- Я тоже, - подарил ей одну из добродушнейших своих ухмылок Карманов; он уже, кажется, доходил при каждом ее появлении до "потери чувства цинизма", как это констатировал Слободинский, и вел себя глупее некуда: услужить, обратить на себя внимание пытался, льстил грубейшим образом - суетился, одним словом.
- И я! И я!.. - подал голос Владимир Георгиевич, улыбаясь там до ушей, только что не хохоча.
- А ну вас! Это у них - а то у нас, в таком Вавилоне… я знаю, черносотенцы, вот кто такие вы!
- Как это вы нас… по-русски, - сказал снова, похвалил Ермолин. - Так нас и надо. А то совсем обнаглели, расчленяться даже не хотим.
- Как вам не стыдно, на девушку… - смеялась уже вместе с ними Аля, и так заразительно, мелкими зубками посвечивая, что сомнение брало: когда она искренней была, и была ль вообще? - На девушку, в политике ну ничего не… Лбы! Вы же тут собрались - лбы, высокие, а смеетесь как мужики! Как милиция. Вам сюда женщину надо - для смягчения нравов.
- Одну? Вот тогда самая свара и начнется… - Это в Карманове здравый смысл проснулся - впрочем, ненадолго. - Переезжайте к нам, Алевтиночка! Мы и кубизм примем и выдюжим, и даже супрематизм! Вас мы лелеять и кохать будем…
- И звать коханой, - входя, прибавил и Слободинский. - Хотите быть коханой?..
Вовсе уж трёп немилосердный пошел, и Базанов, захватив со стола молчавшего и только бледно улыбающегося Левина готовые материалы, вернулся в кабинетик свой. К декабрю решили на еженедельник перейти, знали газету и ждали уже, и надо поторапливаться было.
Скоро каблучки послышались - неторопливые, уверенные - и вошла Аля, без стука, чуть улыбаясь:
- Ну и команда же у вас!.. Я за неделю среди художников столько не смеюсь, как здесь, за полчасика каких-то. Иван Егорович, а я ведь пригласить вас пришла - всех, а сразу не сказала… И знаете, на кого? - Она села на кресло гостевое, кинула обессиленные будто руки на подлокотники, головку набок склонила. - Ох, сколько хлопот с этим было, дерганья…
- Знаю. На этого… на Шемякина. Вон информашка лежит, даём. А в другом номере - статью бы вашу, согласны?
- На всё согласна, - утомленно усмехнулась она, следя за ним из-под полуприкрытых, тронутых природными, не подрисованными тенями век. - Открытие тринадцатого; но вы такой занятый, что даже подходить к вам…
- Что самому даже противно, Аля. Засухарел. Двойные роды: газеты и… - И замялся малость - говорить? Да почему нет, раз уж начал. И не помешает ей знать о том. - Жена собралась рожать, так что можете представить…
- О, нет! - Она передернула плечами, почти судорожно, подобралась в кресле. И спохватилась, видимо, извинительно и даже смущенно улыбнулась: - Не хочу представлять - пока, во всяком случае. Это ужасно… я не знаю, но это такое в жизни женщины… Вам, мужчинам, и не понять, и… Сочувствия не дождешься даже.
- Из сочувствия именно, - вздохнул он, - и не смогу я на открытии быть, не обессудьте. Как-нибудь загляну потом, выберу время. Да и Шемякин этот… такая уж знаменитость?
- Еще бы! Запад завоевать!..
- Сомневаюсь в завоеваньях этих. Своё бы лучше отстоял… ну, это я так, к разговору нашему, - и кивнул в сторону общей комнаты, - тому. Занудствую. Видел где-то в журнале: графическое нечто, геометрическое, мелкое такое - он?
- Вот уж не знаю, - рассмеялась она, откинулась опять в кресле - набок слегка, каким-то изломом, извивом темным на мерцающей серебряно-бежевой обивке его. Вот где живопись - этот темный, черный почти зигзаг, смуглость бледная лица, бездонные, крылом волос притененные глаза… - Наверное. И вы всех художников так… интерпретируете?
