И не хуже Мизгиря понимает он, что если и не видно еще всего дерьма награбленной роскоши, не повылезло наружу, то это дело времени лишь да некого, до конца не поддающегося выкорчевке стыда ли, страха совкового или какого схожего комплекса, отечественному жулью присущего. А по атавизму совковому этому судя, можно предсказать, что границы нового, в натуре, сословия будут всё непроницаемей становиться для прочих, кроме разве прислуги, всё дальше будет расходиться с народным их трефовый интерес, и к чему приведет такая пародийно-ускоренная и вполне безумная раскрутка этой самой что ни есть феодальной парадигмы - без намека на аристократию, вдобавок! - никто ни думать, опять же, ни знать не хочет…
Он сказал это Воротынцеву, уже курившему, в угол широкого дивана пересевшему от тесно заставленного табльдота. К нему, общему столу, соратники подъезжали-собирались всяк в свой черед, с делами покончив, ужинали, не дожидаясь других, делились новостями местного бомонда и отдыхали, стучали шарами в смежной бильярдной с баром - члены правления, составившегося давно, похоже, и уже не ради газетки.
- Уже привела, к Смуте… - Слово это, видно, не чуждо было лексикону и понятиям хозяина. - Думают потом, задним числом и умом - если он остался еще. В эмиграции, вот еще место, где думать начинаем… А я хочу дома жить и нигде более. Нет, выправлять надо, противостоять этому. Потому и позвали вас.. в союзники, да, попросили: палку ведь, чтобы выпрямить, надо в другую сторону малость перегнуть, не без этого. Ну, вы-то понимаете… - Он внимательно глядел, хотя в позе-то самой расслабленной пребывал, полулежа. - И вы правы: феодализм мафиозного толка, да еще без аристократии - это даже не тупик, это хуже… К тому идет, соглашусь. С быдлом рабочим, по терминологии некоторых, никто ничем делиться не собирается, и это уже явным стало, мало того - политически, законодательно обеспеченным… весьма неосмотрительно закрепленным, опасно! И не надолго. Сословное сотрудничество в колыбели душат, и я не знаю, по чести говоря, на что они там рассчитывают…
- Вы полагаете, что они хоть что-то считают там, думают?
- Да, это я перехватил трошки, пожалуй, - дрогнул в усмешке усами Леонид Владленович, замял сигарету в пепельнице, - переоценил их инстинкты хватательные, рефлексы. Для думанья, кстати, там янки сидят у рыжего прохиндея, советники - целый штаб, за сотню рыл… Рыло суют.
- Вот оно как… А информацию, конкретную?
- Дам. Но - инкогнито. Для всех без исключения. - И посмотрел долгим - для пущей внятности? - взглядом, степлил глаза. - Правильно делаете, что под себя берёте всё… так и продолжайте. Распустишь - потом не соберешь, человек наш распустёха. И с этим… с Левиным, в случае чего, не стесняйте себя - незаменимых нет. А на мои - при других - сентенции всякие смягчающие не обращайте особого внимания… Ну, разве что внешне. Я работой вашей, газетой доволен. Гните своё, подстрахую. Так и как вам Вейнингер, перечитали?
- Силён. И самостоятелен, как кажется, самобытен даже - при тех же прежних моих оговорках. Не шарлатанит почти, не Фрейд. Ясно теперь, почему его век целый напрочь замалчивали…
- Почему ж?
- Сами понимаете, - улыбнулся Базанов. - Двух таких врагов могущественных заиметь - женскую половину и еврейство - это самоубийцей надо быть… Это умудриться надо.
- Вот именно, умудриться… Нет, ну что - Чубайс? - сказал он входящим с террасы Мизгирю и молодому полному финансисту с занятной, что и говорить, фамилией: Рябокобыляка. О чем-то наедине переговорить, верно, выходили в парк и даже как будто продрогли малость, вечер октябрьский свеж был, к коньяку поторопились. - Они, сдаётся мне, даже не знают, не вполне понимают, в какой стране живут… разве не так?
