43
17 августа 1870 г. Окрестности Парижа.
В небольшом прокопченном холле придорожного отеля было довольно много постояльцев. Все, кого дождь застал в нескольких верстах отсюда, собрались здесь, чтобы переждать и немного подкрепиться. Промозглая сырость проникала в окна и заползала в щель под дверью. Посетители согревались горячим вином и вели неспешные разговоры, обычные для подобного рода заведений, – кто где видел разбойников или привидения, кто чем торгует и где лучшие цены на соль и на зерно.
Хозяин отеля метким взглядом сразу же оценил вновь прибывших и усадил Марию со спутниками поближе к огню. Антуан наклонился к хозяину и тихо сказал:
– Горячее вино и мясо для возницы, сыр и горячий хлеб для дамы и для меня. И приготовьте комнаты.
Хозяин поднял глаза в потолок и вздохнул:
– Сожалею, но все комнаты заняты.
Потом подумал, взвесил важность этого спокойного господина и предложил:
– Я могу освободить для вас и вашей спутницы свою комнату.
– Нам бы не хотелось вас стеснять.
Хозяин исподволь осмотрел скромный, но дорогой наряд гостя и сказал:
– Я могу переночевать здесь, на кухне. Для меня редкая удача оказать помощь такому важному господину.
Антуан кивнул.
– Пусть согреют постель и принесут кувшин с горячей водой. И еще нам нужна женская одежда.
Хозяин призадумался было, но потом лицо его прояснилось:
– У меня здесь неподалеку живет невестка. Она, правда, женщина крупная, но белье у нее добротное и сухое.
– Нам выбирать не приходится. Пошлите к своей невестке.
Антуан положил на стол несколько монет. Хозяин сразу же оценил наметанным взглядом, что денег вполне достаточно для того, чтобы любая женщина с радостью рассталась с запасом чистого белья.
Пока Мария с Антуаном ужинали, возница чистил и раскладывал перед огнем ее плащ. Русые волосы Марии почти высохли и теперь непослушными прядями выбивались из-под чепца, но она, казалось, ничего не замечала. Антуан осторожно сдвинул прядь волос с ее лица и пристально посмотрел на девушку.
– Вы замужем?
– Уже нет. Моего мужа убили неделю назад.
– На фабрике?
Мария встрепенулась.
– Откуда вы знаете?
– Я слышал о беспорядках на фабриках. Кем был ваш муж?
– Он занимался поставками сырья на фабрику.
Антуан удивился. Как поставщик мог оказаться в гуще событий? Мария как будто услышала его вопрос:
– Он приехал на фабрику утром, а мятеж вспыхнул в полдень. Рабочие закрыли ворота, и никто не мог уйти. Говорят, они убили управляющего. В городе начались грабежи, и у меня отняли все деньги. А потом в город пришли войска, и началась стрельба. Через два дня, когда с фабрики выносили трупы, я нашла своего мужа.
Антуан спросил:
– Куда же вы направлялись с ребенком?
– К родителям. Я хотела вырастить дочь…
Слез уже не было. Мария слишком устала. Антуан посмотрел на нее ласково и сказал:
– Нам придется переночевать в одной комнате, поэтому я рад, что вы не замужем. Это могло бы вызвать разные толки…
Мария отмахнулась от его слов:
– Вы же священник. Чего мне бояться?
– Бояться вам нечего. Но я не священник.
Подняв на него воспаленные усталые глаза, женщина тихо сказала:
– Но вы вели себя как священник там, у могилы моей девочки.
– Если слишком долго живешь в монастыре, поневоле начинаешь походить на священника.
– В монастыре?
Антуан вспомнил своего отца, когда тот привел его к Бернару. Отец сказал:
– Я отдаю тебя в руки Господа и святого Бернара. Отныне здесь твой дом.
