Наседка так я осталась лежать навзничь. Она опустила лапки и казалась мертвой, только глаза, обращенные к небу, помаргивали. Станислаус глядел на ее мигающие глаза. Наседка не шевелилась. Тогда Станислаус испугался. Что же это он наделал: с день своей конфирмации погубил курицу! Теперь ему достанется. Нужно понадежней скрыть следы преступления. Пусть папаша Густав потом думает, что ее унес ястреб. Станислаус бросился за лопатой, потом хотел схватить курицу, но она уже вскочила на лапы и убежала. Мальчик очень удивился.
Не долго думая, он снова поймал ту же курицу, повертел в воздухе и уложил на спину. И она опять застыла. На этот раз Станислаус захлопал в ладоши и крикнул: "Кыш!" Курица мигом вскочила и удрала. Тогда Станислаус поймал другую курицу, и она так же лежала, пока он этого хотел. Вот это отличное развлечение в день конфирмации! Одну за другой он переловил всех кур и уложил их неподвижными, замершими.
Восемь кур уже лежали перед курятником, а когда Станислаус начал вертеть петуха, из дому вышел папаша Густав. Сигара, которую он закурил в честь праздника, вывалилась у него изо рта.
- Ой, люди, парень взбесился!
Женщины выскочили во двор. Они уставились на мертвых кур. Теперь уже и петух лежал рядом с ними, с отвисшими крыльями, словно убитый.
- Давайте веревку, - кричал Густав, - помогите связать этого бешеного!
Лена побежала за веревкой. Станислаус усмехался. Густав боялся взглянуть на этого чертова выродка. Еще бросится на него прежде, чем найдут веревку.
Станислаус захлопал в ладоши и крикнул: "Кыш-ш!" Куры вскочили и, кудахча, разбежались по двору. А петух, оскорбленный в своей гордости, закукарекал так оглушительно, что разнеслось эхо далеко-далеко.
Тетка Шульте трижды сплюнула.
- Тьфу, тьфу, тьфу! Он одержим бесом. И каков же он должен быть в постели!
Узкие губы учительши посинели. Произошло нечто совершенно необычайное. Здесь действовали сверхчеловеческие силы!
Так они и стояли друг против друга - с одной стороны Станислаус, с другой - все общество, праздновавшее его конфирмацию. Папаша Густав испуганно жался к стене. Оказывается, парню ничего не стоит схватить тебя вот этак - и будешь лежать трупом.
- У него дурной глаз. Он будет деньги лопатой загребать, - закричала тетка Шульте.
Станислаус убежал в лес. Он вовсе не хотел иметь дурной глаз. Неужто и от него будут прятать всех детей? В Шлейфмюлле жила старуха, про которую говорили, что у нее дурной глаз. Когда она ковыляла по деревне, опираясь на палку и моргая, крестьяне прятали детей и скот. Говорили, что у старухи такой вредный глаз, что стоит ей только посмотреть на корову, и та начнет доиться не молоком, а кровью.
Станислаус плакал, всхлипывая так, что на его жилетке раскачивалась цепочка для часов. Может, он во время конфирмации что-нибудь не так сделал? Может быть, слишком жадно проглотил облатку и вино, которыми его причащал пастор?
Он сидел и все думал и думал, пока не стемнело. Душистый ночной воздух успокоил его печаль. Пестрая бабочка летала вокруг.
- Чего плачешь, молодой Бюднер?
- Говорят, что у меня дурной глаз.
- Да если б он был дурной, ты не видел бы меня.
12
Станислаус исцеляет старуху от боли в пояснице, собирается исцелить человека от миганья, но при этом сталкивается с жандармом и предсказывает ему потерю палаша.
Некоторое время папаша Густав все еще не доверял сыну и избегал его взглядов. Как-то он велел ему пойти в хлев.
- Посмотри-ка на вымя молодой козы.
Станислаус глядел на маленькое козье вымя. Он даже кормил эту козу своими руками. И если бы только у него и впрямь был дурной глаз, то коза была бы вмиг попорчена. Мамаша Лена пришла в слезах и стала доить ее. Молоко оказалось отличным, чистым и жирным, ни следа крови. Вся семья облегченно вздохнула.
