Первый. Не понимаю. Все от меня чего-то хотят, а у меня ничего нет. А они чего-то ждут, ждут… а потом обижаются. Я же от тебя ничего не хочу.
Второй. Мне бы хоть кусочек твоих возможностей, что бы я сделал!..
Первый(не слушая). Ничего я не хочу.
Второй. Когда я в первый раз сказал в компании, что мы с тобой однокашники, меня оборжали. Ладно! Я припомнил некоторые подробности, некоторые фактики, детальки нашего отрочества - тогда ржать стало труднее и меня стали слушать. А потом уже просили рассказать о тебе. А я кобенился и не всегда соглашался. Я ничего не врал. Я действительно тобой заинтересовался. Я все про тебя читал, я смотрел все, что ты делаешь, я следил за всеми твоими передвижениями. Потом я стал подбирать за тобой женщин - ты оставишь, я возьму. Одну я даже отбил у тебя. Она ушла, но ты не знал, к кому. Она ко мне ушла. Я твоим именем с ними и знакомился. Как бывший друг. Я от твоего имени заказывал такси, и мне давали в пять минут. Я устраивался в дома отдыха, ходил на просмотры. Последний год я читал лекции о тебе и зарабатывал приличные деньги. Я знаю тебя как облупленного, и твои вскрики, что тебе, дескать, плохо, на меня не действуют. Ты в порядке. То, что тебе надо, ты рано или поздно получаешь. И при этом тебе как-то удастся не замараться. Ты не подлец - это правда, подлец, скорее, я, но ты и не человек и все человеческое тебе чуждо. Ты слизняк, слабак и головастик. По у тебя есть имя. И его жуют и жуют, год за годом. И я им живу как паразит. Что это такое? Обман? Ты обманщик.
Первый. Я чувствую, что ты меня хочешь обидеть, но это неважно. Важно, что ты прав. Я служу своему имени, и страх не оправдать его отделяет меня от людей. Оно не мое, оно надуто какой-то посторонней силой. Я ненавижу его.
Второй. Ладно, не хнычь! Давай запишем твое интервью. (Достает из сумки портативный магнитофон.)
Первый. Я не хочу, я не буду.
Второй. Будешь. Мне нужно для лекций. Только не ной, говори что положено. Ты же удачник, вот и рассказывай. (Включает.) Скажите, пожалуйста, несколько слов о вашем детстве. Где вы учились?
Первый. Иди к чертовой матери.
Второй. Это мы сотрем. (В микрофон.) В каком городе, в какой школе вы учились? Поддерживаете ли вы сейчас связь с вашими бывшими соучениками?
Первый. Иди к чертовой матери.
Второй. Это мы сотрем. (В микрофон.) В вашей работе, наверное, бывает много забавных случаев, расскажите один из них.
Первый. Я не буду говорить, выключи машину.
Второй. Почему это ты не будешь? Почему ты не хочешь помочь старому товарищу?
Первый. Потому что я не могу. Мне самому нужна помощь. Я в беде. Один.
Второй. Врешь, ты в порядке. У тебя имя.
Первый. Заткнись. Ладно, включай! (В микрофон.) У меня давно ничего не получается. Вы идиоты, если этого не замечаете. Впрочем, вы это замечаете, и вы не идиоты. Но вот что я хочу вам сказать: когда у меня получалось, - а у меня получалось, в этом я уверен, - так вот, когда у меня получалось, я ни разу не сумел потребовать за это награды. Я испытывал не гордость собой, а благодарность к тем, кто при этом присутствовал…
Второй. Хорошо.
Первый. Подожди, я вспомнил. Когда приходило так называемое вдохновение, я чувствовал, что исполняю не свой замысел, а другой, несравнимо больший и значительный. На мгновение все, абсолютно все становилось понятным и стройным, и мне казалось, что я в силах объяснить это всем. Поэтому в глубине души я никогда не мог связать вдохновение со своим именем. Это было не из меня, а откуда-то, через меня. И только в эти моменты я искренне любил людей и чувствовал оправдание нашего общего существования. Только после этого я мог по-настоящему любить женщину. Я исполнял свой долг и получал короткий блаженный отдых. И я был легок, весел и неутомим. А потом снова из глубины, изнутри приходил беззвучный приказ и возникал напев. А потом все подменилось. Потому что меня научили связывать это со своим именем и с людьми. Теперь много-много приказов от разных людей, а напева нет и не будет.