Вот и все, что он запомнил. Ему было восемь лет, и он был голоден. Монастырская пища была скудной, но она у него была всегда. А дома, где двенадцать детей, кусок хлеба доставался ему не каждый день. И он был благодарен богу и святому Бернару за пищу и кров, который он делил с братьями-цистерцианцами. Вскоре способный юноша завоевал расположение Бернара и стал его правой рукой. Вот уже шестьсот лет он управлял судьбами людей и добывал для своего хозяина власть и деньги. В его ведении находились ресурсы столь значительные, что он порою забывал о назначении людей и ценности жизни. Его основной задачей на протяжении нескольких веков было сохранение могущества ордена и привлечение все новых средств. Огромных средств. И так было до этого дня, пока колеса его кареты не раздавили маленькую жизнь. Смерть ребенка и горе матери прошли так близко от него, стали для него откровением и напоминанием, что мир – живой. Что люди рождаются маленькими и умирают стариками. До этого дня он даже не помнил, как выглядит простой ребенок. Он тратил свою жизнь ради планов ордена и видел вблизи только монахов, воинов и правителей.
Эта женщина, сидевшая напротив него за столом, с красными заплаканными глазами, в мокром платье, была удивительно живая, не похожая ни на монахинь-аристократок, ни на светских львиц, готовых не пережевывая сглатывать свои жертвы. Это была простая, невысокая и полноватая женщина, от которой не пахло ни парфюмом, ни благовониями. Это был запах молодой плоти, и он кружил ему голову. Не разговаривая с посторонними и не замечая людей, Антуан привык к строгому комфорту и достатку монастырей, в которых ему доводилось жить с Бернаром. И теперь более чем скромная обстановка гостиницы с грязными лавками и скоблеными столами навевала ему грустные мысли о бренной жизни. Он бы ни за что на свете не захотел вернуться сюда, в эту простую грязную жизнь. Но его страстным желанием стало хоть ненадолго прикоснуться к ней и вдохнуть ее запахи.
Прибыл слуга с чистым бельем для Марии, и Антуан предложил ей подняться наверх, чтобы переодеться в сухое и чистое платье.
– Поскольку мы вынуждены делить с вами комнату, я подожду здесь какое-то время, пока вы не оденетесь и не ляжете в постель.
– Вы очень добры. Я пошлю служанку за вами, когда буду готова.
Антуан прождал около часа, но никто не пришел за ним. Он решил, что Мария, по всей видимости, уснула и ему тоже пора хоть немного отдохнуть. Осторожно открыв дверь, Антуан споткнулся в темноте о чье-то тело. С трудом удержавшись на ногах, он осторожно пробрался к столу и нащупал масляную лампу. Повернув фитиль и осветив комнату, он увидел Марию, лежавшую на полу в своем мокром платье. Рядом с нею лежало чистое белье, которое она не успела сменить. Женщина едва дышала. Антуан помнил светские анекдоты, в которых дамам часто мешает корсет, и решил ослабить шнуровку. К его изумлению, никакой шнуровки не оказалось, это был настоящий обморок от переутомления. Он приподнял голову женщины, снял с нее платье и осторожно отнес в кровать. Грелка в ногах была еще горячая, и Антуан отодвинул ее, чтобы не обжечься. Постепенно, согреваясь его теплом, Мария дышала все ровнее и спокойнее…
44
17 октября 2008 г. Кутна Гора.
От пережитых ночных кошмаров и пугающего отсутствия Андрея к горлу подкатил ком, и мои глаза наполнились соленой влагой. Я поправила линзу на правом глазу – не хватало еще ко всем несчастьям зрения лишиться – и присела на ступеньки храма. Камни уже остыли, хотя солнце спряталось за соседними крышами совсем недавно. Холод пробирался через позвоночник и проникал в мозг. Слезы уже лились потоком, и я не пыталась их остановить. Их остановил телефонный звонок из моей сумочки. Я привычно порылась в ней, достала дребезжащий мобильник и нажала кнопку. Из трубки послышался Алкин голос – невозмутимый, как из прошлой жизни. Я зарыдала еще громче. Несколько прохожих обернулись в недоумении, но я махнула им рукой, и они пошли дальше.