- Да мне, честно говоря, как-то не до них теперь. Они где-то там витают, в космосе идей, миры творят свои; а я в земле увяз, - и с досадой двинул кипой бумаг редакционных, - в перегное этом… не вполне перегнившем. Мы, на самом деле, скучные люди, Аля. Рабочие информационной свалки, золотари. А информация подчас дурно пахнет, непроверенная особенно. Да и сама, извиняюсь, вонь человеческая… Вот и юморим - в отдушину.
- Нет, вы меня не разочаруете, - серьезно сказала она, села прямо, строго; но тут же и встала. - Есть же газета, результат - фу, какое казенное, тоскливое слово это… А что жена… уже скоро?
- Скоро, - улыбнулся он, и вышло, наверное, не очень весело. - На днях.
- Бедная.
- Ничего, разбогатеем скоро - не сглазить бы. - Явно прицелилась было эта уж никак не без опыта девица… осечка вышла. И совсем уж ни к чему давать ходу всякому такому, незачем; а потому добавил: - Жду очень, первый же. Парнишку бы.
- Мальчика хочет - жену не любит, так женщины думают…
- Чем думают?.. Бабья, простите, чушь это всё. Предрассудками набиты, как…
- Как?.. - с лукавым любопытством смотрела она на него.
- Как и … положено, - усмехнулся, наконец, Иван. - Но это уж тема другая.
- А я с вами согласна, между прочим… Ну, жду вас - позвоните, как надумаете. Это все-таки явление, в своем роде, глянуть стоит. - И неожиданным, темным и теплым блеснули глаза - блестеть не умеющие, казалось. - Буду вашим Вергилием, если не против…
- Нет, конечно, - встал он. - А что, тоже инфернальщина?
- Скорее, структура современности… Но кто-то мне сказал - и не Владимир Георгиевич, нет, - что каждый человек проходит свои круги ада, только не всегда осознает…
- Или балуется - как эти, с псевдятиной, на выставке вашей той, помните? Страшилками всякими.
- Играют, верней, - как и все в искусстве. Проигрывают в воображении.
- Нет уж, подальше от таких игрушек… Вы правда там что-то видите? - Она в ответ неопределенно - ну, как вам сказать? - подняла бровки. - Но когда получится - даже и не знаю пока… Запарка.
- Получится, - улыбнулась она - пожалуй, что и задорно улыбнулась, и вышла, не попрощавшись.
Сидел и смотрел на дверь, будто еще вслед ей. Квалифицированно работает женщина, ничего не скажешь… что, и в самом деле больше ничего? Если бы так.
9
Устал он за месяцы эти, притупел, пожалуй, всё другое отложив до лучших дней, - а будут они, лучшие? Уже и не верилось иной раз: и впрямь злобна она, злоба дня, ревнива и ничего другого возле себя не терпит. И несвободна в себе самой и его свобода нынешняя, несбыточна, повязанная делом и теперь только в этом себя с сомненьями сознающая. Одно всему оправданье - что дело движется, растет, нешуточное, не стыдное, а остальное как-нибудь перетерпится.
Не ты, выходит, а самоё дело свободно, и это всё, на что еще можно рассчитывать, с оговорками надеяться в этом хмуром, необходимостями повязанном тоже, натуго спелёнутом мире, равнодушном к мелочевке наших грандиозных успехов, к суете у подножья своего. И если все-таки главное в нём - сама какая ни есть жизнь человеческая, то вот оно, дело жизни, перед тобой - самое нужное, неотложное. В том окне безответном на втором этаже...
Стоял, ходил перед роддомом, кепку по брови насунув и ворот куртки подняв, ждал - через полчаса, сказали, сводные данные за ночь соберут, в журнал занесут. Астры, купленные по дороге на базарчике, пожилая дежурная сестра для передачи даже и за деньги не приняла: "Не велено. Дохлые бабы пошли, толком разродиться-то не могут… вакум, то-сё, хоть клещами вытягивай. А родят - нежности тоже всякие, осложненья. Аллергия эта. Одна чуть не задохнулась анадысь - от цветов каких-то, откачивали, да и ребёнки такие ж… нет, и не просите". Цветы Базанов, дотянувшись, наткнул на копьецо ограды перед немыми, шторками с ночи еще задернутыми окнами. Слонялся невдали еще какой-то мужик, заметно выпивший, то уходил, то приходил опять; и город будто не проснулся толком, хмуро зевал прогалами неба, косил мутными стеклами разномастной застройки. Третьи сутки всё не могла родить жена, хотя повёз-то её с сильными уже схватками и всё боялся, наивный, как бы по дороге не "опросталась" - как досужие у подъезда бабки вдогонку, перекрестясь, остерегли…
Мело жухлой промороженной листвой по тротуару, ветер рвал и кружил в путанице старых улочек, нёс холодом снеговым - без снега - из-под ходких, по-степному высоких туч, накидывался, и сердце жало чем-то недобрым, предчувствием, верить не хотел которому, но какого боялся… верил, выходило?
