Удивился Старик, на это глядючи. Почесал себе лоб, да тряпку со лба и сдвинул. Осветилось все утро-фиолетовым светом, и видно стало, что все в Центре слепые и глухие. Хотел Старик по молодой привычке посмеяться надо всем этим, да не может. Нет с ним юмора, а в одиночку как рассмеешься?
Не знает Старик, куда дальше идти, что делать, о чем думать. Стал на месте и принялся вывески читать.
На одной написано: "Будущее - за нами!"
- Как это? - сказал Старик самому себе. - Если будущее уже где-то там, за нами, то где же тогда мы?
На другой:
"Страхуйте жизнь! Кому приятно
Немедля умереть бесплатно?!"
Подумал Старик, да ничего не придумал, что на это сказать. Задрал Старик голову, а наверху большими буквами: "Раздувайте ветер перемен в соответствии с принятыми решениями!" Глянул вбок, а там маленькими: "Мудрые советы за полцены. Вход за углом".
Завернул Старик за угол и вошел к мудрецу.
На мудреце было гладкое еще лицо с очками и белый пробор в черных волосах. Мудрец сидел за большим столом. На столе стопкой лежали книги. На книгах лежала пыль. На пыли лежала многоцветная кошка.
- Давно дурью маемся? - спросил мудрец и сощурил под очками глаза.
- Да пожалуй что давно, - отвечал Старик. - Жить я разучился. Сомневаюсь, с какой ноги с кровати вставать. Юмор потерял. Ночью Птица Феликс явилась. Шишку набил. Все насквозь вижу. Радости нет. Смысла не ощущаю.
- А зубы не болят? - спросил мудрец.
- Да вроде один сверху начинает.
- Экая у вас куча всего. Надо вычленить, - сказал мудрец и погладил кошку. Кошка зашипела и укусила его за палец. Мудрец достал из ящика пластырь и заклеил палец. Старик заметил, что у него много заклеек на руках.
- Терпеть умеете? - спросил мудрец.
- Пробую, - отвечал Старик.
Мудрец встал из-за стола, подошел к Старику и зажал ему нос двумя пальцами, а другой рукой ловко заклеил рот пластырем. Сидит Старик без дыхания. В висках стучит, в глазницах пот выступает, внутри жар клокочет. Мычит Старик, руками хватается. Разжал мудрец нос.
- Так лучше? - спрашивает.
- М-гу-у! - кивает Старик.
Содрал мудрец с его рта пластырь.
- А так еще лучше?
- Лучше, - выдохнул Старик.
- Ну вот, - сказал мудрец и опять сел за стол. - Это вы немного наедине с самим собой побыли, без всякого сообщения с миром. А теперь садитесь вон в то железное кресло. Руки всуньте в лямочки, ноги в петельки. Всунули? Удобно? Ах, телу от железа холодно? Сейчас погорячеет.
Нажал мудрец кнопку на столе, и задергался Старик в кресле. Бьет его током электрическим, и сжимает, и растягивает, и мелкой дрожью трясет. Хочет крикнуть Старик, да голос отнялся.
Отключил мудрец ток и спрашивает:
- Так лучше?
- Ой, лучше, - говорит Старик.
- Ну вот, - сказал мудрец. - Это вы сейчас в полном контакте с миром были, до абсолютного забвения себя. Что же это у нас получается? И с миром плохо, и без мира плохо.
Тут мудрец опять погладил кошку. Та зашипела и сызнова укусила его за палец. А мудрец палец пластырем заклеил и говорит:
- Ну вот! Мир живет среди человека. Человек живет среди мира. Потому всему нужна мера! Вот, скажем, этот кот по имени Панкрат - будь он в десять раз больше, он бы меня съел, потому что сильно меня не любит. Но ему дана своя мера, и он только укусить за палец может. И отсюда возможность нашего сосуществования. Очень просто! Человек есть тип. Типов таких всего восемнадцать. Девять - мужских и девять - женских. Внутри типа все на одно лицо. И у каждого одинаковое количество жалости и подлости, глупости и хитрости, здоровья и болезней. У меня все эти типы записаны, и я ясно вижу, что вы есть тип номер шесть, только порченный тем, что своей меры не знаете. Хотите вы быть веселым, как тип номер восемь, и нечувствительным, как тип номер два. А еще хотите, чтобы вас любили, как женский тип номер семнадцать. И потому скособочилось ваше нутро, а вы думаете, что мир кривой стал.
