А именно - возвратился Фетисов утром к себе домой со строгой службы в добровольной народной дружине и видит: в квартире лужи на полу. Да такие широкие, такие глубокие, что, будучи ребенком, свободно можно и парусные кораблики пускать, если, конечно, хорошенько дуть.
Напрягся ветеран. Добавил к имеющимся на лацкане многим значкам и медалям еще несколько и отправился выяснять отношения на второй этаж, где жил другой слой общественного пирога - Иван Иваныч Рамбургер, кандидат каких-то особенных наук и без пяти минут доктор тех же наук.
- Вы что же это, товарищ? - ответственно сказал Фетисов. Но Иван Иваныч встретил его совсем печальный.
Закутавшись в шотландский плед и близоруко щурясь, он крутился с тазами и трехлитровыми банками среди собраний сочинений классиков и основоположников, тихо ругаясь русской матерщиной.
- Льет! - уныло мотнул он высоким лбом. - Я уж хотел было подняться, да стесняюсь, знаете ли, как-то...
- А вот мы ей сейчас, - выстрожился Фетисов. - Правила нарушать никому не позволено, хоть кто есть
кто.
И вот уже вдвоем с напряженным и по-хорошему взволнованным Рамбургером они деликатно застучали ногами в упругую дверь разведенной Сони Игнатович, которая, хрупкая, как лилия, пела по вечерам в кинотеатре "Октябрь", опершись в лучшем платье о черный рояль и чаруя публику волшебными пассажами своего колоратурного голоса.
- Это - ужасные, зверские люди. Хамские, непорядочные, плохого воспитания. Я их сколько раз умоляла, а
они лишь хохочут, - заплакала красавица, одной рукой доверчиво цепляясь за Рамбургера, а другой, окольцованной, указывая на ходуном ходящий и одновременно протекающий потолок.
- За мной, товарищи! - не растерялся и тут Фетисов. И лихо скакнул на четвертый этаж, откуда и разливались,
подобно потоку, надсадные звуки лихой гармоники.
- А вот я щас как тебе засарачу по харе, чтоб ты наменя бочку с паром не катил, - сказал, икая, Фетисову
могучий слесарь Епрев.
- А ну прими руки! - истошно взвыл Фетисов. - Совсем распустились, понимаешь!
- А в чем дело, Сережа дорогой! - прекратили на этот крик пляску среди водяных луж какие-то мордастые молодые люди, высовывая в дверь свои морды.
Сонечка побледнела и прижалась к Рамбургеру. Тот еще более напрягся. Лишь Фетисов был тверд.
- Не сметь! - взвизгнул он, отступая. - Дом в нетрезвом виде заливаете! А знаете, что за это бывает?
В ЖЭК на ковер пойдете!
- Нет, старый деда, нет, что ты! - взволновались тогда молодые люди, высыпая на площадку. - Как мы можем, будучи сами специалистами? Ты - выше ищи, да мы с тобой и сами пойдем для компании.
- Ага! Вот это - другой разговор, - сказал остывающий Фетисов.
И вот уже все вместе, всем дружным коллективом они стали сильно ломиться в квартиру № 13, как раз туда, где я тогда жил да и до сих пор проживаю: тихо, мирно, счастливо, значительно изменившись к лучшему.
Ну, и появились они (спасибо, товарищи!) как раз вовремя, потому что я вот именно как раз в тот самый момент, поддавшись минутной антинаучной меланхолии пессимистического мировоззрения, совершал идеологически неправильный поступок. А именно - приглядывал, что мне ловчее сделать: повеситься на оконном карнизе или, наоборот, напустив полную ванну горячей воды, взрезать в последней подобно римлянину постылые вены и уйти в мир иной, где ничего нет, но есть все.
А тут-то и подоспела депутация. Я сначала сильно струсил, решив, что мои добрые соседи стали гуманные до ясновидения. Но потом мы со всем быстро разобрались, и все стали молча смотреть на мой потолок, с которого все лились и лились косые струи.
- А давайте-ка, товарищи, поднимемся, что ли, еще выше, может, там какое нарушение? - предложил Рамбургер, поправляя роговые очки и почему-то смущенно откашливаясь.
И мы все вышли на плоскую крышу и стали смотреть в небо.
А с неба все хлестали и хлестали косые струи. Небо все было затянуто свинцовыми тучами, и не предвиделось тем тучам ни конца, ни просвета.
- А вот жалко, что у нас нету телескопа, - сказал вдруг Фетисов.
- А зачем? - приоткрыла Сонечка свой алый ротик.
- А затем, что мы бы могли наблюдать стыковку двух космических кораблей, "Апполо" и "Союз", - важно сказал Фетисов. - Мы бы могли своими глазами увидеть, как американские астронавты слились в едином поцелуе с нашими парнями, а те передают им семена деревьев, произрастающих на территории нашей Родины, - гордо сказал Фетисов. - Мы бы стали свидетелями исторического явления!
- Неужели? - удивилась Сонечка, все еще прижимаясь к Рамбургеру.
- Ох и чудак же ты, товарищ Фетисов, мечтатель, - улыбнулся кандидат и без пяти минут доктор. - Да ты
представляешь, какое для этого нужно увеличение?
- А это от телескопа зависит! - с головой нырнул в спор Фетисов.
И тут я истерически расхохотался. Все посмотрели на меня с изумлением.
- Ты чо? Тово? - Епрев повертел заскорузлым пальцем около виска. Я сразу посерьезнел.
- Я - нет. Я все думаю, куда ж этот клятый прораб девался?
- Вовик Лифантьев? Волосатенький? – обрадовалась Сонечка, отстраняясь от Рамбургера. - Я знаю. Они уехали. Серж Шиманский организовал ансамбль "Звонкие голоса", и они куда-то уехали. Куда-то на Таймыр, что ли, или в деревню. Противные, меня не взяли. У, противные!
- Во дает начальник! - ахнул Епрев.
А Рамбургер вдруг покраснел и сердито выкрикнул:
- Жаловаться надо, товарищи! Жаловаться на такое безобразие, понимаешь! Ну и что, что он сын Лифантьева?
Не те времена. Да и самому бы Владимиру Алексеевичу не мешало подумать, кого он вырастил. Предлагаю написать письмо в газету!
- Правильно, - сказала Сонечка.
- А начать надо так, - сказал Фетисов. - "Дорогая редакция, как ты думаешь, что легче: дом построить или
на гитаре дренькать?"
Я хотел еще раз истерически расхохотаться, но передумал.
Старая идеалистическая сказка
Под прямыми лучами солнца, принадлежащего Украинской ССР, нежились на галечном пляже друзья по курортной комнате, доктор Царьков-Коломенский Валерий Иванович, полковник Шеин и некто Рябов, не совсем просто человек.
Разговор тянулся вялый. Слова доктора были в основном посвящены чудесным свойствам лекарства с дурацким названием "мумиё". Это лекарство доктор сам прошлый год с компанией искал в Присаянской тайге. И нашел. А сейчас об этом рассказывал. Полковник в ответ крякал и пыхтел. А Рябов вообще молчал, вытянувшись в шезлонге и не сняв золоченых очочков. Сам был робкий, застенчивый, унылый. Трудно сходился с людьми.
Постепенно, как это водится только у русских, разговор перекинулся с частностей на всеобщее. Царьков вдруг заговорил обо всем чудесном, что, несмотря на науку, еще присутствует в жизни.
- Ибо наука - враг всего чудесного, - твердил он,
оглаживая свою черную и крепкую бороду. - Где есть наука - там нету места чудесному. И наоборот!
- Совершенно верно, - согласился Шеин. А Рябов и опять смолчал.
- Собаки, например! - вяло кричал доктор. - Им не нужно лекарств! Сами себе ищут травку. И получается,
что все наши научно-исследовательские институты – ни что по сравнению с обонянием обычного Бобика.
- Ну уж вы... - запыхтел полковник. - Это ж даже ж, хе-хе-хе, определенное отрицание вашей же науки Гиппократа.
Как видите, спор принимал интересное направление.
- Не, - вдруг сказал Рябов.
Друзья посмотрели на него.
- Что означает ваше "не", юноша? - напружинился полковник.
- Вы со мной не согласны? - заинтересовался доктор.
Тут Рябов страшно смутился. Он схватился за очочки,
протер их, снова надел и заявил дрожащим голоском:
- Что вы! Я - за вас. Но я и не против вас, - поспешил он объясниться с полковником. - Я, то есть мы с
вами, доктор, не отрицаем всякую науку. Мы просто подчеркиваем многовариантность бытия, правда? Ведь возможности человека использованы всего лишь на 0,000001%. Человек, например, может все. Он даже может, усилием воли, разумеется, зависать в воздухе!
- Чего? - удивился офицер.
- А - летать, - тонко улыбаясь, пояснил Царьков. - Наш друг хочет сказать, что человек сам и безовсего может летать, если того захочет его разум. А только это... - он выдержал паузу. - Это - старая идеалистическая сказка.
- Во-во, - поддержал полковник.
- Не летать, - осмелился уточнить Рябов. - А лишь зависать в воздухе.
Доктор улыбался. Полковнику же при этих словах страшно захотелось пива. Полковник сглотнул, а доктор почти вежливо обратился к Рябову:
- И это всем простым людям дано или только избранным личностям?
- Не знаю, - потупился Рябов.
- А вы сами не можете продемонстрировать нам такой дивный случай?
- Могу, - тихо сказал Рябов.
- Но, разумеется, не желаете? - рассмеялся доктор.
- Не хочу, но могу. Впрочем, могу и несмотря на нежелание, - совсем запутался Рябов.
Доктор вежливо захлопал в ладоши.
И тогда Рябов частично сложил шезлонг, превратив его в стул. Сел на стул. Напружинился. И немедленно медленно поднялся в небеса.
Представляете, какое тут наступило некоторое молчание?
Полковник дышал открытым ртом. А доктор спросил, заикаясь:
- Ну и что? Что там видно?
Сверху донесся унылый голос Рябова:
- Космос! Открылась бездна, звезд полна! Окоем! Тучки небесные, вечные странницы! Философия! И, кроме
того, тут, оказывается, рядом женский пляж, весь усеянный голыми женскими телами.
- Неужто... совсем... голыми? - задохнулся полковник.
- Натурально голыми, - так же уныло прокричал Рябов.
- И все... э... прелести видно? - оживился доктор.
-Ну...
- Так ты, это, Рябов! Ты возьми нас с собой, - засуетился полковник. И обратился к доктору: - Валерий Михалыч, скажи хоть ты ему, чтоб он нас взял!
- Рябов! - крикнул доктор. - Ты слышишь?
- Низзя, - уныло, но решительно отвечал Рябов.
- Ну, Рябов, не знали мы, что ты такая свинья, - горько сказал полковник.
- Да уж, - сухо подтвердил доктор.
- Правда же - низзя, - жалобно сказал Рябов. Но все-таки сильно снизился.
Доктор с полковником подпрыгнули и уцепились. Но стул не выдержал такой перегрузки и сразу упал вниз на то место, где он и раньше стоял. Упал, вызвав окончательное оцепенение у собравшегося пляжного народа, который стал невольным изумленным свидетелем вышеописанного.
Все друзья, кроме Рябова, раскатились по галечному пляжу, причинив себе некоторый телесный вред. Доктор горько пошутил, вытирая сочащуюся кровь:
- Вот оно! Факт, как говорится, на лице!
У полковника под глазом наливалась синяя гуля.
А Рябов молчал. Он тихо сидел на стуле, и при первом же взгляде на него становилось ясно, что человек этот не совсем прост. Такие люди опасны для общества, и как только они где появляются в общественном месте, у них необходимо с ходу требовать документы! Такие люди опасны для общества! Таких людей неплохо бы и вообще изолировать от общества куда-нибудь подальше!
Глупо, тупо и неумно
Тут и далее речь пойдет о том, как мы с Ленушкой посетили фильм. Лена - это девушка, за развитием которой я слежу. Наше знакомство состоялось на вечере поэзии в краевой библиотеке, где выступали к-ские поэты - Р.С. и многие другие поэты.