Отец велел Станислаусу показать, как это он заставляет кур замирать. Папаша Густав и сам попробовал. Смотри-ка, и у него куры застывают, пока он их не вспугнет.
- Вот оно как, оказывается, я даже и сам не знал о себе всего, что умею, а? - сказал он. - В конце концов, ты это унаследовал от меня.
Женщины, которые были в день конфирмации в гостях у Бюднеров, уж постарались, чтобы о курином чуде Станислауса узнала вся деревня. Чудо обсуждали со страхом и удивлением. Люди добрые считали, что мальчик - божий избранник; злые же уверяли, что он порождение дьявола.
Учитель Клюглер заглянул в свои книги.
- В данном случае мы имеем дело в известной мере с гипнотизированием животных. А гипнотизирование животных осуществляется, как бы это сказать, с помощью механических средств, и вообще механические средства…
Но никто не слушал того, что бормотал Клюглер. Учитель он, конечно, образованный, но неверующий. И поэтому он не боится ничьего дурного глаза, кроме глаза своей жены.
Из деревни пришла старуха. Она ковыляла, опираясь на палку. Станислаус перекапывал огород, а папаша Густав сажал морковь. Старуха подошла и грузно села прямо на вскопанную грядку.
- Слушай, парень, потри мне поясницу, ты ведь чудодей!
Станислаус изумился. Он решил, что старуха сумасшедшая. Расселась на грядке, как ворона.
- Разотри мне поясницу. Когда-то мне это делал один мудрый человек.
Папаша Густав подошел к ним. Его глаза лукаво заблестели.
- Густав, Густав, - хныкала старуха. - Пусть он поучится. Почему бы нет? Раз на нем божья благодать, так пусть действует.
Густав показал Станислаусу, как нужно растирать спину старухе. Мальчик упирался, но повторял его движения. Едва он прикоснулся к старухе, как та стала потягиваться. Ох, как затрещал, захрустел у нее позвоночник! Потом она принялась поднимать и опускать руки и так зевать, что на глазах у нее выступили слезы.
- Молись, парень, молись хоть как-нибудь!
Станислаус начал читать молитву:
Благослови нам день грядущий
И день минувший, боже.
Благослови нам хлеб насущный
И труд и отдых тоже.
- Тише, тише, молиться нужно тихо, - сказала старуха. - Тот мудрец из Клатвица только едва шептал. И ты должен сам сочинять молитвы от разных болезней.
Об этом Станислауса не нужно было долго просить. Он забормотал себе под нос:
Уходи боль из спины, из крестца
Во имя святого духа и сына и отца.
Покидай, хворь, спину,
А то лопатой как двину,
Аминь, аминь,
Боль навсегда сгинь,
Всем костям благодать
Дай, божья мать.
Густав кивал и, водя руками в воздухе, показывал сыну, как нужно растирать. Старушка и впрямь начала плакать, подвывать и, дрожа всем телом, приговаривать:
- Ой, как хорошо, как легко мне. Точно пудовую тяжесть с меня сняли. - Она поднялась и, казалось, стала выше ростом. - Радуйся, Густав. Твою семью воистину господь благословил.
Тут уж и Густав заплакал. Старуха воткнула палку в землю, полезла в карман юбки и вытащила деньги. Сунула Станислаусу в руку мятую, испачканную землей бумажку и ушла, не оглядываясь. Станислаус ждал, что вот сейчас ударит гром божий и молния вышибет у него деньги. Но не было ни грома, ни молнии. Солнце сияло в безоблачной синеве. Густав утер слезы шапкой.
- Значит, теперь у нас есть немного денег, и все это - благодаря твоей божественной силе. Матери нужны зимние башмаки. А может, останется еще и на отруби для коз. - Схватив деньги, он заспешил в дом, к Лене.
Станислаус как стоял, так и упал на вскопанную землю. Он был сражен не громом и не молнией, а радостью. Значит, нет у него дурного глаза. Белые капустницы порхали над крапивой на меже. Они присаживались на светло-голубые цветки… покачивали крылышками, а потом взмывали ввысь, словно их подбрасывала радость весеннего утра. Они поднимались все выше над цветущими грушами и исчезали, словно растворялись в синеве.