Алка поняла, что не может пробиться к моему сознанию, перестала сообщать мне номер рейса, на котором прилетела, и заорала в трубку:
– Ты чего ревешь, как наемная плакальщица?! Если сама говорить не можешь, дай Андрея!
Я с трудом воспроизвела членораздельную речь.
– Не дам! Он пропал!
Алка спокойно спросила:
– А почему ты не пропала?
– Я в церкви была. А он не пошел со мной.
– Он что, веру сменил?
– Нет у него никакой веры, он же юрист.
– Ну вот, ты теперь хоть соображаешь. Говори, куда мне ехать.
– Я в Кутной Горе.
– Где это?
– Спроси на вокзале. Я тебя на станции буду ждать.
– А когда ближайший поезд?
Я опять заревела в трубку.
– Не знаю.
Алка поняла, что у меня полный коллапс.
– Ладно, перезвоню со станции. Жди.
Наверное, я долго просидела на каменных ступенях, потому что подняться мне стоило немалых усилий. Начали загораться первые фонари, и на город быстро опустилась ночь.
Я брела вдоль правой стороны дороги, с трудом вспоминая, куда мне идти дальше. Мой пространственный кретинизм не помешал мне на этот раз найти нужное направление, и я двигалась все быстрее вниз, к мосту над железнодорожными путями.
Когда я перестала опасаться, что потеряюсь, приостановилась и перешла на шаг, более подходящий для дамы средних лет, с заплаканными глазами и в светлых джинсах. В моей голове начали мелькать умные мысли, например – остановиться под ближайшим фонарем и достать пудреницу, или найти в сумке заколку для волос, или, что еще лучше, подкрасить губы. Я решила ничем не жертвовать и тщательно выполнила все, что пришло мне в голову. От привычных действий сразу стало легче, и в мою свежепричесанную голову начали залетать разные мысли. Сначала по одной, а потом все разом, и голова начала нестерпимо гудеть.
Череда событий была настолько плотной, что невозможно было заподозрить в ней простое стечение обстоятельств. Сначала убивают художника. Нет! Сначала я нашла те дурацкие письма и поперлась на кладбище. Опять нет. Сначала обыск в офисе Андрея. Стоп! Почему я сказала "обыск"? Это ведь была кража, так все говорили – и Андрей, и полицейские. Но что-то навело меня на эту странную мысль про обыск. Это, наверное, потому, что ничего из личных вещей сотрудников не пропало, просто случился беспорядок в ящиках. Еще мусор, который исчезал из квартиры Андрея. Потом кладбище. И тот человек сказал: "А почему он сам не пришел?.." Потом убили художника… Тут у меня опять покатились слезы. Хорошо еще, что я глаза не накрасила. Там еще кто-то прятался в шкафу, а я испугалась… Потом эти фотографии в интернете, наше бегство, человек, взявший наше письмо, реставраторы, жилье у Мартины, церковь, исчезновение Андрея… На этом месте я наверное, опять всхлипнула, потому что какой-то прохожий обернулся мне вслед. Дальним чувством я осознавала, что упускаю что-то очень важное, но пока не понимаю, что именно.
Подумать только – еще три дня назад я сидела дома, в своей теплой сибирской квартире, пила чай с ночными плюшками и ни о чем особо не расстраивалась. И полагала, что все ужасные опасности и страшные приключения в моей жизни были позади!
45
20 августа 1870 г. Труа.
Свежевыбеленные стены и белое покрывало на узкой кровати напоминали операционную. Бланка приказала, чтобы комната была готова к ее приезду, но когда именно она приедет, монахини не знали. Послушница дважды в день вытирала пыль с комода и резного туалетного столика светлого дерева – единственного изящного предмета меблировки в комнате для гостей.