Но всё обошлось: пальцем водя по строчкам, дежурная нашла, прочла: "Базанова?.. Ага, вот: девочка, три сто… вчера, уж на ночь глядя. С дочкой вас, значит. С девкой. Вы там, это, у окон-то - осторожней. Все кусты нам обломали…"
Первых радостей, новостей всяких надолго хватило, чего он, честно сказать, не ждал уже. И в наплыве хлопот и благодушья того, верно, хотя не сразу и со спорами, назвали дочку по деревенской бабке даже - Таней. Забот с излишком было, теща совсем, считай, перебралась к ним, но оно-то и кстати - газета никак не отпускала. Виктория Викторовна оказала себя хозяйкой довольно распорядительной, а растерявшаяся, бестолковая на первых порах Лариса почти беспрекословно слушалась ее, и всё шло, по его-то непритязательным желаниям, как надо. Сам он приглядел, купил и поставил у себя в редакционном кабинете диванчик - вздремнуть иногда на полчаса после домашних недосыпов, глаза резало.
Уже позже, к концу зимы, съездил в Заполье и привёз на два дня мать. Чуть не первым делом, поугукав над внучкой, голенькой оглядевши всю - "справненькая", спросила: "Так еще не крестили, што ль? Крестик-то где держите?" - "И не намерены, - сказала уверенно Лариса. - Еще чего". И он увидел, как огорчилась сразу мать, даже узловатые темные руки - небывалое дело - запрыгали, зашарили по огородке кроватной. "Вы уж, это… хоть для порядку, - просительно, глаз не подымая, проговорила она. И только теперь он заметил, как необычно, непривычно выглядит она в типовой городской квартирке, как чужа ей, высокая, чуть горбившаяся, с темной сухой дряблостью заветревшего лица, с глазами нездешними, впроголубень, спрятанными в тяжелых морщинах… - По обычаю - уж мы, што ль, не русские? Недолго это, церква-то рядом. Уж я прошу, как же-ть так… Кусок мяса тады, не человек. Я ж бабка, никак… как же-ть умру-то, некрешшоной оставлю? Ить я покою не найду тады…" - "Ладно, - сказал, не выдержал он, - это мы погодя как-нибудь… по теплу. Сейчас не до этого". И Лариса, собравшаяся, видно, ответить и ему тоже, глянула на раздражённого на него, сумрачного - и не собралась.
Мать тогда через сватью решила попробовать, по-бабьи, и в том, видно, преуспела, просвещённая Виктория Викторовна и сама согласилась, и дочь вроде бы уговорила: хотя бы номинально, а традиции поддерживать нужно, да и нечто психоэнергетическое в этом, вообще духовное - ведь есть же… Но матери уезжать надо было, дома корова стельная ждала, порученная соседям, изба выстуженная; а невестка её, вполне оправившаяся скоро, освоившая новый свой высокий статус, уже никого не слушала и обещанье своё, такое ж неохотное, как и мужнино, вовсе позабыла, ее теперь - после рокового мужчины Кашпировского - больше интересовало что-то теософское, от мадамок Рерих и Блаватской, и не как от мыслительниц, мало сказать - проблематичных, а скорее как от кутюрье, подозревал он, что-то многовато было дискурсов на тему, как носят сари и можно ли тилаку наносить губной помадой, с зачастившей подружкой, женской половиной Мисюков.