- Вот они-то как раз понимают, иначе б такими наглыми не были, - сходу включился Мизгирь, осторожно, держа на отлёте бокал, отвалился в кресло. - Ф-фу, натабачили… сатане, небось, кадите?!. Уж не знаю, как сильные стороны, а вот слабости её они на ять разнюхали, просекли. Ни одну слабину еще, между прочим, не пропустили, чтоб не сыграть на ней - подчас блестяще сыграть, вы заметили? Ни одной удачной попытки сопротивленья им не допустили. И если события развиваются по наихудшему варианту, а так оно и есть, то и правильно: дураков надо учить. Хорошо учить! Другой вопрос, можно ль их вообще чему-нибудь научить - в принципе. - И бокалом салютнул: - Но, тем не менее, за хорошую школу!..
- Да никакое не пониманье это, - более чем с неудовольствием поморщился Воротынцев, - а рвачество, заурядное самое… если б не масштабы.
- Допущу: отрицательное понимание. Отрицающее нас - что, легче нам от этого?
- Ненадолго всё, лишние траты… - повторил себя, своё хозяин, встал резко, заходил, как при зубной боли, и непривычно было видеть его в неспокойстве этом, в болезненной раздраженности, проступившей сейчас в таком деловито-значимом и корректном всегда, разве что усмешливом иной раз лице. - Огромные траты, гомерические - чего ради? Чтоб кучка мошенников порезвилась и… саморазоблачилась? Так их и без того видно, пробы же ставить негде… Ну, разгрохают, развалят - а дальше что, кто подумал?
- Дальше не им думать - нам… Нам.
Эта неожиданная, живая и родственная такая досада, никак не от ума, понимающего же, что история любит дурить, из бревна спичку вытесывать, тронула тогда Базанова - и, может, глубже сопереживанья простого… если уж воротынцевы чувствуют так, знают, то, выходит, вправду дело дрянь. Никем теперь, считай, не оспариваемая обыденная историческая дрянь.
На террасу вышел, к спящим уже, растерявшим почти всю листву деревьям, под высокий остудный покой ранней луны, не уходить бы из-под него.
Значит, в известность поставлен хозяин, принципал - и никем иным, как Владимиром свет Георгиевичем, больше некому. Ни рано ни поздно конфликты начинаются, в самый раз; да и положим, мудрено без них, как-то даже и противоестественно.
Он, впрочем, поначалу и за конфликт это не счел - много чести. На днях Левин положил на стол ему несколько полос, только что с принтера; он бегло стал просматривать их - и остановился:
- А это что за … дива? Из комсомольского репертуара?
Треть двенадцатой полосы была лихо разрисована Слободинским: симпатичная молоденькая ведьмочка с горящими глазами в кругу зодиака, а под знаками его астрологическая цыганщина, какой-то Э. Сибильской подписанная…
- С Владимиром Георгиевичем, с ребятами всё согласовано - все "за"…Любителей до черта развелось, надо и с ними контакт искать. Пусть читают, гадают себе - а мы им кое-какие меж тем разгадки подкинем…
- Гадают?!. - Сдерживая себя, пытаясь понять, он смотрел снизу в узко посаженные избегающие глаза Левина. Куда как трезвые люди, они шли на обман с простотою, какая хуже любого воровства - или почти любого… Нет, никак не зря сказано про эту простоту специфическую. - А думать кто будет?
- Ну, не они, это уж в любом случае, - нервно уже усмехнулся Левин, но глядел сообщнически, - не заставишь. Это ж кара для них - думать. Пусть гадают лучше, нам верят. Да у всех она сейчас, эта рубрика, в "партянке" даже, сам знаешь…
- Падающего - подтолкни, так? Год барана, дракона… десятилетье обезьян у нас, если уж точней! Все морочат, и мы туда же? Ладно. Себе возьми это, на память. Там что у нас, советы домашнего юриста были, по письмам? Или - "над собой смеемся", юмор?
Но Левин неожиданно упёрся, лицо его худое скопческое, и без того малоподвижное, маской стало, стянулось:
- Но единогласно же, вся редакция… мы обдумали, настаиваем. Терять такой контингент - зачем? Владимир Георгич сказал…
- Уже принял к сведенью, что он сказал. А еще чем людей дурить будем, решили? К каким шарлатанам в пособники?
