- Ты что-то уж сразу так… Серьёзный - не меньше, кстати, чем ты. И глубокий, пожалуй, сложный… до дна не достанешь. Колонка эта - пустяк, больше балуется, для задору… А вот газеты самой без него бы не было, это знай. Расскажу как-нибудь. А внешнее… Жизнь и не то с человеком делает. Наизнанку вывернет - и не пожалуешься, некому. Человек, иной раз думаешь, вовсе не виноват.
- Не скажи… - Поселянину, как видно, не очень и хотелось об этом говорить, тем более спорить. - Внешнее уродство и внутреннее - это, знаешь, друг от дружки недалеко. Связано, и ты мне не толкуй. Да хоть в сказках даже, хоть где. А добрые квазимоды в книжках… для дураков эти басни, на публику. Обиженные - они чаще злые. Гюго там всякие, короленки, горькие-сладкие, гуманисты эти с разбором - знали, с кем цацкаться, кого в герои тащить. С кем шашни водить - ну, хоть в деле Бейлиса. От их гуманизма полмира потом занялось… Ладно, - и усмехнулся, - это я так, вообще. Пусть живет. У тебя кофеёк вроде был…
- А-а… ну конечно, пошли. Так ты принял их, дела, или нет еще? Бумаги, говоришь?
- Принимаю. Главное, чтоб долги не подсунул, не оставил - свои. Прохиндей же. Вот и проверяю адрески тут кое-какие, секретные, навещаю. А то навесят потом - не расчихаешься.
Зашли к Левину, в общую, Алексей поздоровался негромко, сдержанно - впрочем, вполне учтиво. Но не с Димой было в ней меряться, в учтивости: из-за стола своего с компьютером вышел к автору, обеими руками приложился в рукопожатье; и Владимир Георгиевич, с утра оказавшийся здесь и на телефоне своём - сам поставил - по делам бесчисленным висевший, приветственно поднял из угла своего с окном длинную ладонь, разулыбался. Остальные в разгоне были, за материалами.
- Как у нас там с кофе?
- Пор-рядок, шеф! Рабы на плантациях горбатятся, богема пьянствует и в меру сил развратничает, элита… А вот с элитой посложней: то ли бездельничает она, то ль ворует вовсю… Ходят слухи, что её вообще не было и нет. Загадка! И вы не поверите, шеф, что при всём при том напиток еще, как ни странно, есть…
Иван только хмыкнул усмешливо, а Поселянин, поближе к агрегату усевшись и осматриваясь, бросил:
- С элитой надули нас, верно. Надрали.
- А что так… страдательно, позвольте спросить? - Мизгирь включил у себя мельницу, с мягким шорохом зашумело. - Почему прямо не сказать: элита надрала, да и сами мы, того, надрались - в добровольном порядке… Развести себя дали по полной, то есть.
- Согласен, - зевнул Алексей. Он, кажется, жалел уже, что поддержал, сам ввязался в этот повсеместный ныне и какой-то обессиливающий, подозревал Базанов, трёп; но и "завод" еще оставался. - И какая там элита, если продалась? Элиты не продаются. А этих всех - в трибунал, козлов. С гэкачепе вместе, тех тоже, маразматиков, за невыполнение долга. К стенке холодной, в науку. Этим самым… потомкам нашим, чтоб остереглись.
- Не против, в принципе. Только элита ведь - она одна, вот эта. Какую вырастили, другой нету.
- Я хлеб ращу, мне до них, до этих…
- А вот вырастили же, и не отказывайтесь. И рабоче-крестьянских детей в ней, из народа, большинство ж! Было, по крайней мере. Не получается, выходит, из детишек этих элиты… продажны, неумны? Нестойки? Родового, как Иван вот Егорович говорит, интереса не разумеют, не имеют в крови и потому отстоять не могут - так? Так или не так?!