- Что же мне делать? - прошептал Старик.
- Узнать себя и не колыхаться. Вы шестой, и шестым вам быть! И всегда ваше дело будет шестое. Платите все деньги, которые при вас, а я вам дам рубль сдачи. Это будет полцены, потому что совет мой - бесценный.
Отдал Старик деньги, взял рубль и пошел к дверям. А от дверей спросил:
- А Птица-Джентльмен Феликс Мария-Удаль-Ман ко всем шестым типам является или только мне?
- Знаю я ее, большой он дурак, - сказал мудрец и поднял кверху палец. - А относится он к типу номер двести пятьдесят один, но это уже типы не людские и не животные, а метафизические, и у них своя нумерация.
В этот миг Панкрат, еще и не будучи поглаженным хозяйской рукой, вцепился с визгом в мудрецов палец, крепко вцепился. Завизжал и мудрец, толкнул кота. Панкрат подскочил кверху, растопырив когти и глаза, завис в воздухе, а потом рухнул на стол, взметнув пыль и нажав лапой на кнопку в столе. Стул железный затрясся и зарычал. Панкрат прыгнул на стул, взболтался в нем и с диким взмявком перелетел через всю комнату прямо на Старикову голову. Слетела с головы повязка. Осветился кабинет мудрости утро-фиолетовым светом. И увидел Старик, что нет у мудреца сердца, а вместо него червовый туз. И еще увидел, что мозги мудрецовы точно на такой же пробор расчесаны, как и волосы на голове.
Повязал Старик тряпицу и вышел. А уж с улицы заглянул в окно. Мудрец заклеивал палец пластырем, а Панкрат хлебал молоко в углу и поглядывал на мудреца желтым глазом.
Высоко ли, низко ли солнце стояло, а только не видно его было - заволокло небо тучами и пошел пузырящийся в лужах дождь.
У Старика ботинки промокли. Стал он искать, где бы укрыться, и зашел под большую вывеску
"КООПЕРАТИВНЫЙ ВОКЗАЛ"
Дело новое, привлекательное. Всюду краска свежая, дощечки с указателями, людей множество. На первой полосе в самолет грузятся, у второй платформы поезд стоит, к третьему причалу пароход привязан. Все гудки подают, но с места не трогаются. Горючего пока нет, рельсы еще не проложены, реку к пруду еще не подвели. Не совсем развернулся кооператив, пока только вокзал построили. Но вокзал хорош - и рестораны, и закусочные, и туалеты беломраморные, и кассы. Очереди всюду маленькие, уютные - потому что цены довольно высокие. Вдоль очередей пирожки на тележках возят. Радио объявляет, кому в какой транспорт заходить, а кому уже выходить пора. На большой доске в три колонки все города, какие есть на свете, записаны. Возле каждого зеленая лампочка мигает, а поверх доски надпись: "Покупайте билеты куда попало!"
Любит народ свой вокзал, тянется к новым формам обслуживания, не жалеет денег.
Без билета в вокзал ходу нет, а у Старика всего рубль остался. Но дождь не жалеет, пуще идет, вода уже внутри ботинок хлюпает. Купил Старик самый дешевый, какой был, билет за семьдесят копеек до станции Зарезово, посадка в 17. 45, высадка в 17. 50. "Ничего, - думает, - авось пока дождь пройдет". И вошел Старик с толпой под стеклянные своды. Мотается под высокой крышей по сухому полу, радуется.
И кругом все веселые. Один даму в Париж решил прокатить - к самолету бегут, другой с малыми детьми в Америку отплывает, третий вырвал немного времени на родину, в Улан-Удэ, съездить. Никому отказа нет, всем билеты достались. Да, правда, и дело недолгое - вон тот с дамой уж из Парижа и возвращается, и прямо в закусочную. Хорошее время настало!
Вдруг хлопнул кто-то Старика сзади по спине. Обернулся Старик. Стоит перед ним хмельной веселый человек, полголовы лысая, вторая половина кучерявится.
- Это ты? - спрашивает полулысый.
- Я, - говорит Старик.
- Здорово, старик! - говорит полулысый. - Ты куда собрался?
- В Зарезово, - говорит Старик и замечать начинает знакомое что-то в полукучерявом.