Бланка приехала на рассвете, и комната сразу же ожила. Вслед за госпожой в дверь ворвался аромат роз и утренней свежести, на комоде появились миленькие вещицы, неизменные спутницы женщин, стремящихся сохранить свою привлекательность. Хрустальные флакончики с туалетной водой, кремы, пудра и маленькие щипчики возле зеркала привлекали взгляды молодых монахинь, прислуживающих важной персоне. Бланка приказала не будить ее до полудня, она хотела выглядеть свежей к вечернему собранию у Монсеньора.
Короткий сон при открытом окне пошел ей на пользу, вызвав на щеках легкий румянец. Бутоны роз, срезанных в монастырском саду, были полны росой, и влажный аромат, источаемый ими в маленькой комнате, струился по лицу женщины, неподвижно лежащей на кровати. Бланка уже не спала, ее глаза были открыты, и по сдвинутым бровям на ее красивом лице было видно, что предстоящая встреча с Монсеньором волнует ее больше, чем ей хотелось бы.
Вся жизнь ее была погоней за богатством и властью, и вот теперь наконец она может войти в семью, обладающую состоянием, для которого перестают существовать границы и государства. Ее навязчивой любовью стала медицина, и она готова была тратить все до последней монеты из денег, что отпускал Антуан, на новые исследования. Бланка считала несправедливым, что не имеющий никакого отношения к реальной жизни человек вмешивается в дела особого госпиталя и ограничивает его деятельность лишь одной страной – Америкой. Бланка не любила Америку, эту дикую, продажную, контролируемую европейским капиталом демократию бывших каторжников и аутсайдеров. Ее мечтой было вернуться в Европу, но сейчас это было невозможно. Антуан держал ее на почтительном расстоянии от Монсеньора.
Проснувшись около четырех часов пополудни, она приказала принести горячий чай и таз для умывания. Молоденькая послушница, двигаясь почти бесшумно, поставила поднос с чаем на комод и исчезла. Бланка взяла чашку, налила из чайника горячую янтарную жидкость и вдохнула аромат свежего чая, поставляемого Ост-Индской компанией, где Орден имел свои интересы и куда назначал на высокие посты проверенных людей – жадных и без сантиментов.
Пары сотен лет ей хватило, чтобы постигнуть все, чему могли научить ее лучшие доктора, пользовавшие самых высоких чиновников и монархов. Большинство из них были просто изящными шарлатанами, но Бланка быстро научилась отличать их от настоящих целителей. Алхимики, со своей идеей получения золота из ртути, натолкнули ее на мысль, что изменять можно живые клетки и живые организмы. Ведь вырастает же плод в утробе матери, растут деревья из чрева земли. Так почему бы не выращивать живую ткань так же, как выращивают растения в монастырских садах?
46
20 августа 1870 г. Труа.
Изящно спускаясь по нагретым ступеням, ведущим к центральной аллее сада, она стремилась отыскать Антуана, пока им не завладел Монсеньор. Ей не терпелось узнать, что осталось от ордена Августинцев, на одного из членов которого у нее были особые виды. Если Монсеньор дал добро на уничтожение этого ордена в Европе, то Антуан с ними церемониться не будет. Она знала, что во Франции, Испании и Германии орден Августинцев был практически стерт с лица земли, но ее интересовала Австро-Венгрия, ведь именно там, на землях Австрии, ставших впоследствии чешскими, работал ее монах – Грегор Мендель. Этот сын крестьянина имел поразительные способности, граничившие с даром божьим. Попав в монастырь из-за материальных проблем, он вскоре стал известен среди братьев своими опытами над растениями, которые проводил в маленьком приходском саду. Бланка неусыпно следила за молодым ученым и в его открытиях видела большие возможности. Стоило бы дать этому монаху хоть частицу древних знаний, чтобы он мог работать быстрее, не тратя время на пустые попытки, как это было с тем растением, ястребинкой!