- Дело в отборе, - сказал Базанов. - А если он отрицательный, то хоть из какого слоя-сословия…
- А причем тут - отбор? Искусственный, он всегда может сбой дать, он субъективен и ненадёжен потому, да-с. Вынесло нашего человечка из низов наверх, в высший свет, в совершенно непривычную, да и незнакомую ведь среду - и закружилась тыковка, и соблазны пошли, и расслабился, в чужой-то постели… А политика же именно там творится, в среде ему чужой и, повторю, малознакомой, с тьмою тонкостей своих; и пока он мало-мальски освоится, научится там хоть чему-то, хоть галстук повязывать, если вообще научится, - он столько глупостей вольных и невольных, столько дровишек наломает… на весь очередной отопительный сезон исторический, да, он и колеса государственные может по ложному пути направить, по бездорожью чертоломному… нет, скажите, не так разве? Да у него и взгляд-то, по менталитету сословному, куцый, близорукий по необходимости - крестьянский, скажем… только без обид, вас прошу, без гордынки, в данном случае неконструктивной; на год вперед взгляд, на сельскохозяйственный, опять же: посеять - вырастить - убрать. Страду одолеть - очередную, нелёгкую, близкую!.. Мудрость жизни? Да! Н-но - не политика, не идеология, тем более, где мудрость попросту, я вам скажу, вредна даже, да-да. Там нужен просто интеллект, каковой сам по себе есть всего лишь предшествующая мудрости ступенька, - но который чтоб (он произнёс это как "шоб", огрехи произношенья в таком роде бывали у него, когда высказать торопился, поспеть за далеко уже забежавшей вперед мыслью своей) наследованный был, отточенный в поколеньях… инстинктивный, можно сказать, - и непременно чтоб с известной долей политической бесстыжести, политеса, а главное - ответственности врожденной перед кланом, классом своим, всосанной с молоком… Вы скажете теперь - матери? И вы далеко ошибётесь: кормилицы!.. В отборе дело, говорите? Да, но многовековом, естественном, где право по силе, а уж потом, много позже - сила по праву… Знать - это не только знатные, богатые, всем известные, но и знающие. Собак - и тех породы выводят по назначению, а вы хотите, чтоб с человеком без специализации обошлось, этого вы хотите?!. - Руки его, меж тем, работали быстро, несмотря на видимую неуклюжесть некоторую, летали. - Не откажите принять чашечку… та-ак. Целые народы специализированы, да-да, кто на чём, а несколько даже на кофе вот этом, и в тридцать, знаете, уже старики, поскольку сверхнатуральный пьют - с кофеином, еще из зерён не изъятым, не вымытым на цели коновальские… Японцы на электронике, жиды на ростовщичестве издревле, на спекуляциях финансовых, а вот наш брат русский… - И хмыкнул, ручкой ложечки почесал в голове, с любопытством глядя на Поселянина, с ожиданьем каким-то. - Даже и не скажу, в чём… и во всём вроде, и ни в чём. Но уж точно не в государственной мудрости. Не-ет, элита - не редиска: быстро подергал, скоро-скоро другую насадил…
- Её не сажают, редиску, - сеют, - грубовато, может, сказал Алексей. - А татарник приходилось видеть, большой? Сколько головок у него, и расцвели которые, и нет - считали? Так и тут, и не у нас одних.
- Да боюсь, другую голову враз не отрастишь…
- А я не боюсь. - Он говорил равнодушно, пожалуй и небрежно даже; и больше нюхал, кажется, чем пил его, кофе. - Худо без головы, конечно… еще хуже без царя в голове, как теперь. У вас тут курят? Вот спасибо… А уметь если, а когда надо было - Сталин за десяток лет вырастил. И другим еще понаставили, головы. Образумили.
- Ну, ей и цена такая: на одно поколенье хватило - с натягом, - неожиданно жёстко, если не злорадно проговорил Мизгирь, - с маразматическим уже, действительно, всем курам забугорным на смех. Аристократия, нечего сказать: из мавзолея выкинул преемничек, закопал и сверху поссал…
- Цена ей - победа, - заступился Иван, оглядываясь на дымившего хмуро Поселянина, - я ту имею ввиду, большую. Никто такой и никогда победы не имел. Никто.
- И пораженья нынешнего - это в мирное-то время… из всякого ряда вон, ошеломительное! И позорное, еще позорней царского - в виде фарса уже намеренного, с предательством уже тотальным, которого тоже мир не видывал… не элита это - дерьмо, беспринципней бомжей. А итог, общий?