- Но почему так ставить вопрос…
- А как его ставить прикажешь, на голову? Да и потом: решенья принимать вы будете, а людям добрым, разумным в глаза глядеть - мне? - Наверное, лицо его злым стало, потому как Левин вовсе отвернулся к окну, молчал. - Ничего себе, разделенье труда… Будем считать, что инцидента не было. Никакой этой и прочей паранормальщины у нас не будет - ни в каком виде. Полосу восстановишь. А этой Сибильской передай: сибилла, она ж и сивилла, с двумя "эл" пишется… Прорицатели…
Хотел добавить - "добровольцы", но сдержался. Добровольцы-пособнички одичания - игрового этакого, тихого смещения по фазе, и не понять сразу, что их-то, шатию-братию журналистскую, толкает на это. Ладно бы, нужда крайняя, или нажива, или даже уверовали бы сглупа в ахинею эту, дурь домодельную - так нет же, не скажешь… С останкинским отродьем - там понятно, там вполне рациональные придурки вроде чумаков-кашпировских и глоб всяких сполна оплаченный заказ выполняют; а здесь? Потворство массам одурелым, бездумность? Игра бездумная от скуки судьбы, от тоски ее предвидимой нынешней? И всё бы ничего, когда б не вываривалось в этом что-то темное и мерзкое, опасное - ко всему нынешнему вареву вдобавок.
Несамостоянье это. На ногах плохо стоят, куда подуло, туда и клонятся. А в подкладке - едва ль не равнодушие, всё до фени. И Карманов не устоял, Николай, жидковат в ногах оказался.
В буфетик нижний учрежденческий на обед спускаясь с ним, спросил: а ты какого хрена?!. "Да насели: надо! Ну, надо так надо, голоснули даже…" - "Кому надо - Левину? Мизгирю?" - "Похоже… Да понимаю, Вань, лабуда всё это. Против души - какая в нас осталась. - И в шевелюру лапу запустил, вздохнул: - Наличные остатки, неликвид… Думал, и ты в курсе". - "Думал он… Может, и у меня по этой извилине заскок в голове - ну, и что?!. Да хоть бы и один остался: на своём стой, своего держись!.." - "Тут заскочишь…"
И этот жертву из себя строит, баранью… Заигрываются, будто детки, переигрывают как неважнецкие актеры, остановиться не могут. Играть легче, чем всерьез жить, а плохие актеры упрямы, лгут и опошляют всё до конца - сами не зная, где мера этому, конец.
Мизгирь молчал, будто ничего не случилось, и его сомненье было взяло: уж не Левина ли эта затея, нос по коньюнктуре умеет держать, да и отстаивать взялся как своё; а Владимиру-то Георгиевичу с его известным гуманизмом подбрехнуть ничего не стоит, казуса ради… В любом случае, не без пользы это - показать, что не для прокорма только газета, а для дела. А заодно - кто в ней решает, отвечая за всё.
Но нет, осторожен весьма Левин, умён и со своим вряд ли бы вылез, ему одному она, собственно, и ни к чему, инициатива рисковая эта… значит, все-таки Мизгирь? С его подачи, нажима и подстраховки одновременно? Но не для того ж куратор сообщил обо всем хозяину, чтобы в неуспехе попытки своей признаться, - вот уж этого-то одного он бы никогда делать не стал, не из тех. И неизвестно, как подал это. Одно понятно: за содействием пошел - и не получил его, скорее наоборот…
Влиять хочет, это с самого начала, с организационной горячки заметно было, - и влиять не по мелочам, как сейчас; потому и мненье через ответсекретаря, протеже своего, организовал, полосу приуготовили, всё облегчили главреду, только подписать осталось… чем не версия? Подмахни он хотя бы разок, пойди на поводу - и это уже станет фактом его, куратора, едва ль не равного в газете авторитета, а дальше - больше…