- Передайте привет вашей королеве, заоблачные летуны!
Папаша Густав вернулся в огород.
- Что, брат, ноги подкашиваются? Да, недаром говорят, что чудеса требуют много сил и здоровья.
Густав отряхнул землю со спины Станислауса.
- А может, у тебя, чего доброго, судороги?
- У меня в сердце дрожь.
Густав поглядел на него, но ничего не понял.
С того дня уже не было удержу. Станислауса возвели в сан чудодея. Он исцелил деревенского коновала от угрей. Лысой женщине он вернул волосы, которые выпали у нее после тифа. Станислаус массировал ее голый череп и приговаривал:
Богу молимся во всякое время,
Верни ты волосы на это темя,
Господи, дай волосы сюда,
Ведь без них совсем беда.
Густав был счастлив. Теперь им всем хватит на хлеб. Безработица уже не казалась такой страшной. Лена мирилась со всем, что он говорил и делал. Ведь в кошельке у них опять бренчало. Пусть не очень громко, не много, но все же что-то бренчало.
И мамаша Лена снова принялась за чтение. Разумеется, не мирских книжек - упаси боже! Она подружилась с набожными людьми, которые бродили в их местах. Они называли себя "святыми последних дней". Чудеса, которые творил Станислаус, позволили его матери надеяться, что в день страшного суда господь все же не выбросит ее семейство на небесную свалку.
У Густава были иные заботы. Необходимо кресло. Настоящее кресло, как у врача. Нужны мази и настойки, нужен чай всех сортов: от чайной воды не бывает беды. Тайком взял он деньги и помчался в город. У старьевщика он обнаружил латаное кожаное кресло. Цена - пятьдесят марок.
- И я еще в убытке останусь, - уверял старьевщик.
Но приемная чудодея без кресла просто немыслима. Густав решился. И начал торговаться.
- Десять марок и ни гроша больше.
Старьевщик извивался.
- Сорок - мое последнее слово.
Густав поглядел на него с состраданием.
- Избави вас бог от болезней, но в случае чего вам обеспечено бесплатное лечение. Это кресло для чудодея.
Продавец заинтересовался.
- А ваш чудодей чесотку тоже лечит?
Густав ответил, не задумываясь:
- Ему достаточно к тебе прикоснуться - и чесотки как не бывало.
Старьевщик уступил кресло за двадцать марок.
Большая комната в доме Бюднеров превратилась в приемную чудодея. На подоконнике в лучах солнца сверкали банки с зеленой и желтой мазью. Густав вычистил кресло. Отлично вычистил. До блеска, как обучали в казарме. Он сколотил шкафчик для лекарств, которые сам же наварил из древесной коры. На дверцах шкафчика нарисовал красным плотничьим мелком череп со скрещенными костями. Рисунок походил на маскарадную маску. Но Густав на этом не успокоился. Он раздобыл старую проволоку, наждаком начистил ее до блеска и стал выкручивать из нее таинственные инструменты.
- Зачем это? - спросил Станислаус. Все, что делал теперь папаша Густав, представлялось ему загадочным.
- Нужно, чтобы в шкафчике что-нибудь сверкало. Тебе еще надо учиться, как по-настоящему чудодействовать.
Густав не знал отдыха. На четвереньках ползал по лугам с корзиной, собирал цветы, потом сушил их. Из высушенных варил чай. Он перелистал старый медицинский справочник, поглядел там, из чего делают мочегонные настои, что помогает от почечной колики. Потом сколотил особый шкафчик с отделениями для разных трав.
Первым пациентом, который вошел в приемную Бюднеров, был ночной сторож. Густав позвал Станислауса из сада и шепнул ему по дороге:
- Сторож сидит в кресле и удивляется. Я его малость порасспросил. Жалуется, что днем плохо спит. Ты ему так и скажи, как войдешь. Только руки сперва помой. И кричи, и скандаль. Кричи, что тебе не дают покоя, требуют чудес. Скажи, что у тебя от этого все нервы измотаны.