Второй(выключает). Пошла мистика, поповщина…
Первый. Это искусство, и я согрешил, забыв о нем. И я расплачиваюсь.
Второй. Ты эгоист. Зажравшийся эгоист! Тебя бы в мою шкуру. Я много нахватал. Я много могу. У меня все есть. Но чего мне это стоило! И стоит. Каждый день! Все, что я сделал, я сделал сам, без помощи высших и низших сил. Я разбивался в лепешку для людей, чтобы люди сделали хоть что-нибудь для меня. Почему же они не шепчут мое имя? Почему ты с трудом вспомнил - Овчинников? Почему ты мне ни разу не позвонил за столько лет? Ведь мы с тобой встречались, и я тебе дал телефон, но ты забыл и встречу, и телефон.
Первый. Забыл, извини…
Второй. Не извиняю. Позвони мне!
Первый. Ладно.
Второй. Сейчас! Позвони, пожалуйста. Я прошу!
Первый. Куда?
Второй. Мне позвони. Овчинникову. Возьми трубку, позвони!
Первый. Не надо истерик.
Второй. Я серьезно. Без истерик - позвони! 71-81-14. Попроси Овчинникова.
Первый. Ну и что дальше?
Второй. Маме будет приятно. Позвони и назовись. Для старой мамы будет праздник, что ее сына спрашивает такой человек. Я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?
Первый. Ну тебя к черту.
Второй. 71-81-14!
Первый набирает помер.
(Подсказывая.) Светлана Антоновна…
Первый. Как тебя по отчеству?
Второй. Коля, Коля, просто Коля.
Первый(в трубку). Колю можно попросить?.. Овчинникова… Светлана Антоновна? Здравствуйте… Это его школьный товарищ говорит… Нет, нет… Коли, наверное, нет дома?… … … ДОМА?
Второй сидит в кресле с закрытыми глазами.
Кто это говорит? Овчинников? Коля? Подождите одну минуту… Какой… Да, это я… Как ты меня узнал? Ну, странно… То по радио… Да какой известный… Коля! Я просто так… Надо же когда-то повидаться… Слушай, я тебе завтра перезвоню… Хорошо? С утра… Хорошо… До завтра… (Вешает трубку. С ужасом смотрит на Второго.) Кто ты такой?
Второй молчит.
Ты не спишь. Я вижу, что ты притворяешься. Кто ты такой? Зачем ты пришел? Молчишь? Чего ты хочешь? Ты меня испугал дальше некуда. Мне страшно. Тебе кажется, что ты знаешь про меня все, и ты действительно много знаешь про меня, а я не знаю, кто ты такой. Ты какая-то бесформенная безымянная отвратительная масса. Ты мой дурной сон, мне снились такие кошмары. Вот ты сидишь ночью в моей комнате и бесконечно неталантливо изображаешь спящего. У тебя напряженное лицо, и это выдаст тебя. У тебя подергиваются веки. Видимо, в твоем мозгу пробегают какие-то хитрые мыслишки. Может быть, там, внутри, ты хохочешь, изо всех сил напрягая рот, чтобы он не растянулся в улыбку. А может быть, тебе страшно так же, как страшно мне. Капельки пота выползают из-под волос на лоб. Чего же боишься ты, безымянный? Ты не Коля Овчинников, но ты его знаешь, ты знаешь Крашан, ты знаешь меня, ты знаешь какую-то Лену, с которой была страшная история. Ты всех знаешь и от всех чего-то хочешь. Ты - масса! Тебе скучно. И ты завистливо озираешься - а вдруг кому-нибудь интересно. Твой приход встряхнул меня, и я понял, что я богат, у меня есть мой мир. Он внутри меня, он мне дарован. И ты пришел отнять его. Но ты не в силах, ты не доберешься до того, что ты ищешь. (Треплет его по щеке.) Ах, какой ты плохой актер… Ну попробуй, расслабь мышцы. Начни со рта… Не сжимай губ. Расслабься! Освободи руки. Плохо. Ну, еще разок. Давай, давай, безымянный!