- Как всегда, - пожал он плечами, - предварительный.
- Ну уж нет уж, Иван Егорович, избавьте, для меня эта вечная предвариловка ваша никак не подходит - как и для него, - он длинный узловатый палец выбросил в сторону Поселянина, словно наткнуть на него хотел, - и для вас самих. Победа вчерашняя, проблематика всякая завтрашняя - не актуально это всё для нас: вчера нас не было, завтра не будет… сколько уж говорено меж нами! А есть - сегодня, и я в нём, пораженец, человек пораженья, и что мне прикажете делать? - И жадно к чашке припал красными своими меж начатков, остатков ли бороды губами. - Что?..
- Ну, вы-то, положим, без дела и других не оставите, не то что себя…
- Да это я не делаю, а… трепыхаюсь. На деле дела нет, я гарью пораженья отравлен, контужен, оружье потерял, командиры в придурках у победителей, у мародёров на подхвате… трезво? Увы. Я раздавлен, потерян для себя и других, полубеспамятен, я уже друзей от врагов толком отличить не могу, кровное чтоб защитить, поскольку трусом отъявленным отчего-то стал, мною баба помыкает, а дети презирают. И женщины меня не любят - и правильно, за что такое меня любить?.. Вот я кто такой, нынешний русский. Я всё сдал с потрохами, что можно и чего нельзя, ни под каким бы видом нельзя! За колбасу обещанную, за барахло ношеное из гуманитарки, да что там: за оплеухи даже и пинки поучительные, каковыми гоним я в царство демократии, за поученья!.. Бомонд наш, сливки эти прокисшие - черт бы с ними… если б я сам вот таким не был, человек массы, народа!..
- А ты не будь, в чём дело, - сказал наконец Поселянин и с сожаленьем, показалось, отставил пустую чашку. Он всё разглядывал Мизгиря, особо не скрывая этого, но и без любопытства излишнего, какое оскорбительным могло бы показаться тому. - А стал если - значит, стал… На ты не к вам я, а вообще. Побеждённый - это кто согласился быть побежденным, чего тут крутить. Тот виноват, кто оправдывается.
- Да согласья моего никто и не спросил! Наплевать им, с чем согласен я, с чем нет… пришли и делают что хотят! Невидимые пришли, за грудки не схватишь!.. - Он разгорячился нешуточно, расстроился даже, и непривычно слышать было некий хрипловатый, через басок его глухой пробившийся вдруг фальцет, Дима - и тот "мышку" отложил, быстро глянул на него. Но уже опять пальцы его длинноватые сноровко чашечки хватали, уносили за стойку, к рычажкам и краникам агрегата, щёлкали там, наполняли и выставляли их на жостовской работы подносик маленький - и было в движениях этих что-то непередаваемо бабье, привычно-суетливое… - Вот-с, прошу еще порцион… Жесточайшие в мире солдаты - понимаете?! - это не в говённого цвета униформе, а в белых воротничках… думающие солдаты, да, и они знают о нас всё теперь, всю подноготную, тайну нашу главную, перед которой собственно военные секреты наши - сущий, скажу я вам, пустяк!..
- Это они так думают… пусть думают. И подольше. Не они первые.
- Да вы, я вижу… Вы не вполне, может, представляете даже, какое могущество против нас отмобилизовано, - несколько неуверенно сказал, искорками вопросительными на него и на Базанова глянул Мизгирь, подносик сдвинул к ним. - Пейте, остывает же… К нам применили системное оружие не то что завтрашнего для нас, нет - послезавтрашнего дня, если по меркам нашего политиканства убогого. Но и более того скажу вам: оружие, которое мы - в силу менталитета своего клятого, полудетского - и не создадим никогда в ответ, поскольку всё на черных технологиях оно основано и славянской душе нашей ну никак не приемлемо… ведь же не будешь ты младенца в огонь бросать - ну, как янки во Вьетконге, как эсэсманы. Мы беззащитны, понимаете ли?! Оружие организационное, финансовое, информационное - и всё в мировом масштабе, массированное; а мы не армия уже, а так, отрядишки разрозненные без тыла какого-либо, и пятая колонна по всему нас политическому - пока - полю шугает, а фронт везде у нас, через каждого начальничка плюгавого, продажного проходит, через телевизор каждый и радиоточку в любой квартирке, домишке нищем… Через души даже и детишек наших, про сладкое не совсем забыли они еще, через жен обношенных, тотально!.. Перед ним вермахт какой-нибудь - игрушка грубая механическая, сломал и выбросил; а это - времени дух, и он весь против нас, он везде и нигде, ни кулаком его, ни кассетной боеголовкой… Такого - не было, это надо ж понять!