Станислаус в сенях сбросил деревянные башмаки.
- Не стану говорить насчет нервов.
Густав тревожно засуетился.
- Ладно, скажи тогда "артерии". Нужно, чтобы все понимали, что тебя упрашивают, заставляют творить чудеса. А ты из жалости соглашаешься, и тогда жандарм ничего тебе сказать не сможет. А денег не смей брать. Если кто тебе даст, ты плюнь на деньги и брось со злостью на пол. Ты стараешься не ради денег. Ты целитель человечества.
Станислаус, упрямо насупившись, вошел в комнату. Ночной сторож дремал в кресле. Густав подкрался к нему. Трубка вывалилась у спящего изо рта и лежала на коленях.
- Ну, как спится, друг?
Сторож встрепенулся.
- Я немного задремал. Это кресло мягче моей постели. - Старик похлопал тяжелыми ручищами по кожаным подлокотникам.
- Вот видишь, стоило парню к тебе прикоснуться, и ты сразу же заснул.
- Нет, - сказал Станислаус.
Сторож уставился на мальчика.
- Откуда же ты знаешь, парень, что мне как раз и не хватает сна?
Ответил Густав:
- Так он же сквозь семь стен почует, что у тебя болит. - И Густав торопливо полез в ящик с травами. Нашел валерьяновый корень. - Вот, бери, с сегодняшнего дня каждое утро, как сменишься, заваривай это и пей. По-ученому он называется "соннолюлюбайбайный чай". Будешь похрапывать, как сурок.
- Я уже и сейчас готов заснуть вот так, не сходя с места.
- Еще чего недоставало! Очищай кресло. Там уже немало народу ждет со своими хворями.
Старик поднялся кряхтя. Он покопался в жилетном кармане, вытащил бумажку в сто марок с красным штампом. Эти купюры уже изъяли из оборота. Старик ощупал ее и расправил, прежде чем протянуть Станислаусу. Но тут вмешался Густав.
- Ты что это, миленький? За доброе дело платить деньгами? Так ведь от этого самого господа бога на небе боль скрутит. - Густав плюнул на бумажку, бросил ее на пол и отшвырнул ногой прямо под шкаф.
Старик от испуга даже поклонился.
- Я не хотел вас обидеть, добрые люди.
Но папашу Густава этим нельзя было смягчить. Он угрожающе наступал на старика:
- И гляди, никому ни слова об исцелении!
Тот клятвенно воздел руки.
- Все тайны я унесу с собой в могилу, Густав.
- Так и следует. Нам и без того дохну́ть не дают, столько народу прет сюда. Ну разве можно исцелить всех, кто вздумает притащиться?
Таким образом реклама была обеспечена. Старый ночной сторож берег секреты лишь до первого перекрестка.
Когда он ушел, Густав достал из-под шкафа бумажку в сто марок. Глядя на нее, он покривился.
- Стоит теперь не дороже дохлой мухи, но говорят, что сотенные с красным штампом еще будут обменивать.
На следующее утро чудодея разбудили в шесть утра: Густав нетерпеливо тряс Станислауса.
- Хочешь творить чудеса - не дрыхни!
В дверях стоял Ринка, батрак из имения. Он подмигнул Густаву.
- Ну чего мигаешь? Говори, что тебе нужно.
Ринка служил в солдатах в одной роте с Густавом.
- Ты уж не командуй, братец Густав. - Он отстранил Густава и снова подмигнул. Но уже в передней стал жаловаться на свои беды.