- А я тут с компахой в Куалу-Лумпур смотался, - говорит тот. - Пошли с нами в ресторан. Мы перед отъездом обед заказали. Теперь уж, наверное, подали.
В ресторане веселый свет горит. За большим столом человек двадцать, а тарелок, рюмок, стульев - и того больше. И Старику место нашлось. Большой ресторан, цветной ресторан! Зелень зеленеет, серебро блестит. В полстола рыба заливная легла. Из дверей шашлыком пахнет - вот-вот заносить начнут. Девушки белыми зубами улыбаются. Из ушей, из грудей камешки посверкивают. Мужчины все седоватые, пузоватые, но веселые, крепкие. Официанты на стол икру мечут - каждому по вазочке. Музыка за стенкой крякает.
- Ха-ха-ха! - смеются все за столом. - За Анастаса!
Встал тут полулысый и говорит:
- Спасибо вам, но только за меня уже было поднято. А выпьем мы за моего старого друга - вон он сидит. Как живешь, старик?
Смотрит Старик во все глаза - неужто это Анастас, с которым вместе за одной партой сидели, вместе жить начинали, шутки шутили, бедовали? Вместе в гору житейскую взбирались, вместе с горы покатились, да там, под горой, и потеряли друг друга.
- Все я помню, - продолжал Анастас, - ничего не забыл. Вот только имя твое, хоть тресни, из головы вылетело. Как зовут тебя, старый друг?
- Петр… Я Петр, - сказал Старик с трудом, потому что отучился в одиночестве своем выговаривать собственное имя.
- Петр! Камень! - закричал Анастас. - Так выпьем за то, что не превратился этот камень в пыль! Ни крошки от него не откололось. Вот он с нами, крепкий, как мы. Поцелуйте его, соседние девушки, и ты, Лиза, и ты, Манана!
Слева налетела на Старика белая волна волос и зеленые глаза, справа - черная челка над угольным взором. Два благостных запаха: один - как травы скошенные, другой - как вода морская. Расцеловали его веселые девушки, и кругом пошла голова Петра-Камня.
Вечер наступил, и был он, словно пляска - и все вместе, и парами. То по четверо в машины садились и ехали куда-то. То змейкой по лестнице поднимались. Вдруг оказывались вдвоем, втроем на мягких ковровых диванах. И опять накатывали на Петра две волны: одна - травяная, другая - морская. Кого-то теряли, кого-то находили. Тепло и шумно текло время. И разобрал Петр сквозь шум, в разговорах и шепотах причину такого веселья.
Загадало государство шесть волшебных чисел, кинуло их в общую кучу - поди найди! Написали бумажки - на каждой по сто чисел. Люди купили бумажки и стали думать - какие цифры волшебные? Многие ломали головы, книги толстые листали - не знают, пальцем в небо тычут. Тут вышел Анастас со своим листком и сказал спокойным голосом:
- Цифр этих шесть, ни больше ни меньше, и почувствовал я их нутром моим, и вот они какие - один, два, три, четыре, пять, шесть! Ибо все на свете просто, и быть посему!
Ахнуло тут государство, подивилось Анастасову уму.
- Правильно, - говорит, - отгадал ты загадку. И вот тебе за это мильен!
Пляшет умный Анастас, остатки кудрей на голове подпрыгивают. Целует умный Анастас веселых девушек. Обнимает друга Петра и говорит ему:
- Все на свете просто, и ты будь простым. Бери, что хочешь, и пользуйся, мы ведь молоды!
- Где же мы молоды? - удивился Петр.
- Да здесь и молоды! Где мы есть, там и молоды. Все как было, так и будет, и ничего не уходит.
- Не уходит? - сомневается Петр, - А папы наши и мамы ушли, жены наши и дети ушли, день сегодняшний смутный ушел. Они-то все куда?
- Не трогай, не трогай, не трогай этого, - сказал Анастас и прижался лысиной к Петрову лбу, глаза к глазам приложил. - Видишь меня сейчас?
- Не вижу, - говорит Петр, - слишком близко.
- То-то! - хрипит Анастас. - Близких никогда не видно, а когда они вдаль уйдут, то их тоже не разглядеть. И потому ты один, а остальное - твой сон. И вот тебе моя тайна - я есть и буду всегда.