Второй. Я Коля Громов.
Первый. Я тебе не верю, безымянный.
Второй. Я КОЛЯ ГРОМОВ, я могу паспорт показать.
Первый. Вот-вот, для безымянных только и нужны паспорта, чтобы было хоть подобие имени и личности…
Второй. Не оскорбляй меня. Я Коля Громов. Я сидел за твоей спиной в восьмом, девятом, десятом. А в пятом классе я тебя бил.
Первый. А не врешь ли ты, что ты меня бил?
Второй. Я тебя бил, это факт.
Первый. А за что ты меня бил, Коля Громов?
Второй. Просто так.
Первый. А тебе приятно было бить меня?
Второй. Приятно.
Первый. У тебя комплекс убийцы, Коля Громов. Сперва ты должен быть уверен, что ты сильнее. Потом ты должен создать ситуацию, чтобы будущая жертва тебя обидела. Тогда тебе становится жалко себя, и ты можешь убить. Наслаждаясь. И в полной моральной правоте.
Второй. Слушай, ты, гений! Я простой человек. Я откровенный человек. Я живу, как люди. Я знаю две крайности: умею терпеть и умею бить. Все остальное посредине. Такой я, человек, мужчина. А ты изворачиваешься всю жизнь, чтобы не быть, как люди…
Первый. Зачем ты пришел?
Второй. Дай мне интервью.
Первый. С удовольствием.
Второй. Только без выкрутасов. Говори, что все говорят. Ты знаешь, что надо говорить?
Первый. Знаю. А для кого говорить?
Второй. Для нормальных простых людей, которые сделали из тебя знаменитость и теперь требуют - веди себя, как положено знаменитости. Поучай, задумчиво говори давно всем известное, тебя с удовольствием послушают. Ты можешь иметь грешки и можешь намекнуть на них - для слухов, это тоже нужно. Только не делай вид, что ты и в самом деле особенный и бескорыстный. Ну, так знаешь, что говорить?
Первый. Знаю.
Второй. Говори.
Первый. Включай. (В микрофон.) Я говорю для вас, простые люди. Для вас, всегда выступающих от имени многих и никогда - от своего имени. Потому что вам опасно иметь свое имя. Ваш паспорт, ваша фамилия - это только знак различия, кличка, которой вас вызывают из общего строя. Я говорю для вас, тех, кому скучно. ВЫ не знаете, зачем вы пришли на этот свет. Вы никогда не ощущаете гармонии целого, божественного соответствия времен и пространств. ВЫ, безымянные, не имеющие разума, чтобы понять, и не имеющие фантазии, чтобы создать свое. ВЫ, утверждающие свое существование количеством, плодящие не лучших, а себе подобных, всегда себе подобных, ВЫ, более всего почитающие акт, имитирующий размножение, ВЫ, умеющие терпеть и бить, по просьбе моего безымянного школьного товарища я говорю для ВАС.
Второй. Непоздоровится тебе, если люди это услышат…
Первый(продолжая). Сумею ли я вам угодить? Сумею. Вам нельзя не угодить, простые люди, потому что, если вы не захотите потреблять плоды моей фантазии, вы сожрете меня самого, и это тоже будет развлечением. Все, что вы не можете немедленно употребить для удовлетворения своей всеядной скуки, для вас сложно и ненавистно. Вы обладаете одним-единственным, но зато всепокоряющим талантом - умением опошлять. Любое прозрение, любое предвидение, любое вдохновение вы можете свести к бессмысленному полуфабрикату и поглотить. Вы называете себя созидателями, вы предъявляете свои права на все. Ваше право - право большинства. Вы ничего не создали. Создают только одиночки. Творит только жизнь, которую я для пущей вашей злобы назову Богом.