Нет, полуверсия. Мелкотравчата для Мизгиря, для их отношений вообще. Куда как более важными для себя делами какими-то занят, никого в них не посвящая, газета ему - постольку-поскольку, нечто прикладное к его азарту жизни: крикнуть во всеуслышанье, шарахнуть, в смущенье ума и сердца привести оравнодушевших, сердцем облохматевших, кого презирает откровенно… Ну да, нетерпелив, тираж не терпится раскатать, читателя захомутать, тугодума и недотепу, к знанью повести, к делу осмысленному - даже и поехать, проехаться на нём… Знал, что заведи о том речь на редколлегии - главред упрется, скорее всего, и непременно переломит на своё; потому и попытался единогласьем заочным взять. Одно, может, понимать не хочет: в расчете на тираж не выхолостить бы дела. Старей старого, но всякий раз будто только вылупившаяся из яйца пря меж целью и средствами, родовая увечность любого дела людского, кроме землепашества, может, - что сверх обычного в том, диковинного такого? А частности всякие, шероховатости отношений пусть лучше в благой неизвестности остаются, в спасительной подчас тени ее - да, так-то лучше…
А вот на компьютер, ответсекретарю в ученицы, новенькую надо посадить, из Армении беженку-журналистку Ольгу, сразу, как с жильем устроится и выйдет на работу: пусть на пальцах грамоту осваивает, вёрстку особенно, - чтоб не без запаса, с подстраховкой… Компьютеров в городе мало пока, только вводятся-ввозятся, еще меньше работающих на них журналюг, так и не нашел подходящих Базанов, - а не миновать второй уже просить и своих обучать, хватит на машинках тарабанить, двойную делать работу. На подходе еще рекрутов двое, но в деле вроде не новички, штат будет закрыт, считай, с ним уже и на подписку можно идти. В народ, решивший будто бы переспать дурное время, и в том издревле какой-то ментальный, едва ль не тотемный смысл был - когда бы дали проснутся. Так ведь не дадут.
Но широк покров неизвестности, что и говорить, и не менее прикровенна связь эта меж Воротынцевым и Мизгирем, куда сложней старого, с банальным набором шуткованья всякого и подначек, приятельства - для лиц и глаз посторонних. Ощутима была зависимость их некая друг от друга - невольная, должно быть, не в их власти, - а потому и соперничество, если не противоборство, какое то и дело обнаруживало себя, вылезало за все рамки веселого препирательства. Его, Базанова, появленье еще больше, сдается, осложнило связь их, обострило, и причиной тому стала, похоже, именно эта скорая какая-то, нежданная, Мизгирем не предучтенная, видно, а Базанову льстившая симпатия к нему хозяина положения… Воротынцев явно делал ставку на него, с прицелом наперёд - но какую, настораживало, с целью какой? И свои, казалось, виды имел на него и куратор - помимо газетных, непонятные тоже… или это, как девке на выданье, ему лишь кажется? Но слишком для него мутно всё было в их делах, знает лишь, что поставкой электроники занимаются - купить втридёшева, продать втридорога - спекуляцией, по сути, к ней и свёлся весь нынешний бизнес пародийный, всего-то и разницы, что в масштабах: раньше у "Березок" шакалили, на торговых базах, теперь в "комках" и на стадионах бывших. А с политикой той же они вроде определились - на время хотя бы, всё отчетливей сознавал он, рано или поздно - выставят счёт, условия, и упованья все лишь на то, что они приемлемыми будут. Теперь надежда эта напрямую связывалась им с шефом новым; да и признать было пора, что Воротынцев чем-то все-таки ближе оказался ему, что ли, и даже интересней по трезвости взгляда, по точной, всегда обдуманной мысли, по чувству живому, наконец, чем затейливый во всех смыслах, резкий и непредсказуемый, опасно темный иногда поручитель, романтик самости и прагматик адвокатуры как таковой, на глазах, кажется, теряющей последние остатки совести - никогда-то ею, впрочем, не блиставшая. Но и в отношенья их вмешиваться, выгоды искать, эту симпатию используя, тем более подводить хоть как-то Мизгиря никакой охоты у него не было. Пусть разбираются сами; а он, под крышей соперничества этого и даже неких притязаний на него, будет делать единственное, что он умеет - свою газету.
