первая
1. Гу…в СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ. 26 лет. Палата № 11.
Его привезли в 3 часа ночи из другой больницы - осложнение. Большой аппарат Илизарова на ноге. Нога болела. К этому времени он лежал уже четыре месяца. У него длинные баки. Большая щербина в середине верхнего ряда крепких зубов. Когда санитар, неловко перекладывая его с каталки на кровать, причинил ему боль, он коротко застонал и крикнул: "А не пошел бы ты, добрый молодец, да кобыле в…..!"
Потом он много рассказывал:
- Друзей у меня много, до кия. Я всех этих "приятелей", "товарищей" не признаю - у меня друзей полно. Нас во дворе было тридцать два человека с одного года. Балдели, на гитарах давали. Один, глядь, полковник нам жизни не давал. Чуть что - милицию вызывает, глядь! Сам здоровый шкаф… замучил. Мы все думали, глядь, как отомстить? Раз ночью придумали. У него в парадной лестница широкая, как во дворце. Мы ввосьмером закатили его "Запорожец" к нему на третий этаж и поставили под дверью. Тяжело было дуракам - яйца до колен, - но втащили и поставили. Утром сидим на площадке наверху, на четвертом, и ждем. Смотрим - вышел! Шары на лоб, и уши отвисли. Ё! И милицию. Те туда-сюда. А скуй его знает, кто? Меня во дворе увидели - ты, глядь? Я говорю извините, не видал, не слыхал! Он повертелся и заныл, ребята, спустите вниз. Мы говорим! полсотни, спустим. Он говорит: спустите, дам. А мы - полсотни, тогда спустим. Выложил. Только - говорит - не поцарапайте! А Марик ему - ну что вы, товарищ полковник, наверх несли - не поцарапали и вниз не поцарапаем. С тех пор замолк.
Вообще мне везло… Я к одной бабе лазал по трубе на четвертый этаж. Она в проходной комнате, а слева и справа родственники, - понял? Особо не разгуляешься, но по-тихому можно. Лазал, лазал… Один раз лезу - труба, глядь, за вторым этажом - хряк! - и оторвалась. От стены отошла. Вишу покачиваюсь. До утра висел, думал, писец. Этажи высокие. На рассвете прыгнул - ни кия! Ушиб ногу. Похромал домой.
Отец от нас мотанул давно. Старшие братья, сестры переженились. А я с матерью. Когда мне за двадцать уже было, папаня объявился - прислал письмецо: "Хочу повидать тебя, сынок!" Я тоже ему пару слов чиркнул: "Иди ты на…..!" Мать спрашивает - чего же это отец одно письмо прислал и больше не пишет? Что ты ему, сынок, написал? Я говорю: что думал, то и написал.
Я с двенадцати лет на Кировском заводе. В горячем цеху. Сперва печи разжигал - газовщиком. Теперь кузнец. Бригадир комсомольско-молодежной. Раз в цеху одному парню - хряк! - палец отрубило. Чистый случай. А стали выяснять… И понеслась… езда по кочкам. Комиссия за комиссией. И этот, глядь, - техника безопасности! - больше всех вылобывается. За один день четвертая комиссия. Я обозлился, к горлу подкатило. Схватил ломик и на них. Они от меня. Три раза весь цех обежали, а цех вокруг - километр! Вызвали милицию. Идут. Я говорю: глядите, я сейчас вот по этой кнопке залубяню, меня не будет, и вас всех не будет. А тут как раз красная болванка ползет. Ну, они - шаг назад и потекли к выходу. Ничего, говорят, мы тебя у проходной подождем. А я, говорю, не выйду! Как? А так! Смена кончилась, я сменщику говорю Саша, все! Я остался, гуляй домой. Вторая смена кончилась. Мастер идет - ты что, и третью отстоишь? Я говорю, и третью отстою. В восемь вечера ребята свистнули - можно, ушли. И пошел я домой.
Два моих хороших друга вышли из тюряги - хулиганы, дураки! Ну, надо отметить… Говорят - давай к восьми к ресторану "Москва". Я пришел - никого. Сел. Выпил сто пятьдесят и домой. Где дружки-то? А дело получилось так: они пришли занять столик, швейцар, - знаешь, в "Москве" был, борода? - показывает через стекло, что, мол, мест нет. Они ему рубль показывают. Он - нет! Три! Нет! Они пятерку. Он дверь и приоткрыл. Они его бороду на руку намотали и на середину Невского вывели. Милиция - хегс! Ну ничего, отбрехались. А посадили их все равно. Через пару дней. Они за водкой пришли в магазинчик возле Фрунзенского. А продавщица - время вышло. Они ее за руки, за ноги - и выкинули. Стали за прилавок и стали раздавать водку, кто хочет. Ну… по пять лет.
Пили мы на Первое мая. Начали поздно. Время срать, а мы не жрамши. Наскоро взяли водки ящик. Закуски и баб. Посидели… и вырубился я. Просыпаюсь - еду в поезде. Глядь! Куда? Ё! Смотрю - рядом баба. Харя вроде знакомая, а вроде нет. Я говорю: я вас где-то видел. Она: и я. Я говорю: а куда это я еду? А она говорит: ко мне в гости, в деревню Палкино Псковской области. Е! Пошел в сортир. Сполоснулся. Гляжу в зеркало - я зеленый, как три рубля. Ну, думаю - хренс! - как же эту бабу зовут? И какое, ко всем сырам, еще Палкино? А потом думаю - все равно праздники, чего делать? Поехали в Палкино! Ну, приехали. Она говорит: зайдем в милицию… Я говорю: это еще зачем? Я этого не люблю. Это ты, как тебя там, не затевай. Да нет, говорит, мы к дяде едем, у меня дядя начальник милиции. Вылезает дядя. Бухой в сиську. К столу! - орет. А там, в Палкино, водки не достать, с прошлой пятилетки не завозили. Самогон дуют. И у начальника самый чистый - спиртометр выскакивает. Набухались. Пельмени там, то-ce… Старуха какая-то выползает. Вам, говорит, с Ларисой (Лариса она оказалась), вам, говорит, с Ларисой вместе стелить или отдельно? Я говорю: вместе, не пост. Утром опять дядя. Голова как дизель. А он с самогоном лезет. Пили, пили…
Я говорю - всё! Надо ехать. Дядя в слезы и целоваться лезет, - приезжайте еще. Я говорю: непременно, а сам думаю: нет, глядь, еще такой денек с дядей, и писец. Сели с Ларисой в поезд. Дядя плачет и сует мне трехлитровую бутыль с самогоном. Я тоже слезу пускаю. Всю ночь с какими-то ребятами (вроде геологов) пили. А я вот все думаю: на кой скуй эта Лариса туда ездила? Дядя ее, по-моему, даже и не заметил…
На пятнадцатый день нашего лежания Сергею стало плохо с сердцем. Его отпаивали. Когда мы остались вдвоем, он сказал:
Сегодня 11 февраля. Ровно полгода, как жена погибла. На автомобиле, глядь! Раскис я. Держался, держался и размяк. Ослаб. Любовь у нас была трудная. Со школы еще дружили. Потом поссорились, и я в армию ушел. В десантные войска. В Чехословакии "воевал" в 1968-м. Комвзвода нашего убили, и я встал вместо. В шестьдесят девятом вернулся. А она замужем. Спрашиваю - как они с Юркой живут? Керзово, говорят, лупит он ее. Я походил, подумал. Пару дней попили с ребятами. Потом взял здровый чемодан, пришел к ней. Собирай вещи, говорю. Она - как, что? Я говорю: пошли. И увел. А у Юрки три брата - татары они и все мясники. Поймали меня в парадной ночью, с работы шел, измолотили, где глаз, где нос… Утром опять пришли. В комнату. Только она на работу ушла, они и пришли… На следующее утро опять. Ну, я тоже своих ребят позвал. У нас лозунг такой - мы не бьем, нас бьют. Ну, уползли они, кровищу мы два часа подмывали… Потом как ни иду, - парадная темная, - в каждый угол гляжу. Через раз стоят… Пусть, мол, она вернется.
Раз прихватили все четверо, а я один. И окружают. Я к стене жмусь. Подошел, а чувствую, там шило торчит - один мясник, братец, подставил к стенке руку с шилом. Я говорю: давай один на один, с кем хочешь, чего ж вы вчетвером? А они сужают. Ну, думаю, писец! И вдруг - друг Саша идет, говорит: что за теплая компания, а? Я говорю: да вот, разговариваем… Ну и понеслось… А друг Саша тоже и тяжелоатлет, и сидел два раза…
Потом меня во дворе они поймали. Изметелили всласть. Друзья пришли, посмотрели и спрашивать ничего не стали - к ним! На квартиру. И звонить не стали - один у нас там спец по дверям вскрыл отмычечкой. А братики все за столом сидят, выпивают. Тут их били, пока они все под стол не полезли и не кричали хором: простите, мы больше не будем!
Но зато любовь у нас была. Ё! Вот совпадали интересы! Я на рыбалку зимой, и она со мной. Наденет теплые штаны, ватник… Дам ей удочку… Сидит. Красива она была до скуя. Оперетту очень любила - плохую, хорошую, ей все равно. А я - джаз. И на орган ходили… По абонементу… А детей не было. Надежду потеряли. И вдруг через два года забеременела. Я как с ума сошел. Купил два ящика коньяку, всех позвал. Пили, пили, поддавали, она говорит: Сережке спать надо (мы его решили Сережкой назвать, не в мою честь, конечно, а в дядю Сережу, отличный человек был, горный инженер, его в шахте завалило), она - все! Сереже спать пора! А мы… до утра… Понеслись.
Раз идем с ней из Кировского театра, она на четвертом месяце была, стоит Юрка с братом. Обычно у нас сперва разговоры, а потом драка, а тут сразу кинулись. И они, и я - боялся, что ее заденут. Кричу ей - уйди! Ну, тут Юрка и понял. Потом пошли, выпили с ним. Я говорю: ты пойми, она с тобой не будет. Убьете меня, а она все равно с тобой не будет. И он понял. Разошлись.
Ну и вот! Отправил я ее в Лугу, к родным. Каждый день ходил счастливый. Работал по две смены. Ей же свежие продукты нужны, а я как? - раннюю клубнику не килограмм беру, а сразу десять - и в Лугу! А рынок дорогой. Ничего для нее не жалел… И вот одиннадцатое августа… На последнем месяце она была. Едем из Луги в город. Я на поезде, а она говорит: я с Валеркой быстрее доеду на машине. Валерка - ее подруга, глядь, гонщица… Сколько раз ей говорил: не гоняй! Сам я ничего не боюсь, но когда с женой… Ехали раз в Валеркиной машине, она дает сто двадцать. Я говорю - а ну притормози! Остановилась. Я говорю жене: выходи. Пока, Валера, автобусом доедем.
И как я ее отпустил в этот раз! Сказал еще Валерке: ты потихоньку. Приехал в город. Звоню сестре - они к ней должны были заехать, - приехали? Нет, говорит.
Я к матери - нет. Ночь - нет. Утром на работу пошел. После смены в милицию. То се… Тут мне и сказали. Вылетел справа говнюк на мопеде, а Валерия 100 шла. Она влево - и под "МАЗ", лоб в лоб. Я пришел в морг. Говорю старухе: где она? Старуха говорит: мы родных не пускаем. Я говорю: я хочу. Я посмотреть хочу, что там есть? Старуха говорит: ничего там не осталось, иди домой. Я все равно посмотрел. Страшно. Как страшно… Ничего страшнее не бывает.
Все думали, я запью. А я удержался. Она не любила, когда я пил. Не запил. Но и работать не мог. Приду в цех, сяду и сижу всю смену, а ребята за меня вкалывают. Так целый месяц. Друзья не оставили. Работяги они не бросят. И дома каждый день у меня кто-нибудь дежурил. Через месяц начал работать, и… бац! Болванка лопнула. Я кнопки переключил, успел, - всех бы поубивало, а так на меня отскочило - вот ногу перебило. Это все говно… пройдет… мне бы только до двора добраться… хоть с аппаратом, хоть как… Ребята помогут. Только интересно, как я теперь без нее жить буду?
вторая
2………ский АЛЕКСАНДР АРТУРОВИЧ, 72 года.
Профессор-экономист. Разрыв связок на обеих ногах в результате наезда машины. Лежит в четвертой палате. Он говорил мне:
- Вы заходите к нам. Мы тут по вечерам беседуем на разные темы. У нас, знаете, в палате ни одного ходячего. Вы бы очень украсили нашу жизнь, если бы заходили. Я знаю, что здесь в больнице все рассказывают свои истории. Вам, наверное, надоело слушать. Но невольно вспоминаешь всю свою жизнь, когда она ближе к краю. Ведь готовые новеллы были у меня в жизни.
Воевал я на Кавказском фронте, был переводчиком в разведке, Дослужился до чина майора, а начал солдатом. Вот помню от моря ощущение. Когда после боев, и бомб, и смертей вышли мы к морю. Стояли мы с моим другом посреди курортного черноморского пейзажа. Море тихое, а позади далекий грохот. И холодно. И знаете, тоже, вот как здесь, почувствовал я край жизни. И так захотелось покоя. Сказал я другу: "А представляешь, очутиться бы сейчас где-нибудь в Аргентине". Потом, через год, когда меня арестовали, среди других обвинений была "попытка побега в Аргентину".
Немецкий язык я и до войны знал хорошо, а там… и сам много занимался, и допросы. Сколько их было, сколько через мои руки прошло! В сорок третьем после активного броска мы разгромили крупное немецкое соединение. Пленных была масса, и среди них очень крупный военный - генерал X. Ну, мелочь всякую допрашивал я. Допрашивал дни и ночи, больше для порядка, чем для дела, а генерала было приказано везти в Москву и допрашивать там. Я к начальнику разведки:
"Умоляю, - говорю, - в первый раз с просьбой обращаюсь, разрешите мне его сопровождать". А мне полагалось десять дней отпуска, и, довезя генерала до Москвы, я мог успеть съездить в Казань к семье. Разрешили. Доставил я генерала, передал командованию, все как положено. Хотел откланяться, да не тут-то было. Генерал молчит, на любой вопрос отвечать отказывается. Меня не отпускают, выясняют его поведение при пленении и по дороге в Москву. Иду я с группой офицеров к нему в тюрьму в качестве переводчика. Сидит в камере. Его спрашивают, а он сразу в крик и обращается ко мне: "Я не преступник, я пленный, требую нормальных условий и соблюдения Женевской конвенции о пленных". Я объясняю нашим - не слушают. Ушли мы ни с чем. Проходит неделя - я все еще в Москве. Потом говорю: "Позвольте мне повидаться с ним один на один, может быть, мне удастся его разговорить. Только, - говорю, - переведите его на квартиру, создайте уют". Сделали. Провели мы с ним вечер за хорошо накрытым столом и с шампанским… И разговорился мой генерал. Все. Дело сделано. Можно ехать в Казань? "Нет", - говорят. Вызывает меня один очень высокий начальник. "Как, - спрашивает, - смотрите на то, чтобы работать здесь, в Москве?" Я замялся. Объясняю, что в глазах моих коллег по армейской разведке все это может выглядеть так, как будто я воспользовался случаем и выпросил перевод в Москву. Начальник улыбается: "Это интеллигентские рассуждения. Вы нам нужны, и все берем на себя". - "А семья?"- "Семью можете забрать сюда. Вы получите квартиру. Езжайте на Кавказ и сдавайте дела!"- "Есть!" Телеграфирую жене в Казань, чтобы снимались с дочкой с места и немедленно ехали в Москву. Сам выезжаю в часть. Прибыл. И на второй день был арестован. Приказ об аресте был подготовлен, пока я был в Москве.
Следствие было недолгое. Обвинили меня во всем, что только можно придумать, вплоть до подготовки вооруженного мятежа. Ну, и Аргентину вспомнили. Трибунал дал десять лет тюрьмы. Потом, позже, смягчили - пять тюрьмы и пять ссылки. Одно было счастье - в Казани пришли за женой и дочкой, как за ЧС ("членами семьи"), а их нет. Уже в Москву стронулись. Так про них и забыли - нет и нет.
- А почему же вас Москва не защитила? - спросил я Александра Артуровича.
- Не их компетенция. И потом, время такое было: взяли - значит, так надо. Мне так и следователь (мой же коллега, с которым я на "ты") сказал: "Видимо, Саша, так надо". Подписывать я что бы то ни было отказался, но для трибунала это никакой роли не играло.