Второй. Давай, давай, выбалтывай дальше. Вон ты какой! Искал одно, раскопал другое. Ты же чсловеконенавистник! Ты фашист! Тебя надо уничтожить, как бешеную собаку.
Первый(после паузы). Стоп! (Выключает магнитофон.) Я не фашист. Я ненавижу толпу. А ты толпа. Даже когда мы говорим с глазу на глаз, - ты толпа. Вот я сейчас один, а ты можешь в любой момент свистнуть своих, и они прибегут. И тебя могут свистнуть - и ты побежишь. Это вы называете дружбой. Я никогда не побегу на твой свист, я не хочу дружить с тобой. Я хочу порвать с тобой, безымянный, навсегда. Сейчас я тебя ударю, чтобы ответить на твои удары в пятом классе. Я забыл о них, но ты прожил памятью о них всю жизнь. Я хочу выбить из тебя эту память как последнее, что нас связывает.
Второй. Тебе лучше не делать этого. Ты не умеешь. А я обучен. Не подходи!
Первый. Подойди ко мне сам, безымянный!
Второй. Могу. Погоди, не бей. Ты смел от бессилия. Я для тебя слизь, а ты для меня - враг! Ты в моих руках, что хочу, то и сделаю. Или тебя заставлю делать то, что захочу, и ты забудешь про свои фантазии. Говорю это от имени всех людей, которых ты сейчас оскорбил, от всех, за чей счет ты жил. А если ты меня ударишь, я тебя просто убью. И не пожалею. Ты такой же человек, как я, только изворотливее. Я умру, и ты умрешь, я без имени, ты с именем. Только ты раньше.
Первый. Ты опять говоришь от имени?
Второй. Да, я говорю от имени.
Первый. Я рад, что я твой враг. (Бьет.)
Второй хватает его, душит, бросает в кресло. Первый падает головой на магнитофон, и слышна перемотка - визгливый голос, кричащий все задом наперед. Второй закуривает дрожащими руками.
Конец
Кацивели,
1972 г.
РОЖДЕСТВО НА ЧУЖБИНЕ
(Приключение)
Виктор Георгиевич шел в толпе по улице иностранного города. Виктора Георгиевича душило раздражение. Все оказалось серьезнее, чем он предполагал. Город и страна проявляли себя прямо враждебно к нему. Он не привык к этому. Он выучил на местном языке "добрый день!", "пожалуйста" и "спасибо". Он исправно громко произносил эти слова, а потом вежливо-медленно говорил по-русски, и даже, в угоду интернационализму, переставлял все ударения: "Прошу, показать он ту юбочку размер пятьдесят", - и более того, выставлял перед лицом продавщицы растопыренные пальцы - ПЯТЬ! Чтобы еще более объяснить - пятьдесят! Его НЕ ХОТЕЛИ понимать. Очевидно - НЕ ХОТЕЛИ! Потому что… чего ж тут не понять?
Перед ним стояло человек шесть, все женщины, и подолгу болтали с продавщицей на своей тарабарщине. Продавщица носила туда-сюда юбки, кофты, разворачивала, рвала дорогие пакеты. Чего-то смотрели, цвет подбирали, мяли, опять заворачивали и все лопотали, лопотали… В магазине было жарко. Виктор Георгиевич не привык к очередям. То есть привык, но сам в них давно уже не стоял. Всегда был другой ход. Заграница столкнула его с очередями, с унижением, сразу обнажив свои язвы. И главное - долго. Взял - уходи! Нет, они болтают. О чем? Товар есть - бери, вали. Нет, болтают. Виктор Георгиевич подумал, что эта баба знакомая продавщицы, подружка. Но когда та отошла, а продавщица стала и со второй так болтать и опять таскать туда-обратно, Виктор Георгиевич решил: "Нет, не подружка". А Виктор Георгиевич был человек наблюдательный.