Для начала она решила снять с него часть обязанностей. Она уговорила настоятеля монастыря Святого Томаша написать епископу, графу Шаф-готчу, письмо примерно следующего содержания: "Ваше Милостивое Епископское Преосвященство! Высокий Императорско-Королевский Земельный Президиум декретом от 28 сентября 1849 года за № Ζ 35338 почел за благо назначить каноника Грегора Менделя супплентом в Цнаймскую гимназию… Оный каноник образ жизни имеет богобоязненный, воздержанием и добродетельным поведением, его сану полностью соответствующим, сочетающимся с большой преданностью наукам… К попечению же о душах мирян он, однако, пригоден несколько менее, ибо стоит ему очутиться у одра больного, как от вида страданий он бывает охватываем непреодолимым смятением и сам от сего становится опасно больным, что и побуждает меня сложить с него обязанности духовника".
Пользуясь связями в монастырских кругах, Бланка обеспечила своему протеже, так и не сдавшему университетских экзаменов, сначала место помощника учителя, а потом и настоятеля монастыря в Брюнне. Новоиспеченный аббат, пользуясь ее поддержкой, чудом избегал конфликтов с властями и уходил от "избыточного налогообложения". Это помогало ему более продуктивно использовать свое время – он занимался Генетикой.
Солнечные часы на стене показывали половину шестого. Равви уже приехал и теперь наверняка старается спрятать подальше от остальных своего помощника Исаака. Все, конечно, об этом знали, в том числе Монсеньор, и эта игра с тенью продолжалась уже сотни лет.
У ворот стояла черная карета Антуана, но его самого не было видно. Возница распрягал лошадей и уже собирался отвести их в конюшню, как перед ним появилась госпожа Бланка. Стараясь держаться подальше от уставших животных, она спросила:
– Где твой господин?
– Господин Антуан сопровождает свою спутницу к настоятельнице.
– Спутницу?
Возничий поднял голову и уточнил:
– Молодую даму, которая присоединилась к нам по пути.
Воспитание не позволило Бланке задать еще какие-либо вопросы, она отвернулась и быстрым шагом, насколько ей позволяли нижние юбки, направилась к настоятельнице.
В просторном длинном коридоре, ведущем в кабинет настоятельницы, никого не было. Белые колонны и темные скамьи между ними проплывали мимо Бланки, не привлекая внимания, пока ее взгляд не зацепился за грязно-желтое пятно на скамье. Это был плащ – видавший виды и требующий хорошей чистки. Возле плаща на скамье сидела, ссутулившись, молодая женщина в простом сером платье. Даже годы спустя, когда Бланка старалась вспомнить лицо этой женщины, она помнила только ее нелепый желтый плащ.
Едва взглянув на женщину, Бланка решила, что опасаться нечего. Все члены семьи Монсеньора отличались эстетством, и она никогда не заподозрила бы Антуана в пристрастии к простолюдинке. Она не стала стучать и с силой распахнула высокие створчатые двери. Две резные дубовые скамьи у входа и тяжелые стулья возле большого отполированного временем и локтями стола занимали лишь треть пространства. Шкаф возле окна и большой испанский комод в правом углу завершали меблировку кабинета настоятельницы. Простой каменный пол и отсутствие гобеленов на свежеокрашенных стенах создавали ощущение строгости и деловитости.
Антуан сидел за столом напротив настоятельницы, спиной к двери, так что Бланка не могла видеть его лица. Настоятельница сосредоточенно листала бумаги, вскидывая брови от удивления. Заметив Бланку, она оторвалась от бумаг и улыбнулась:
– Рада видеть вас в добром здравии, дитя мое. Как отдохнули?
– Спасибо. Вашими молитвами.
Бланка постояла посреди комнаты, не зная, что делать – присесть рядом с Антуаном или подождать его за дверью. Любопытство взяло свое, и она расположилась на стуле неподалеку от Антуана. Настоятельница возобновила прерванный разговор, нимало не смущаясь присутствием Бланки:
– Что касается рекомендаций, вряд ли я смогу получить их от какой-либо известной мне фамилии.
Уголки губ Антуана чуть тронуло недовольство:
– Если моих рекомендаций будет недостаточно, я мог бы просить Монсеньора…
Настоятельница возмутилась: