Главное, не только приготовить начинку, но по меньшей мере столько же внимания уделить и шпиговке! А чем шпиговать? Поджаренным салом! Только поджаривать надо не до хруста, а так, чтобы оно стало вроде как стеклянным, понимаете? Так вот, такое сало вы аккуратно заделываете в грудинку, но и это еще не все. Теперь нужно положить то, от чего оно приобретет тончайший вкус… Как бы вы думали, что это? Конечно, не знаете! Впрочем, я и сам это узнал не от кого-нибудь, а от человека, чей родственник был поваром у графов Эстерхази. Как вы можете представить, под его началом была не обычная кухня… - в общем, вам все равно не догадаться: нужно положить в мясо сыр! Да, именно сыр. Отрезаете приличный кусочек сыру, нарезаете его ломтиками, не большими - в полпальца длиной - и совсем-совсем тонюсенькими. Ну, а потом вот что: аккуратненько заделываете эти ломтики рядом с салом - разумеется, предварительно слегка приправив их перцем, это уж как водится… Что с этим сыром происходит? В этом ведь весь секрет! Так вот, когда мясо уже в духовке, ломтики сыра начинают плавиться. Они плавятся, плавятся, а вы жарите медленно-медленно и внимательно следите, чтобы жар оставался постоянным, а сыр плавится, плавится, и вот, уважаемые, сырный вкус и аромат пропитывает все мясо. Если позволительно так выразиться, расплавившийся сыр обволакивает все мясо восхитительной пленкой… И вот теперь его самое время отведать!
Трактирщик заерзал на стуле:
- Хотел бы я посмотреть на грудинку, которую вы так вот готовите!
- Посмотреть на грудинку?
- На нее, - ответил трактирщик и обратился к столяру. - Вот вам доводилось видеть настоящее жаркое, особенно из грудинки, чтоб без чеснока? Ну, приходилось или нет?
Швунг не дал столяру сказать:
- Ну само собой… Кладу и чеснок! Само собой разумеется! Это, простите, настолько очевидно…
Хозяин кабачка, не обращая внимания на слова книготорговца, продолжал объясняться с Ковачем:
- Так доводилось вам видеть такое жаркое или нет? Я молчу, скажите сами!
- Без чеснока какое жаркое, - признал столяр.
- Не получится без чеснока, не получится, уж будьте спокойны! Вот моя жена делает так…
Дюрица облокотился о стол:
- Слушаем, слушаем…
- Она делает так: берет кусок телячьей грудинки. Не очень большой, на килограмм или грамм на семьсот пятьдесят; как следует промывает…
Трактирщик отставил от себя стакан и положил оба локтя на стол. Потом придвинулся вместе со стулом:
- Моет этот кусок в двух водах, вот как, потому что с одного разу нет никакого толку. Потом берет молоко! Разумеется, его нужно столько, чтобы полностью погрузить все мясо - не надолго, избави бог, только на чуть-чуть для того, чтобы…
- …Чтобы мясо им слегка пропиталось! - одобрительно кивнул головой часовщик и уголком глаз взглянул на притихшего книготорговца.
- Чтобы чуть-чуть пропиталось, именно так! Ну, а уж тогда - только тогда грудинку можно резать. Но как резать? Как резать, спрашивается? Вот вам, к примеру, все равно, как распилить доску, которую вы разделываете? С какой стороны встать, с какого боку или в каком направлении начать? - обратился он к столяру.
- Почему же все равно? Далеко не все равно… Хороши бы мы были, ежели б ломили напрямик, как ни попади!
- Ну вот, видите! Вот и тут тоже не все равно - как и с какого края начать грудинку резать…
Часовщик поднял стакан. Поощрительно кивнул столяру головой.
- Я не разбираюсь в вашем ремесле, - сказал он, - но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать всего того, о чем вы сейчас говорили…
- Я говорил? - наморщил лоб Ковач. - Я, простите еще ничего, собственно, не говорил! Ежели бы я захотел про все тонкости рассказать, то не знаю, удалось бы нам дойти до конца…
Часовщик с любопытством взглянул на Ковача:
- Наверное, совсем не безразлично и с каким деревом имеешь дело?