Мы посетили фильм. Но вы не подумайте, пожалуйста, что я буду пересказывать вам сюжет этого фильма. У меня уже есть два или три рассказа, где пересказывается кино. Так что если вы их читали, то вам может показаться и нудно, и противно, и навязчиво, что я опять пересказываю кино. А я человек робкий до идиотизма. Очень мило выразился драматург Александр Володин в своем милом стихотворении, напечатанном, кажется, в "Комсомольской правде": "Мы - самоеды, себя грызущие". Так, по-моему. Очень мило.
Поэтому рассказываю прямо, безо всяких вступлений и отступлений.
Погасили свет. Мы с Ленушкой сидим и смотрим на живой экран.
А на экране там эти... ну... там действие происходит относительно любви молодежи и всего прочего, что попадется режиссеру под руку.
Кто-то куда-то едет. Молодой человек. Вот он пляшет в ресторане. Одет - изящно. Вот он бьет землю ломом. Летит в самолете. Едет на двугорбом верблюде. Звонит из телефонной будки. Москва. Звонит, а по стеклу - дождь, дождь, разливы дождя. Холодная трубка. Никто не отвечает. Никто-никто. Горько. Уходит в дождь.
- Эй! Две копейки обратно забери! - крикнул с первого ряда какой-то негодяй.
Киношный молодой человек с горя идет прямо в тот же ресторан, где он так счастливо плясал, и ему приносят полный графин водки.
- Ё, кэ, лэ, мэ, нэ! - крикнул негодяй - Во щас нарежется! Угости-ка и нас!
- Хрен тебе, не мясо! - откликнулся кто-то сзади.
По-видимому, такой же негодяй.
- Товарищи, потише, - громко сказал я.
- Это еще какая там падла мяучит? Цыц под лавку! - объединились негодяи.
Я задал вопрос:
- Остряк-самоучка, что ли?
- Не, мы по "Крокодильчику" научились, - лихо отвечали хулиганы.
- Глупо, тупо и неумно!
Ленушка дернула меня за рукав.
- Тарас. Не надо. Им не докажешь. Давайте смотреть.
В глазах у Ленушки стояли слезы.
Белые локоны обтекают личико. Мохеровый шарф.
- Ладно, Ленусь, - согласился я. - Слова больше не скажу этим подонкам.
- Сам ты гад, - услышал я, но реагировать не стал.
Не в моих привычках общаться со шпаной и хулиганами.
А вообще что-то с ними надо делать. Очень участились случаи, когда еще совсем молодые люди ведут себя развязно: сквернословят, нарушают общественную тишину, обижают женщин.
...И вот они бегут по длинному-длинному пустынному пляжу. Остановились. Отвесные тени. В глазах - синь-синева.
- Цапай ее, дед! - грянул перворядник.
- Мацай! Мацай!
- Видишь, как сопит!
- Хочется!
- А ты как думал? Всякому хочется. Не щепки, люди!
Я сжал зубы и закрыл глаза.
И даже, кажется, немного уснул. Наверное, заснул, потому что снился мне сон. Да, по-моему, именно тогда снился мне этот сон.
Будто бы я иду по серому тротуару и нахожу сверкающий драгоценный камень красного цвета, взятый в золотое кольцо. Камень сверкает, золото блестит. Я оглядываюсь по сторонам: тесно идут люди в будничных одеждах, меня никто не замечает. Я поднимаю рубин...
И тут меня трогают за рукав.
ЛЕНУШКА: Пошли, Тарас. -с
Я: А? Что? К-куда? А-а. Идемте.
Мы встали, и я увидел, что публика, опустив головы, уже почти вся вытекла из зала. Хулиганов тоже не видно никаких. Да и как его теперь отличить, хулигана? Это раньше они носили сапоги и кепки-шестиклинки, а теперь - черт их все-таки знает. И одеты хорошо, и питание неплохое. Что им еще надо? По морде получишь, так вот тогда отличишь.
Вышли на улицу, и я, чтобы нарушить наше молчание, стал развивать свои мысли:
- Видишь ли, Ленушка, я, как ты это заметила, естественно, не одобряю поведения этих хулиганов. Поведение, надо прямо сказать, скверное и безобразное.