- А с чего взяли-то вы, что я об этом самом оружии не знаю? - закурил снова, прищурился через сигаретный дым Поселянин. - Тайна беззакония - она для дураков. Для тех, кто знать не хочет. Тайны самой нету давно, пусть не надеются. А без неё это не та уж сила. Главное, знание против неё… отмобилизовать, так вы сказали? Хорошо сказали. Гут гецухт.
- Н-не понял... - Мизгирь даже брови поднял. - Как вы сказали?
- Гут гецухт - что тут непонятного? - глянул на него пристально Поселянин. - Немецкий. Это преподавалка немецкого у нас говорила так, в институте… помнишь, Вань? Марго нашу, Маргариту?
- Да вроде… Нет, Владимир Георгич, ведь и греческий огонь, и аэропланы, газы там - их тоже когда-то в первый раз применили… ну, и что?
- Да другое это, ребятушки, - принципиально иное. Полносистемное!.. Непобеждённого - не остается, нич-чего! Не оставляется в принципе. Сама возможность появления очагов сопротивленья уничтожается, по всем третьестепенным даже узлам национальной самообороны, охранительства… не тактика - стратегия выжженной пустыни, так! То есть и профилактика тотальна, с последующим полным контролем психофизики оставшихся человечков, да хоть со спутников. А с другой стороны, не оставлена будет, возможно, даже и веская какая причина бунтовать, материальная: пожалуйста - ешь, пей, сношайся… И вкалывай, само собой. А за идею умирать, знаете, - таких и всегда-то немного… таких - на уничтоженье в зародыше, нещадно и с перебором даже, с подстраховкой. Шансов не оставляется, считать они умеют теперь, но… ищите, как отбиться.
Лихорадочно как-то глазами блеснув на них, отвалился в кресле, хлебнул из чашки; глянул на одного опять, на другого:
- Найдёте? Найдём ли?..
- Читать фантастику любите? - ухмыльнулся Поселянин - впрочем, довольно добродушно.
- Нет, - в голосе Мизгиря не было и тени обиды, скорее - живость: - Технологии социальные пролистываю. Успешно внедряемые.
Иван недоуменно и с сердцем дернул плечами, встал, заходил:
- Да что, собственно, тут нового? Предательство, диверсии всякие, провокации с подлостью? Подмены, ловушки? Ну, собрали в кучу старье всё это гнусное, свели в систему, массировано применили - и со старыми, паскудными такими ж целями... Тут не сила их, а наша слабость больше сработала, это ж до… не знаю… до тоски ясно. Борьбы-то еще не было даже…
- А мы уже за Волгой? Или - за Рифеем?
- И география другая тут, и тылы… другие тылы. Вряд ли им доступные. Они что, всерьёз думают, что всё просчитывается?
- Нет, разумеется. Им оно, может, и не нужно всё. Зато главные-то параметры, надо признать, считают с точностью до… с хорошей точностью. Это маленькие гении игры, системщики. Они любой ваш плюс превратят вам в такой минус, что вы даже сами не будете знать, как от этого своего плюса вам избавиться… А вы их - недооценивать? Ох, братушки, чревато сие!..
- Да уж какое нам… - поморщился Иван. - В другую сторону бы не зашкалить. А с оружием… Каждый своим воюет, какое дадено ему. Сподручней какое.
- Во-от, это уже к делу ближе. А то пугаем друг друга как ребятишки. - Не то чтобы недоволен был разговором этим Поселянин, нет, слушал внимательно, было что послушать, наверное; но и скепсиса порой не скрывал своего, на ином знании обоснованного и на вере, не совсем Ивану неизвестных, конечно, но завидных именно верой… повезло, можно сказать, человеку с ней, не многим дано, а спрашивается-то со всех… Спрашивается кем? Ну, хоть той же историей спрашивается, временем, жизнью самой. - Средства в войне - они всегда почти ассиметричны… из геометрии, помните? Кто ружьем, кто стрелами, а кто дубиной. И резон у каждого свой.