- А вы как думаете? Неужели без разницы? Знаете, сколько пород дерева приходится обрабатывать нашему брату? Вы даже не представляете, каких только пород не применяют в нашем деле…
Трактирщик, уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался паузой - пока столяр, приподнявшись на стуле, пододвигался ближе к столу - и заговорил:
- Стало быть, начинает моя жена резать грудинку, и делает она так: кладет ее на доску…
- Возьмем к примеру, дуб, - поднял большой палец Ковач, - дерево крепкое, но мочалится, стружку дает гладкую, легко пилится, то есть по сравнению с прочими породами…
- Берет она доску, - повысил голос трактирщик, - и кладет на нее мясо…
- По сравнению с другими, - продолжал столяр, - иногда ведь применяют у нас и более редкие породы, которые и впрямь лишь с большим трудом поддаются обработке. Взять хотя бы граб или ясень - о клене, черном дереве и говорить нечего, хотя ясень, пожалуй, надо бы после всех назвать, вместе с тисом. Правда, с тисом мне, признаться, дела иметь не приходилось, разве что когда учеником был, но если начистоту, то тут мне пришлось бы рассказывать с чужих слов. Лучше ведь начистоту, верно?
- Конечно! - согласился Дюрица. - Вот я и говорил, - поспешил вставить трактирщик, - вовсе не все равно, как приступить к тому же мясу. Кладет моя жена грудинку на доску, берет нож… Дюрица прервал его:
- Ай-яй, коллега Бела! Вам действительно следовало бы побольше считаться с приличиями! Если мне не изменяет память, рассказ о приготовлении грудинки начал господин Кирай. Неужели у вас не хватает такта дать ему досказать…
Книготорговец задумчиво посмотрел часовщику в глаза:
- Разве я не прав? - спросил его Дюрица.
- И вам не стыдно? - тихо покачал головой книготорговец. - Вы думаете, я не вижу, что вы затеяли?
- Вы с ума сошли, приятель! - возмутился часовщик. Потом обвел взглядом собравшихся и добавил: - Я ваши же интересы защищаю, а вы в ответ принимаете обиженный тон… Уступить им такую тему?!
Трактирщик взял столяра за лацкан:
- Если имеешь дело с грудинкой, то ее нужно резать именно так, как идут слои…
Столяр с готовностью кивнул в ответ и положил руку часовщику на плечо:
- Это вовсе не значит, что я ничего не смыслю в тисе…
- Стыда у вас нет! - продолжал книготорговец, все так же глядя часовщику в глаза.
- Чем я вам не угодил?
- Неужели вас, пожилого человека, тешат подобные вещи?
Дюрица пожал плечами:
- А я говорю, на вас не угодишь…
Тут открылась дверь, и из тумана появился низенький человечек с поднятым воротником; он долго топтался на месте, пока с грехом пополам не закрыл дверь.
- Нельзя ли побыстрей пошевеливаться, господин хороший? - поднялся со своего места трактирщик. - Не хватало еще пэвэошника на нашу голову!
- Добрый вечер! - еще с порога произнес человечек; держась одной рукой за дверную ручку, он снял шляпу, затем спустился по низенькой лесенке. - Я бы с радостью, да не получается…
Теперь все разглядели, что у него нет одной ноги и из штанины торчит деревяшка, на конец которой набита резина.
- Тогда другое дело!.. - промолвил Дюрица. Взяв стакан, он откинулся на спинку стула и обратился к книготорговцу:
- Будьте так любезны, перестаньте на меня пялиться!
- Стыда у вас нет! - в третий раз произнес Кирай, который никак не мог простить Дюрице незаконченный рассказ о грудинке. - У вас ни к чему никакого почтения нет!
- Вот еще одно безответственное заявление. Я ничуть не меньше вас или жены коллеги Белы люблю грудинку - с чесноком ли или без чеснока! Ну как там, дружище, на улице - густой туман? - Дюрица посмотрел в сторону нового посетителя, который, стуча по полу, направлялся к стойке, на ходу расстегивая пальто.