Виктор Георгиевич вежливо-терпеливо ждал. Но когда покупательница совсем зарывалась в кучу, а продавщица на секунду подымала свои красивые глаза от шмоток, Виктор Георгиевич и пользовался. "Добрый день, здравствуйте! - выкрикивал он по-иностранному, и дальше раздельно - Прошу показать он ту юбочку размер пятьдесят!"- и выпучивал пальцы. Продавщица не могла не слышать (женщина впереди Виктора Георгиевича даже слегка шарахнулась от его вскрика), но продавщица ДЕЛАЛА ВИД, что не слышит. А на третий раз вдруг повернулась резко, прямо в глаза ему уставилась, что-то прошипела довольно громко и опять принялась таскать тюки передней бабе. Виктор Георгиевич понял, что его отшили, не так он был прост, чтобы не понять. Но почему? И главное - и это было особенно угнетающим, - он… ну совершенно ни одного слова не разобрал. Да ведь это сознательно, это нарочно делается!
С горечью и укоризной вспомнил он слова Сервантеса, написанные на стене гастронома в полуподвальчике на углу Невского и Литейного: "Ничто не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как ВЕЖЛИВОСТЬ!" Но разве Им это объяснишь?! Потом подумалось, что, если бы эту большеротую, большеглазую… приголубить, она бы поняла, с кем имеет дело, и не так бы забегала перед ним. Но опять же и этого не объяснишь. "Неужели и ЭТО у них другим словом называется?"- изумился Виктор Георгиевич и самим фактом изумления впервые в жизни коснулся мысленно науки лингвистики… Тем не менее жарко было отчаянно. Абсолютно зря надел он кальсоны… Конечно, надо было идти с Николаем Ивановичем и уродкой переводчицей Евой, но его угораздило сегодня рвануть одному. Во-первых, всегда был уверен, что одолеет любую стенку, а во-вторых…
Во-вторых, деликатный момент… Николай Иванович в любом магазине, когда доходило до расплаты, умудрялся достать из кармана меньше денег, чем требовалось, бесконечно долго шарил, не находил, а потом небрежно и, вместе, категорично говорил Виктору Георгиевичу: "Ну-ка, Витек, подкинь покуда… сколько там?.. Одиннадцать этих ихних… трипперов…" И так порядком перебрал монет, а напомнить было неудобно.
Виктор Георгиевич шел в толпе по улице иностранного города с тоской в душе и с пустыми руками. Нет, он не спасовал, не такой он был человек - достоялся и сосредоточил наконец на себе внимание продавщицы и с помощью долгих тыканий пальцем заставил подать "ту самую юбочку, размер пятьдесят", но юбочка-то оказалась не юбочкой, а штанами непонятного назначения. Виктор Георгиевич, весь в поту, отступил. Проклиная продавщицу, город и страну, спустился ниже этажом в мужской отдел. Пот лил ручьем. Тут он сделал спасительный маневр. Из бесконечного ряда костюмов выбрал первый попавшийся и спокойно понес его в примерочную. Задернул занавеску, быстро разделся и снял наконец мучившие кальсоны, сунул в карман пальто. Через минуту он снова вышел из примерочной и повесил костюм на место. Стало легче, но тоска не проходила. Да еще карман пузырился от кальсон, раздражал.
Виктор Георгиевич шел в толпе. Толпа оскорбительно-непонятно журчала на своем муторном языке. Он сталкивался со встречными, чертыхался. И ему кидали в лицо короткие картавые словечки… Виктор Георгиевич отрулил с середины людской реки к берегу. Но и там течение несло. До Нового года было еще семь дней, но здесь, на чужбине, уже вроде гуляли, уже пахло легкомысленным праздником… Темнело. Гудящий поток раздвоился. Огни площади остались слева. Виктора Георгиевича отнесло направо, в узкую кривоватую, но тоже неплохо освещенную улицу. Вдруг посвободнело. Можно было идти сюда или туда…
"Зайду в универмаг, попробую еще раз", - подумал Виктор Георгиевич и отдался небурному ручейку. Вплыл в универмаг.