Потом уже, теплыми майскими днями съездив очередной раз к матери, Базанов предложил жене с тёщей сходить, можно сказать - прогуляться до храма, распорядок и время крещения он перед тем зашел выспросить у служки; но было уже поздно, посмотрели странно на него, Лариса даже и улыбнулась-то без обычной язвительности: "И что же, мы тоже будем девочку нашу в этот… чан макать, какашки чужие собирать, заразу? Ведь мамаши есть - пелёнок не гладят, толком не подмывают даже…" Аргумент из неодолимых был, хотя и у них-то самих поубавилось весьма энтузиазма, наигрались, наконец, уже и небрежничали противу своих же установленных правил чересчур гигиенических, и он даже и не подумал небреженьем этим их попрекнуть: во всем нужна она, мера естественная, и куда лучше дурацкой, наверняка вредной и никому не нужной стерильности. Да и поднадоели, если не сказать большего, все эти игры убогие: в страсть поначалу, в пору жениховства, не терпящую и дня разлуки, в любящую жену потом, в семью - едва не доигрались до ручки, а теперь вот в идеальную современную маму, чтоб всё по книжке и таймеру, забыто на подоконнике пылившимся… нет, редкая против пошлости устоит женщина.
Алексею с Любой он позвонил, когда из роддома своих привез, - давно не виделись. Поселянин всё никак не мог вырваться из дел, даже и в городе бываючи; и, наконец, в редакцию заехал, с порога сказал:
- Разродились, значит?! - И руку сжал нешуточно, ладонь у него шире будто стала, по-сельски жесткая, в усмешке дрогнули усы. - Бракодел!.. Ладно, годится, невесты тоже нужны. Как, здоровы? Недельки через две-три наведаемся, может, зубок за женишком… О-о, диван завёл?! Мне бы тоже не помешал, клопа иной раз придавить… - Усталость была видна в лице, в морщинках жестких у глаз; потому, может, и разговорчивым был - разговором отгонял её, усталь, развеивал. - Хляби у нас - ног не вытащить. И юридических не меньше тоже, доконали бумаги…
- А что так?
- Да так, Ваня… так. - И прихмурел, пачку "Кента" достал, вытряхнул, поймал губами сигарету. - Видишь, чем табачу? - Зажигалку сгрёб со стола, щелкнул, затянулся. - Начальником стал, слышь. Акционеры выбрали наши, председателем. А в киосках ни "Примы", как назло, ничего, одна шелупонь эта…
- Ну-у?!. Поздравляю!..
- Не с чем, брат. Еще то наследство… именья - одни каменья. С самого начала бы взять, когда не разворовано было…
- А Вековищев как же?.. Отказался, что ли?
- Откажется он… Пролетел. Вчистую, считай. Ну, челядь суетилась там… А мужики - нет, ни в какую, осточертел. Голоснули. Ну, им говорю, не жалуйтесь теперь. Вдвое вкалывать будем, втрое. Иначе в нищету последнюю, больше некуда нам. Кроме как на себя - не на кого надеяться. Паршивей поискать время, начальнички нас кинули по всем статьям - свои ж, русские…
- Наперегонки, - согласился Иван. - Тут еще видней это. Ох и гнилье.
- Ты думаешь, низы лучше? - Он откинулся на диване, то ли совсем сощурился, то ли прикрыл, смежил на миг тяжелые глаза. - Слишком просто всё было бы тогда. Нет, брат, рыба эта и с головы, и с хвоста протухла, все мы друг друга стоим. А не гнилой кто, так с подпрелостью. Когда успели, непонятно.
- Ну, ты скажешь тоже… Есть люди, в низах-то побольше. Опоминаются, мараковать начинают. А думать - это не сразу, не с места в карьер… Вон митинг ваш как прошел - тыщи три народу, четыре? Тряханули сильно!
- Митинг этот?.. Ты что, смеешься?!
- Да нет же… сильно выступали, все говорят. Я, правда, в замотке был - и тут, и дома такое, но мы вот и репортаж дали на разворот, со статистикой - видел, конечно? Оставил тут для твоих…
Он отложенную стопку номера прошлого вынул из стола, бросил на диван ему; но Алексей не взглянул даже на газеты, руки сцепил на колене:
- Выступали… Да хрена толку! Балабонить - это одно; а как до дела…
- Какого именно - дела?