- Да как сказать… - улыбнулся посетитель, - мог бы быть и пореже.
- Как-то раз я в такой попал туман, - начал столяр Ковач, - руку перед собой выставишь - и уже собственных пальцев не видно. Было это в тысяча девятьсот двадцать девятом году, в то время я в Бекешчабе работал, И что интересно - случилось это в августе…
- В августе тумана не бывает! - возразил Кирай, поворачиваясь на стуле - взглянуть на нового гостя.
- Уж коли я говорю, значит, не сомневайтесь, лучше послушайте, что дальше будет! Шел я ночью домой пешком, и пришлось проходить мимо одного ручья. Ночь была очень даже прохладная, и по-над ручьем густой туман с метр высотой держался. Но только низко стлался, на метр от земли, как я сказах…
- То не туман был, а пар!
- А что такое туман, как не пар? Тот же пар!
- Ну уж извините, коли бы туман паром был, его паром бы и называли, а не туманом, уж в этом-то можно бы разбираться.
Трактирщик, коллега Бела, уже стоял за стойкой и привычным движением вытирал обитую жестью поверхность.
- Чем могу служить?
- Видите ли, - улыбнулся человечек, - я и сам еще не знаю, чего бы заказать.
- Ну что ж… подумайте, авось что-нибудь и надумаете!
Человечек вытащил носовой платок и, часто покашливая, принялся вытирать нос и губы.
- Простудился вот… - объяснил он, улыбаясь сидевшим у стола.
- Холода наступили… холода… - пробормотал книготорговец и, прикрыв ладонью рот, зевнул.
- Ну, до холодов еще далеко! - высказался столяр.
- Конечно, до настоящих зимних холодов еще далеко, - согласился Кирай, - но для осени холодила не дай бог.
- А раз так, - заявил Дюрица, продолжая разглядывать вновь вошедшего, - то так и говорите, что прохладно, а не холодно…
- Что это вы вдруг такой точности захотели?
- Вообще-то я точности не требую, особенно в таких мелочах, но люблю, чтоб выражались определенно… Сударь! Закажите-ка глинтвейну, полагаю, это вам теперь в самый раз! - продолжал Дюрица, повысив голос.
Человечек улыбнулся и обратился к трактирщику:
- Знаете, сейчас это было бы мне и впрямь очень кстати…
- Сударь, - отвечал трактирщик, - не слушайте, что говорит этот человек! Действуйте так, словно ничего и не слышали. Глинтвейна у меня не было, нет и пока что не будет…
Человечек уже обтер носовым платком и щеки. Потом взглянул на Дюрицу и снова неловко, по-детски улыбнулся:
- Я вижу, все вы в хорошем настроении?
- Так чем, сударь, могу служить? - повторил вопрос коллега Бела, барабаня пальцами по жестяной стойке.
- Тогда, может быть… Да, если можно, налейте поллитра вина!
- Пол-литра вина! - отозвался трактирщик и снял крышку с сосуда, вделанного в стойку.
- А как это с вами произошло, уважаемый? - спросил Дюрица, указывая глазами на ногу гостя и одновременно беря в руку стакан. - Небось не здесь в казарме, а где-нибудь в России? Или из-за пристрастья к сладенькому?
- Не шутите над такими вещами! - вступился столяр. - А вы, сударь, если присесть хотите, прошу к нам…
- Большое спасибо! - поблагодарил новый посетитель и со стаканом в руке проковылял к столу. - Добрый вечер! - вторично поздоровался он, подойдя поближе. - Если не обидитесь, я и впрямь присяду на минутку…
- Присаживайтесь без разговоров! - ответил Ковач. - В тесноте, да не в обиде… Да садитесь же, пожалуйста!
Он потеснился, отодвинувшись вместе со стулом.