На удивленье скоро и, по видимости, без нервотрепок выбрался из двадцатитрехлетнего, как он подсчитал, ярма Ермолин-Яремник, хотя в ярости пребывал шеф бывший - "тяжелый как сундук"… И объяснил с извинительной полуулыбкой своей, что Борис Евсеич, видите ли, и раньше никогда ни в чем ему не отказывал… ну, по той простой причине, что он и не просил у него ничего. Унаследовал он от общей их с Базановым школы разносторонний, выстроенный тщательно и разложенный по тематическим полочкам скептицизм, частенько навещавший его "остеокондрат" и целый свод афоризмов, почерпнутых у шефа - какой, кстати, и не подозревал, что говорит ими, как и дальний социально близкий его Журден - прозой. И споры, нет-нет да и возникавшие по всяким поводам, гасил порой одним из них, сакраментальным: "Не надо, знаете, утрировать, жизнь и без того сложна…"
Иногда, позвонив Мизгирю, заходила попить кофеёк Аля - под неизменный костромской сыр, который приносила с собой. Мизгирь доставал тогда из сейфика початую бутылку коньяка, конфеты, и все в общей комнате собирались - передохнуть.
- А что за Поселянин у вас такой, пейзанин? - Сегодня была она, скинув плащик, в строгом брючном костюме из какой-то темно-серой необычной, чернотой отливающей ткани дорогой; строгие тоже бровки под челкой, темные без зрачков непроницаемые глаза. - В номере прошлом… откуда?
- Мир-ровой мужик! - сказал Карманов, бравший у Алексея интервью. - Побольше б таких - не были бы, пардон, в заднице… Четко мыслит.
- Ну, положим, это и не мысль пока, - прихлебнул из чашечки Мизгирь. Из-за стола-стойки его импровизированной только голова была видна да нога в узкой брючине на ногу, большая рыжая, в весенней грязи туфля покачивалась в такт чему-то. - Предмысль. Мысль - это когда вперед заглядывают. А тут констатация общеизвестного с компиляцией политической - из готовых тезисов, в сущности. Выстроенная, правда, что скажешь. Но грубый, грубей даже меня, а это уж слишком…
- Правда груба, - философически заметил Карманов, на подоконнике пристроившийся со своей чашкой, поближе к гостье. - Грубиянка и скандальница.
- Однокашник мой. - Базанов глянул на Алевтину и не сразу отвел глаза. Материал, конечно, резким был, вызывающим, особенно же по части продажности люмпен-интеллигенции местной… задымилась шапка, с десяток их пришло уже, писем и опровержений, истеричных и всяких, а одно даже в копии, поскольку оригинал послан был свободолюбцем прямиком в неженские, по определению Яремника, органы… Нет, правильно сделал, что целиком дал, хотя возражения и были, - оправдалось результатом. И добавил, твердо: - Друг, старый.
- Дру-уг?! - удивилась, изумилась даже Аля, распахивая по-девчоночьи глаза. - Я не верю! Вы, тонкий такой, думающий - и этот, я не знаю кто… бурбон какой-то, националист. Почитать его, так нам диктатор какой-нибудь очередной нужен… Сталин, да, тиран!
- Я вовсе не тощий, - попытался он было отшутиться, но она и шутку не приняла даже, дернула плечиком. Зато хохотнул коротко, затаённо в своем углу Мизгирь:
- Тощий-тощий, не отказывайтесь! Я бы сказал даже - дистрофичный. Чахотка второй стадии с революционно-декадентским уклоном…
- А Францию вы любите?
- Францию?.. Какая женщина её не любит! Только эти, асфальт которые матом укладывают. Пролетарки.
- Да? Ну вот, разделили бы страну парфюма на… пять хотя бы частей - и вы что, осудили бы француженку-националистку? Или француза? - Впору любоваться было нахмуренным в попытке мысли какой-то лицом ее, губками надувшимися. - Еще и какой-нибудь легион воссоединения Франции создали бы тут же…
- Корпию щипать…
Это сказал Ермолин, спиною к ним горбившийся за своим столом; кофе свой с коньяком и сыром оприходовал он моментально и уже мараковал что-то на бумаге. Аля почти гневно обернулась на него: это кто еще там?!
- Ну, и что? - Она опять посмотрела на Ивана - сердито, как ребенок. Но осведомленность обнаружила: - Французы - они всегда националисты, и что из того?
- А ничего, - сказал он. - Я, в этом смысле, тоже националист.