- А все же какая причина? Какая-то была?
- Вины не было, а причина… причина была, конечно. Наивность! Вот причина. Я на партсобрании выступил с тем, что мы, дзержинцы, должны быть кристально чисты, и сказал кое-что конкретное про корысть некоторых наших штабных разведчиков, про присвоение трофеев и т. д. Ну вот, не буду я вам рассказывать обо всех безобразиях, на которые я только намекнул в том своем выступлении, их было предостаточно. И про тюремные годы не буду рассказывать. А вот расскажу отдельную историю, которую можно даже озаглавить.
Ее название:
Костя-Зеркало
Прекрасного агента имела наша контрразведка в Пруссии. Ему удалось занять довольно высокий пост в руководстве немецкими спецшколами по подготовке диверсантов и шпионов. Он поставлял неоценимые по значению сведения нашему командованию. И вот пришла от него шифровка. У нас в штабе армии приказ - в ночь на такое-то число, квадрат такой-то, в лесном массиве будет сброшена группа диверсантов. Захватить! В операции участвовало двести человек, весь лесок был окружен при соблюдении полной секретности. Шифровка оказалась точной, и часам к трем утра был зафиксирован одиночный самолет на большой высоте. Десант был выброшен. Мы начали сужать кольцо окружения. Их было двенадцать (это мы потом узнали), и двенадцать человек вступили в бой. Семеро были убиты, четыре покончили с собой - отравились ядом. Один сдался в плен. Мне предложили тут же на месте допросить его, но мой немецкий не понадобился. Диверсант был русским.
Он рассказывал все с удивлявшей меня откровенностью: уголовник-рецидивист, кличка Костя-Зеркало.
К моменту начала войны сидел в тюрьме в Архангельской области. В конце лета группа заключенных, и он в том числе, устроила побег. Он шел к линии фронта. По дороге познакомился с одним человеком, убил его и присвоил документы. С этими документами вступил в нашу армию и в первом же бою перешел к немцам. Учился в спецшколе под Кенигсбергом. Несколько раз был заброшен в Советский Союз и, выполнив диверсионные задания, благополучно возвращался. Был награжден. В этот раз группа была заброшена с целью взрыва мостов на стратегической Кавказской дороге. Все были снабжены ампулами с ядом на случай провала. Немецкое командование было уверено в группе - она вся состояла из предателей Родины и рассчитывать на снисхождение никто из них не мог. Взорвут, или погибнут, или покончат с собой. Так все и поступили. Кроме Кости. Он сдался в плен.
И вот теперь он сидел передо мной и подробно спокойно рассказывал. На что рассчитывал? Я тогда понять не мог. Вообще говоря, Костя был не мой, я занимался только немцами, и после первого допроса я отправил его в высшие органы и выбросил из головы эту бандитскую судьбу.
В сорок седьмом году я был уже бесконвойным, но полный конец моего наказания был еще далек. Приговор мне смягчили, и скоро-скоро я должен был перестать быть заключенным, а стать ссыльным. Это значило - минус сорок восемь городов. Ехать мне было все равно куда, потому что без этих сорока восьми городов, именно без них, и не могла вернуться моя прежняя жизнь. И семью я пока не хотел разыскивать и тем ставить ее под удар. Я работал в лагере на ткацком производстве. Как-никак я до войны был уже профессором-экономистом, и я выдвинулся. Стал бригадиром-нормировщиком, потом старшим нормировщиком. Дело я вел умеючи. Заключенные на меня не особо жаловались - работали там в основном женщины. Начальство было очень довольно - за много лет у них впервые сходились балансы. И вот я пришел к начальнику лагеря с просьбой - кончится мой срок, прошу оставить меня на той же должности вольнонаемным на все время ссылки, пять лет, я тут прижился. Начальник мне вот как ответил: "Да я б тебя с удовольствием оставил, мне с руки. Но - не разрешат! Ты пойми, профессор, пока ты заключенный, все нормально - у меня старший нормировщик заключенный с высшим образованием. Никто не возразит. А как только ты вольный, за зарплату - анкетка нужна. А в анкетке у тебя что? Ссыльный, бывший ЗК, и 58-я статья. Не разрешат мне такого старшим нормировщиком держать".