- Как пустопорожняя Птица Феликс? - мутно спросил Петр, но Анастас уже не слышал его. Он бежал по комнатам и окликал друзей:
- Надоело тут, надоело тут, к художникам, к художникам, в мастерские, в мастерские!
Взобрались в мастерские. Нанесли с собой бутылок, банок и кусков. Пошло мастерское веселье. Анастас каждому из гостей по тыще подарил, а художникам по две. Разговорились художники.
Художник Никанор сказал:
- Весь мир состоит из мелких частей. Я каждую эту мелкую часть рисую. Вот забор. У забора дерево. Под деревом трава. Все это находится у меня на даче, но еще находится вот на этой картине. Видите? Вот стол, на столе кружка. В кружке молоко. Оно скисло. Все это находится у моего деверя и еще вот на этой картине. Видите? Вот столб, на столбе фонарь…
- Видим, видим! - закричали гости, словно прозревшие. - Как интересно! Вот лодка. В лодке ведро. В ведре пусто. Как здорово! А только зачем это, Никанор?
- Я ждал этого вопроса, непонятливые вы люди! А это затем, что мир стареет. Части его портятся, и я каждой части готовлю замену. Чтоб всегда трава росла, чтоб всегда у треклятого деверя молоко скисало, чтоб всегда в лодке про запас ведро было. И потому я полезный экологический человек, а вы все - шваль.
Выпили за Никанора.
Художник Евсей сказал:
- Мир нужно понимать не по частям, а в целом, чтобы он не рассыпался. Потому я создаю всего одну картину, и она еще не закончена. Я ее от ваших равнодушных глаз простыней завесил.
- А что, а что под простыней? - замяукали Лиза и Манана.
- Прочь, развратные! - крикнул Евсей. - На этом холсте я объединю все свои мысли. Я на нем напишу мильен раз слово "концепция". И, когда ниспадет простыня, преобразится мир оттого, что хоть один человек его целиком понял. Человек этот - я, а вы все - шваль.
Выпили за Евсея.
А третий художник так сказал:
- Зовут меня Бездыр Постылов. Имя мое известно только в заграничных странах, а здесь его никто и слыхом не слыхал. Родная мать и то меня не знает, потому что имя мое выдуманное, а на самом деле меня зовут Баздык Битонов. Но вы ведь и этого имени не знаете, ибо вы есть шваль. А вот я сейчас отдам мои две тысячи, полученные от Анастаса, - тому отдам, кто угадает, где у моей картины верх, а где низ. - И показал он что-то вовсе несусветное, холст, масло, аппликация, тридцать восемь сантиметров на пятьдесят два.
- Низ сверху! - закричали одни.
- Верх сверху! - закричали другие.
Засмеялся Бездыр Постылов горьким смехом и говорит:
- Вешается моя картина не на стену, а на потолок, четыре ниточки на четыре уголка, изнанкой книзу, и смотрится на просвет. И нету у нее ни верха, ни низа, ибо сама она есть сплошной верх, и шиш вам с маслом вместо двух тысяч, сколько же тупиц на этом свете!
Выпили за Бездыра.
И за Лизу с Мананою. За Петра. Снова за Анастаса. За Лазаря, в углу уснувшего, за Прасковью, с Яковом уединившуюся, за самого Якова. За Христофора, по дороге потерявшегося, еще за Анастаса. И за Павла Аркадьевича Новожилова.
Очнулся Петр неведомо где. Голова на чьем-то животе лежит, руки подушку обнимают, под телом ковер шершавится. Свежим сеном пахнет. Хотел встать - ноги не сгибаются, не пускает что-то. Испугался Петр и открыл глаза. Живот оказался Лизочкин, ковер на полу лежит, а ноги Петровы под низкий диван засунуты.
Выполз кое-как, огляделся. Лампа одна в углу горит. Впустую шипит под лампой радиола. Дождь в окошко бьет. А в мастерской словно после побоища - лежат кто где, кто с кем, храп стоит. Евсей голову на стол уронил. На столе Манана вокруг вазы с апельсинами обернулась. Умный Анастас на диване калачиком сложился, причмокивает - видно, сны хорошие снятся. Бездыр с Никанором, взявшись за руки, на кровати, а поперек них Лазарь. Прасковья с Яковом с кресел свесились. А Павел Аркадьевич Новожилов, толстым животом кверху, по стойке "смирно", прямо на полу лежит, головой во входную дверь упирается. И во всю стену надпись соусом Кетчуп: "Концепция!"