- Я так вам благодарен, - повторил одноногий, - пожалуй, я и пальто бы снял, здесь довольно тепло…
- Конечно, снимайте, - услужливо поднялся с места Кирай, бросая предупреждающий взгляд на Дюрицу, который уже раскрыл было рот, глядя на необычайное усердие книготорговца. - Сейчас я вам помогу, я ведь и сам служил, давайте-ка сюда!..
Он помог одноногому гостю снять пальто и, несмотря на его отнекивания, отнес пальто на вешалку и повесил рядом со своим.
- Все мы люди как-никак! - произнес он, снова устраиваясь за столом.
Трактирщик тоже вернулся на свое место. Принес заказанное посетителем вино. Поставил перед ним, сел, вынул сигареты и предложил поочередно всем отсутствующим - Что это? Богатство привалило, коллега Бела? - удивился Дюрица, бросая взгляд на пачку "Дарлинга". - Плакались, словно набедокурившая девочка, а меж тем таили в кармане такое богатство…
Трактирщик с довольным видом улыбнулся:
- А, не подумайте чего! Просто получил от одного капитана в подарок.
- Вот мне такие вещи никогда не нравились, - объявил Ковач, после долгих колебаний вытягивая из пачки одну сигаретку. - По чести говоря, даже понять не могу, что господа находят в этом хорошего? Ничего тут хорошего нет, вроде как одеколона нюхнул, только и всего…
- Что хорошего… что хорошего, - произнес Кирай, тоже вытянув из пачки сигарету. - Форс! Вот что тут хорошего! Не думайте, господин Ковач, будто это им приятно! Им самим это тоже неприятно, но надо ведь фасон держать. Вот, мол, какой я барин! Будь, дескать, мне братом, угощайся! Но ни одному из них не по вкусу, так только - ради моды, чтоб пофорсить, вот, мол, имею!
Столяр кивнул головой:
- По-моему, господин Кирай прав! Наверно, когда они одни, то ничего такого и не курят, по крайней мере мужчины. Помню, пришлось по какому-то делу побывать у одного состоятельного человека, я тогда еще подмастерьем был, в Буде работал у Тушека и компании. Так этот господин на прощанье протянул мне коробку - угощайся, мол, - а там в одном отделении "Левенте", а в другом такой же вот "Дарлинг". И коробку он так держал, чтоб я "Дарлинг" вытянул, а сам "Левенте" закурил…
Маленький человечек заерзал на стуле:
- А может… могло ведь и так случиться, что для гостей он более тонкие держал, а сам любил которые покрепче!
- Может, и так, - ответил Ковач, - во всяком случае, сам он закурил "Левенте"…
- Все это сплошной форс! - заявил Швунг и, подождав, пока трактирщик наполнит стакан, продолжил:
- Уж поверьте, все это один форс. Я это не просто так говорю, по роду занятий мне много приходится вращаться в таких кругах, и, по-моему, я хорошо этих людей узнал. За столько-то лет! Люди они неплохие, только очень уж большое значение придают таким вещам, которые мы и в грош не ставим.
Трактирщик снова наполнил стаканы.
- Это верно! - согласился он. - Я в Хювёшвёлде работал, у Балажа, и тоже в такой семье жил - очень порядочные, душевные люди. Хоть и туго им приходилось, но народ был работящий и честный, вся семья как есть. А напротив проживал какой-то старший советник. Очень важной шишкой был в министерстве. Так он каждый божий день по утрам, простите, совсем как есть голый на балкон выходил - зарядкой занимался: руками махал, подпрыгивал, нагибался, в грудь себя бил. Хоть зимой, хоть летом - все равно занимался, каждый божий день…
- Это у него, верно, бзик такой был! - высказал предположение Ковач.
Маленький человечек наполнил свой стакан. Трактирщик ему, естественно, не наливал, но теперь уже внимательно следил, ожидая, когда тот отведает.
- Если позволите и мне высказаться, - начал вновь пришедший, - я тоже как-то побывал в одной такой господской семье…
- А какое у вас занятие, позвольте спросить? - перебил его Ковач.
Человечек улыбнулся.
- Я, с вашего позволения… - он слегка покачал головой, - фотограф. Только сразу поясню, что я, собственно говоря, художественной фотографией занимаюсь. Кесеи мое имя. Карой Кесеи.