- Как там это все чудесно снято, - перебила меня Ленушка. - Вы знаете, Тарас, что я далеко не сентиментальна, век такой, но как они бежали. Да! И эта музыка – вы знаете, у меня комок к горлу подступил.
- Так вот, Лена, и я, пожалуй, о том же. В твои годы я, пожалуй, реагировал бы так же. Но ты знаешь, я все-
таки постарше тебя и уже столько всего насмотрелся.
- А еще, - Ленушка остановилась. - А еще когда он пришел к себе в палатку и увидел записку, а? Помнишь?
Помнишь, какие у него сумасшедшие были глаза?
- Нет, Лен. Это - не дело. Все-таки меня это как-то где-то не устраивает. Вот я и говорю: я вовсе не одобряю
поведения этих самых хулиганов, но в чем-то они не то чтобы правы, а естественно, нутром отрицательно реагируют на фальшь.
- Фальшь?! - вскричала Ленушка, сверкая карими глазами.
- Да, фальшь. И я не боюсь этого слова. Конечно, это грубо. Может быть, даже слишком приближенно. Возможно - некрасиво. Но я считаю именно так.
- Тогда я понимаю, тогда я понимаю, - бормотала Ленушка. - Тогда я все понимаю.
- Да что все-то?
Но Ленушка не отвечала, а спрашивала: " - Значит, вам отношения между этими двумя героями кажутся фальшивыми, да? Их отношения фальшивы?
- Несомненно, Ленушка. Можешь на меня сердиться, но, по-моему, каждый из них себе на уме. Можешь на
меня сердиться.
- Я на вас сердиться? - прошептала Ленушка, приблизив ко мне злое лицо. - Да я бы... Жаль, что у меня
нет ножа.
- Это еще зачем?
- Жаль, что у меня нет ножа, - бормотала Ленушка. - Я бы тебя пырнула, подлеца.
- Зачем же так строго? - пошутил я. - Это ты, разумеется, в порядке шутки?
- Какой такой шутки? Пырнула бы, да и все тут.
- Лена, не шути так. Это уже переходит границы шутки.
- Идиот! Подлец! Неужели мама была права? Скажи, ты женишься на мне?
Я пожал плечами.
- Меня удивляет, что ты так странно ставишь вопрос.
- А как бы ты еще хотел?
Я опять пожал плечами. Девушка остро глядела на меня. В глазах - слезы. Локоны, брови, губы, зубы. Глупо, тупо и неумно.
Полет
Очень неплохие у нас построили крупнопанельные жилые дома. Красивые. Видно далеко-далеко. Они возвышаются и очень красят наш и без того красивый город. Очень неплохие.
Но есть и беда: худо, ой, как худо там насчет оборудования мест для сушки белья. Стирать-то можно вполне - имеется крупная кухня, ванная, туалет раздельно. А вот насчет сушки - это я прямо скажу: "Плохо!"
На плоскую девятиэтажную крышу, например, совершенно не пускают. Там висит ба-альшой замок. А ехать вниз, на улицу, в новом лифте, со стираным бельем, ну это, товарищи, довольно-таки стыдно. Добро б ехал один, а то всегда ведь могут попасться попутчики. Дама, положим. Либо какая-нибудь девушка. И вид стираного белья их может задеть, хотя они, возможно, и не подадут виду. Да и самому неловко.
Размышляя подобным образом, я тут как-то собрал все свое наличие: шесть простыней, пять наволочек, четыре полотенца и прочее, что водится у самостоятельно живущего человека, выстирал в стиральной машине "Белка" (порошок "Лотос") и морозной лунной ночкой полез сушиться на балкон.
А на балконе еще с мая месяца стояла такая небольшая, маленькая табуреточка. Я вообще небольшие, маленькие вещи очень люблю. Она стояла. Я иногда на ней сидел, глотая воздух и глядя по сторонам. Интересно глядеть по сторонам. Один идет сюда, другой туда идет. И прочее.
Но по зиме маленькая табуреточка моя вся замерзла и даже обледенела вся, моя маленькая табуреточка. И меня томили мрачные предчувствия, когда я начал карабкаться с целью забить в стене гвоздок, растягивая бельевую капроновую веревку.