- Но позвольте, - встрепенулся Мизгирь, - это ж межцивилизационные когда... Но у нас-то конфликт европейский, по всем канонам, в одном как раз культурном поле, в христианском, его-то не разделить... Или в постхристианском. И потом, вы только же посмотрите: даже компоновка у оружия - у самолетов, у танков там, у кораблей - одинакова до деталей, не различишь, даже и тактика армейская... Это гражданская, я бы сказал, война - да, не меньше!
- Ничего себе, сограждане... - хмыкнул было Иван; и остановился, Поселянин брал ответ на себя:
- Я о больших средствах говорю, не о технике... техника - дело третье. И кто это вам сказал, что - одно поле? Системщики ваши? Тогда ложанулись они, как наш молодяк говорит, обманулись - хуже некуда. А немец глупый, Шпенглер, русских вообще из Европы выставил - в отдельную, особую цивилизацию... в культуру, верней; ошибся старина, да? Компьютера, - и в сторону Левина кивнул, - у него не было? "Системщики"... А системы божьи рушат. Потсдам сковырнули как болячку подсохшую - а это пластырь был на ней, на болячке старой, кровь останавливал... Ну, дождутся.
- Во-первых, скажу вам, Алексей Петрович, уважаемый, - никакие не мои они, системщики. Но христианское-то поле, единое - есть!..
- Нету. И давно, раньше Невского даже. Так, шахер-махер дипломатический какой, соглашенья временные... А живой не было связи и не будет, чужей чужого мы друг другу. Войны только, и все до одной - идеологические, религиозные с их стороны. Не просто пограбить, на куски растащить, а и... А мы на их веру хоть раз... как бы сказать... покушались? Ну, вернули после войны коммунизм кое-кому - нате, кушайте своё... не понравилось? Дело ваше, опять же... Нет, чужей татарина они нам, татарин-то что - свой брат. И всё никак это нам, простакам-дуракам, не докажут они, уж как стараются. Мы с объятьями братскими, а нам по морде. Да я на этом "поле" с козлом этим старым прижмуренным, Войтылой, на одном гектаре не сяду, с сатанистом.
- Ну да ж, ну да... - хохотнул одобрительно, коротко Владимир Георгиевич, покивал. - О-о, Ватика-ан!.. Одно из самых грязных мест на матушке нашей, Земле, любой мафиозный притон куда чище будет... - И руками развёл: - В вопросах веры, надо вам сказать, не очень смыслю... это вы, гляжу, верящий. Однако ж, насели вы оба на меня! Но я-то ответа, решенья ищу - а вы? На авось, выходит, надеетесь? А ведь он и с нашей стороны никоим образом не просчитывается, не гарантирован хороший-то наш авось...
- Да знаем, не подначивайте. Не авось это с небосем - дух, какой ни есть. Молодой еще... ну, дураковатый, да, несобранный, еще дозреть надо. - Говорил это Поселянин как-то обыденно, как о само собой разумеющемся, хотя и поспорить тут было о чём. - Довоспитаться. Причем, в массе дозреть, а не в одних только провидцах своих. Зато живой, не мертвечина эта кагальная. А живое верх не сразу, может, а возьмёт.
- Это как же, голым духом?
- Зачем? Железом тоже. А вот изъян у русского железа есть, что правда, то правда: отпускается... Чуть получше, полегче - в расслабуху тянет. В пассив, как при Ильиче последнем, как теперь вот. Опять в отковку надо, битьём - без этого не научишь нас, видно. В закалку - из огня и в масло. Ну, пусть бьют, работают, раз так... работа их эта нам теперь нужней всего, может, нам самим. Откуют - спасибо не скажем, конечно, наигрались уже в благородство. Не до того, когда шкуру живьём спускают, а вот возместить... Работку возместим эту. Воздадим.
- Полагаете, что они всё это не учитывают?