Голова у Петра раскалывается. Потрогал он ее - ан глядь, повязки нет. Потерял. Шишку нащупал - меньше. И вдруг как стукнуло в голове: а где же утро-фиолетовый свет? Кончился, видать. Прозрачности не стало. Что лампой освещено, то и разглядеть можно, остальное в тумане. А что внутри, что под покровами спрятано - и вовсе черно. Глядит Петр - мутно на душе. И мильен Анастасов замутился - вроде не из волшебных он шести чисел возник, а вовсе из другого источника, какого - неведомо. И девушки Лиза и Манана, что спят с распахнутыми ртами, теперь показалось, какие-то тертые. И художники, что так ясно и мир и себя определяли, уткнулись друг в друга, как кутята бездомные.
- Сиротство! - прошептал Петр и, высоко подняв ногу, перешагнул через Павла Аркадьевича Новожилова.
Долго ли, коротко шел Петр под дождем, а только радио в чужом окошке гимн заиграло. Полночь. Ни души на улице, одни дома. А после и улица кончилась. Пошел пустырь. Слышит Старик - кто-то ящиками железными на пустыре гремит. Подошел поближе. Замолкли ящики. Голос спрашивает:
- Время знаешь?
- Знаю, - говорит Петр.
И помолчали.
- Ну и сколько? - спрашивает голос.
- Уж за полночь.
- Только-то! Тогда можно не спешить.
- А ты чего делаешь? - спросил Петр. _
- Я мусорщик, - сказал человек. - Из малых ящиков в большие ссыпаю. А в два часа придет машина. Погрузим большие ящики и повезем далеко. До рассвета будем ехать.
- А дальше что? - спросил Петр.
- Сожжем мусор в большой печи. Потом вернемся. Я малые ящики по местам расставлю. И опять живите, утро настанет. Закурить есть?
- Есть, - говорит Старик. - Возьми.
- У меня руки грязные, - говорит мусорщик. - Положи мне папироску в зубы да огня поднеси.
Так и сделал Старик. Первая спичка потухла под дождем. Вторую ветер задул. А от третьей пламя Петр осторожно в ладонях схоронил, поднес мусорщику. Затянулся тот папироской, пустил дым и говорит:
- Сла-а-а-а-дко!
Вышла луна из-за тучи. Осветила железные ящики и мусор в них. Осветила весь пустырь и далекие дома. Осветила двух людей, которые стояли курили и смотрели друг на друга.
- А что ты все улыбаешься? - спросил Петр.
- Смешно, - сказал мусорщик и выплюнул окурок в бак. - Чего ты здесь стоишь и вонь нюхаешь? Ты, может, из жалостливых и меня жалеешь? Так не надо. Я ночную работу люблю. А когда на рассвете обратно с пустыми баками едешь - так вообще князем себя чувствуешь. Поем мы с шофером и смеемся.
- А чего смеетесь-то? - все допытывался Петр.
- Смешно, - сказал мусорщик, обнял малый бак и потащил его к большому. - Крышку откинь, не побрезгуй.
Петр поднял крышку. Из бака толпой выскочили голуби и кошки. Мусорщик поднатужился, поднял свой малый бак и вывернул его в просторы большого.
- Все люди в очереди стоят, проталкиваются, кто за кем занимал, выясняют. А я самый последний - всем в затылок, за мной никого. Там впереди кричат, чего-то получают. Еще какие-то подбегают, мы, говорят, стояли. Я пропускаю. Стойте дальше, раз стояли. Все равно, что там впереди наполучали все в мусор уйдет и мне достанется, а я вывезу и сожгу. Чтоб хоть позади нас чистая дорога осталась. Может, когда по чистому-то, совсем новые подойдут. - Мусорщик ухватил ящик. - Вона, всё ломают, всё бросают, всё теряют! - И снова поставил бак на землю, запустил в него руку в грязной рукавице. - Миска вот с горохом недоеденным, новая, а уж мятая…
- Это у доктора, когда дрались…
- Обрезков пластырей вон целая пачка…
- Это мудрецов пластырь… Это Панкрат его…
- Билет до станции Зарезово. И ненадорванный. Кому надо было в Зарезово?! Да и не больно надо, раз не поехал…