- Вот гляди, Густав, эта хворь пристала ко мне с пасхи. Я тогда подвыпил. Для чего же еще жить на свете, если не можешь позволить себе удовольствия? Так вот, выпил я довольно основательно. И когда пил, был еще совершенно здоров. Лег спать, а как проснулся - у меня это морганье. Ну, думаю, пройдет. В детстве у меня были и оспа и парша, и все прошло само по себе. Неужто не избавлюсь от такой чепухи, как морганье? Прошла неделя, а оно все так же. Стал завязывать глаз. Прикладывал горячие отруби. А глаз все моргает да моргает. Тогда я снял повязку. Думаю, может, свежий воздух скорее вылечит. Но и воздух не помог. Бог свидетель, все бы еще ничего, но вот у нас в имении пропало пять центнеров ржи. Инспектор Вайсбир вызвал всех нас на допрос. Стою я перед ними. Управляющий и инспектор оба таращатся на меня. Инспектор спрашивает: "Ну, ты, бездельник, знаешь, куда рожь девалась?" Я говорю: "Нет". А мой глаз делает свое. Он подмигивает управляющему. Тот встает да как влепит мне оплеуху. А я дал сдачи. Инспектор разнял нас. И вот теперь считается, что я подмигивал на управляющего, вроде он виноват. Видишь, каково мне. Никто меня не поймет. И я никого не понимаю. Как жить теперь? Пусть твой парень, хочет не хочет, снимет с меня это морганье.
Густав застегнул куртку.
- Все бегут к нам, и все хотят, чтобы с них что-нибудь сняли. У моего парня силенок-то не центнер, а поменьше. У него уже все артерии дрожат.
Но Ринка не отставал. Он спросил сладким голосом:
- Что же, оно спит еще, ваше святое дитя?
Тогда Густав заговорил с очень ученым и мудрым видом:
- Морганье вот так, ни с того ни с сего не начнется. Тут действует дьявол, который сидит в водке. И от этого особенно трудно лечить. Вот сейчас, например, мне нужно покормить кур, а у меня ни зернышка овса в мешке.
Ринка пообещал Густаву мешок овса в конце месяца, когда получит свою долю положенной батракам оплаты продуктами. Густав усадил его в кожаное кресло и вытащил из шкафчика, украшенного нарисованным черепом, одну из хитро изогнутых, до блеска начищенных проволок. Это проволочное сооружение он положил на подоконник напротив Ринка.
- Юный чудодей должен сначала подкрепиться, а пока он придет, ты обега́й глазами эту проволоку. Так, чтоб твой взгляд прошел по всем изгибам и провернулся через все узлы. Но только не прикасайся к этому инструменту, не то пропадешь. А у меня нет лишних денег, чтобы тебя хоронить.
Ринка остался один. Он смотрел на проволоку. Глаза его следовали за каждым витком и метались, как пойманные мыши в путанице узлов. У этого куска проволоки не было ни конца, ни начала.
Станислаус на кухне ел хлеб с творогом. Пробило семь часов. Опять раздался стук в дверь. Густав засуетился - неужто новый пациент? Он накинул черный пиджак от своего свадебного костюма и нетерпеливо ждал, когда сын наестся.
- Эх, вот если б еще ты разок-другой пожевал в трактире стекло при народе, у нас отбою бы не было от посетителей. Больше людей было бы, чем в лавке.
Станислаус наблюдал за ласточками, строившими гнездо под крышей хлева. Густав выбежал в переднюю и столкнулся с жандармом.
- Где твой сын, Бюднер?
- А где ж ему быть, господин Хорнкнопф? Сидит на кухне. Ест хлеб с творогом.
- Позови-ка его сюда. - Жандарм произнес это не слишком властно. Видимо, он вспомнил об истории с ножом, которую помог раскрыть чудодей Станислаус. Именно за это жандарма произвели в обер-вахмистры. И теперь господин обер-вахмистр, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату Бюднеров. Черт бы его побрал!
Станислауса нигде не было. Густав нашел его во дворе, он стоял у жандармского велосипеда.
А жандарм обнаружил Ринку, который сидел в кресле и обегал взглядом изогнутую проволоку.
"Ага!" Жандарм заметил на подоконнике банки с мазями. Но Ринка не поднимал глаз.
- Ты что здесь делаешь?
Ответа не было. Жандарм потянулся за проволокой, лежавшей на подоконнике. Ринка вскочил и вцепился в жандарма. Жандарм смотрел на дерзкого Ринку. А тот подмигнул ему. Жандарм догадался.
- Адская машина?
Ринка подмигнул. Жандарм не решался прикоснуться к таинственной проволоке голыми руками. Он схватился за палаш. Но палаша не оказалось. Где же он? Должно быть, остался на велосипеде. Там для него имелись специальные зажимы-держатели.