- Да любого. Нет его и не предвидится. Никакого. Понимаешь - не будет его!.. Я ж оттуда, из них, я знаю - где и когда дело, а где балабонство. Думать они, вишь ли, начинают… А что думать, когда грабят - внаглую, живьем?! Что тут непонятного?..
Предложил на правлении: блокировать серый дом этот - полностью. На час ли, два… да хоть до вечера, сил если хватит, подмогу созвать. Не давать - ни войти, ни выйти, на задний выход молодяк послать!.. Виляли, крутили - рано, мол, не готовы. Жесткий контакт с ментами, то-сё… народ не готов. И власть не готова, говорю, тут бы и нажать… Нет, гляжу, не слышат. Я на голосованье тогда - и что? Один поддержал из двух десятков почти. Один! И наши, и Союз офицеров, и коммунисты тоже - все отказались… - Помолчал, полез опять за сигаретами. - А и то, не готов. И не скоро еще соберётся, уж поверь. А вот к чему готов уже… К антихристу, Иван ты мой Егорыч. Вот к этому завсегда-пожалуйста. Хлеба чтоб и зрелищ, ну и баб еще дешёвых. Хлеба-то в обрез дадут, а уж зрелищ и теперь по ноздри. Дичает наш бывший русский, и чуть не с радостью… не видишь?
- Да вижу…
- А хрена ль молчишь, оптимизм накачиваешь?!.
Год с лишним назад, при крещении Ванюшки, вышли они из ограды церкви райцентровской, Базанов впереди с крестником на руках, сели в "уазик" старый поселянинский; и что-то не заводилась машина, лишь стартером надсадно скрежетала. Алексей не ожидал, видно, что подведёт, руганулся сквозь зубы скоромным образом - чего при женщинах, вообще-то, никогда не позволял себе. И перекрестился через ветровое стекло на беззащитно тонкий какой-то осьмиконечник креста над притвором: "Прости, господи… Всё, не матерюсь больше, в свидетелях будьте. - И на женщин оглянулся, посетовал этак: - Ну, слаб человек, а без свидетелей и вовсе…" - "Неужто, Поселянин?! - снасмешничала, с Любой переглянувшись, Лариса. - Не верю!.." - "Твоё дело. А я уж, не обессудьте, вас в подпорки себе…" И вот вроде бы держался своего слова, только этим, растительным, и обходился.
- Ну, конечно, - первый молчун…
- Ладно-ладно, не залупайся… Работает газета, дельная. Но и от этого глаза воротить, от правды… себе дороже, знаешь. Покричали - и, думают, всё сделали. И по домам - отогреваться, водку пить. До следующего раза. А власти этого и надо: и демократию соблюли, и никаких тебе обязательств… даже обещаний разных пустых, для виду - и то не дают! Нет уж, на кричалки эти пустые я больше не ходок - на истерики на бабьи эти. Лучше делом займусь, Непалимовкой.
- Кстати, не выпьешь - с устатку?
- Нет. И так дурной. Скотинеем, на глазах, - он явно завёлся, глаза мерклыми стали, - как, скажи, нанялись - не думать. Да, брат, бездумствовать - это и значит безумствовать, одного корня… И на молодежь глянь, на акселератов: это ж бройлеры - жрать, срать и спать, все в родителей, восьмидесятнички, самоосознание себя в истории, в народе, во времени - на нуле. А мы всё надеемся: продерут глаза, научит нужда блох ловить… да не научит, если не хотят! Чему угодно учатся, только не своему.
- И что предлагаешь, компанию антирусскую запускать? Ко всему визгу этому вдовесок?
- Не знаю. Ей-богу. По самолюбию бить… а найдешь у них, самолюбие? У кошек больше. И на совесть давить - как сядешь, так и слезешь с человека с нашего… Не знаю, тебе видней, может. На то и посажен здесь. Но делать что-то надо, думать. Брать чем-то. - И сказал, без перехода всякого: - А этот, Каменский ваш или как там его… вовсю разгулялся, гляжу. По больному бьёт. Так бы и надо, а… Без разбору лупит, востёр. И нашим, и вашим. Познакомил ты в прошлый раз, а сказать ничего не сказал... что за карла?