Дюрица-часовщик, прикрыв один глаз, произнес:
- Ага!
- Я это не из хвастовства говорю, - продолжал фотограф, - просто по нынешним временам, когда в нашем деле как никогда развелось халтурщиков, это стоит подчеркнуть!
- В общем, фотограф-мастер, - кивнул книготорговец.
- Фотограф-художник! - поправил столяр. - Совсем как в моем ремесле. У нас далеко не все равно, как человек работает! Люда копят деньжата, чтобы получить за них что-нибудь красивое, не просто хорошее, поймите меня правильно, а еще и красивое! Стало быть, далеко не все равно, как мастер работает! Разве я не прав?
- Вы совершенно правы! - ответил Кесеи. - С вашего позволения, хотелось бы только сказать о том, какую радость вы доставите людям, если, помимо всего прочего, сумеете проявить свой личный, что ли, более развитый вкус, вот тут-то я станет ясно, как много зависит от мастера, в данном случае хотя бы от фотографа-художника.
Книготорговец отставил свой стакан:
- Вкусы, разумеется, неодинаковы. От себя скажу, что в жизни не было бы ровно никакого смысла, если бы у всех вкусы были одинаковые. Осмелюсь заявить, у меня в этом случае пропала бы всякая охота жить. Представьте, куда ни пойди, везде все одинаковое. Или возьмем книги. Писателю пришлось бы писать об одном и том же, и что стало бы тогда с глубокими мыслями, скрытыми в его душе, если бы они, так сказать, не нашли выхода? Ведь требовалась бы только одинаковость. Боже упаси, чтоб мы хоть я чем-нибудь стали одинаковы. Пусть всякий любит то, что ему нравится!
Фотограф сделал нетерпеливый жест и, краснея, произнес:
- Вот я и думаю - если мне вообще позяволено что-либо думать, - я думаю, что у самых возвышенных вкусов есть право определенным образом воздействовать на вкусы более низкие и менее развитые, чтобы те как можно скорее менялись! На это, если можно так выразиться, возвышенные вкусы имеют право!
Дюрица снова прикрыл один глаз и произнес на этот раз чуть потише:
- Ага!
- Вам угодно было что-то сказать? - спросил фотограф.
Я сказал: ага! - ответил часовщик.
Фотограф покраснел. Все лицо его залилось краской, и он переспросил:
- Вам угодно было на что-то намекнуть?
- Ни на что! - ответил Дюрица. - Да вы продолжайте, почтенный…
- Не обращайте на него внимания, - посоветовал Ковач. - Он любит дразнить людей…
- Словом, я думаю, что если мы сами уже постигли, то есть обрели более высокое совершенство, то, может быть, наш долг как бы подстегнуть тех, кто отстал, чтоб изменились они во мнении своем и отреклась от своих старых позиций…
- Ага, - в третий раз произнес Дюрица и поднял стакан. - Вот где зарыта собака! - И, сказав это, изрядно отпил из стакана.
- Что зарыто? - переспросил столяр.
- Собака! - повторил Дюрица и продолжал: - Ну и с богом, выпьем, стало быть, за то, чтоб всякому нравилось, что ему нравится!
- И то правда! - подхватил хозяин кабачка. - Не станем никого лишать радостей, хоть ему уродина приглянись, лишь бы на радость!
- Откровенно говоря, сам я того мнения, - заявил книготорговец, - что ежели старшему советнику доставляло радость голым на балконе плясать, то и пусть его пляшет или чем другим занимается, покуда желание есть! И прошу заметить, я говорю теперь без тени иронии, совершенно серьезно. В конце концов, если что и придает нашей жизни смысл, то это уверенность, что мы вправе действовать по собственному усмотрению. А иначе разве достойны мы вообще называться людьми?
- Верно… все верно! - согласился хозяин кабачка.
- Это вы истинную правду сказали, - произнес Ковач. - Такая правда разве что черту не по вкусу!
Фотограф повертел перед собой стакан:
- Ну, конечно… конечно…