, как я себе вообразила.
В жизни не видела столь переменчивой погоды. Метеопрогнозы, передаваемые по Би-би-си 3, негромко шелестели в крошечном транзисторе, стоящем на каминной полке, - несмело и без особой уверенности в надежности своих предсказаний. Перед каждым выходом из дома моя ладонь привычно нашаривала уже сроднившуюся с ней ручку зонта. Почти ни разу за весь этот месяц мне не довелось увидеть голубое, безоблачное небо; притаившиеся за верхушками деревьев тучи в мгновение ока затягивали все пространство небосвода. И через минуту начинал накрапывать хоть и мимолетный, будто бы напоказ, но весьма ощутимый дождик.
- Наш садовник сломал ногу - приходится обогреваться электрическими рефлекторами. - Это была одна из первых фраз, какую она произнесла. Тогда я не совсем поняла таинственную взаимосвязь, однако не стала забивать себе голову, ведь рефлектор нагревал мою комнату в считанные минуты. Я попала в страну, где дома отапливаются и в июне.
Здесь все шло по раз и навсегда заведенному порядку. И не было лазейки для каких бы то ни было импровизаций. Каждая вещь стояла на своем месте, словно за те годы, когда у меня в стране все что только можно не раз переворачивалось с ног на голову, здешние вещи терпеливо искали свои места, а найдя, навсегда уже свивали гнезда. Сколько же времени понадобилось китайской нефритовой фигурке дракона, чтобы оказаться там, где ей положено быть? Сто, двести лет? Безделушки на пианино, будто пустившие корни в черную лакированную поверхность инструмента. Картины, прижившиеся на стенах настолько, что их уже почти не замечали. Накрепко сросшийся с паркетом ковер, мягкость которого под ногами чудилась какой-то беспримесной субстанцией; бронзовые викторианские лампы, прячущиеся в тени собственного света…
Я быстро сориентировалась, что мы обе непостижимым образом оказались перенесенными в прошлое. Я - в силу того, о чем собиралась писать: мне шесть лет, и я путешествую по солнечным долинам Одры, сраженная несомненной красотой впервые услышанной по радио битловской "Girl". Она - в силу своего возраста. Когда тебе столько лет, уже не поспеваешь за ежедневными требованиями "здесь и сейчас".
Так или иначе, нас разделяло добрых полвека. Степенная солидность drawing-room помогала найти точки соприкосновения. Но ее прошлое не поддавалось моему воображению. Картинка рвалась и дрожала, как мираж.