- И не в нём вовсе дело, не в ящике, - опять с обидой уже некой, не слушая их, горячилась она, - и что вы взъелись на него?! Сатана какой-то, магия… А там просто люди, и самые разные - да, плохие, может, и хорошие, всякие, какие и вокруг нас ходят, живут. Это - жизнь современная, поймите, это зеркало ее… ну, разобьете вы зеркало - но жизнь-то останется! Или вы против неё самой? Так и скажите тогда. А идет её расширение, понимаете, все её разнообразие нам дается, надо благодарными быть, а мы… И почему я должна чье-то одно слышать мненье, ваше? Я свободна выбирать, и мне дороже это, нужней, чем правильность какая-то ваша, затхлая… Я сама хочу! Да, плюрализм - а что в нём плохого? Он и всегда был, только подпольный, а теперь он просто в открытой форме, понимаете, все цивилизованно, гласно. А главное, свободно. Вы, мужчины, не чувствуете свободы так, как мы… Вы её узурпировали и не хотите давать никому, да-да, и прикрываете это политикой, моралью там, видите ли, идеями всякими… А идеи должны свободно, поймите - открыто конкурировать, а не навязываться как не знаю что. Боитесь сказать, что это вы от жизни отстали, да, вот вам и не нравится ничего… ну скажите, не так разьве?!.
И поехало, в том же всё роде, запальчивое. Впрочем, возражать и не было охоты уже, Алексей лишь посмеивался, чайный парок отдувая, взглядывал на нее через прищур свой, в котором ничего не разглядеть, и кивал, подзадоривал…
В кабинет пошли потом, поговорили о статье, некто Сечовик написал из их собранья-собора - программная, по мысли толково, но растянуто, сразу видно, что не журналист. Обещал подправить и предложить шефу. Хотя шансы на публикацию, предупредил, не сказать чтоб велики: в национализм накренено, пожалуй, а Неяскин, когда слово "русский" встречается в тексте два и более раза, не любит. Терпит иногда, но не любит.
- Еще б ему любить, пердуну обкомовскому… не с народом жили - над массами. Нарулили.
Вышли вдвоем, проводиться.
- Может, к нам выберетесь? - Алексей не смотрел на него, малость впереди шел. - Дней на несколько? Я в пятницу тут должен быть, захвачу. Отпросись у начальства. Пусть моя с ней потолкует еще… так это, между прочим. И к матери заедем твоей, как там Татьяна Тимофеевна. А то я донки свои да-авно не ставил, рыбки охота.
- Попытаю, спасибо. А что сам-то не сказал ей?
- Не в кон. Нет уж, сам давай с нею… В пятницу, к вечеру; а лучше звякни. Ну, воюй тут.
7
Паузу держат, думал он, третий уже день ожидая звонка ли, прихода Мизгиря; что ж, резонно. Дело никак не шуточное, деньги немалые, а прогореть сейчас - как умереть, запросто. Загуляла по нашей стороне смерть, ни правых перед ней, ни виноватых - все равны, равнее прочих обиженные, забиты сводки ею, наперсницей распада, и нету разницы, от чего: в разборках ли, неразборчивых в средствах, дележке великого бесхозного добра, в резне кавказской либо азиатской брошенные, а то и вовсе спроста, опившись самопалом, в тюремной больничке загнувшись от повального тубика, - мало ль как, несчётно причин, да никто и не собирался их считать. Равнодушие какое-то к ней, косой, обуяло всех, и хуже нет приметы. Надолго, значит, разор с воровством, не скоро выдохнется дурная эта, с темного нашего дна взмученная брага, и рассчитывать на что-то доброе впереди никак уж не приходится.
А на что надеется, чего ждёт он от обещанного ему? В лучшем случае, то же самое - повседневность злобную людскую разгребать, свалки эти мусорные общественные, газетная с выпускными авралами текучка… ну, даже если свободы побольше, возможностей, результатов - при том же конечном итоге, личном и общем? При том же, другого не будет, не доживёшь. И не делать его, дела, нельзя тоже. Тупики стоицизма, по-другому не сочтешь.
Может, сами раздумали? Не исключено: в конце концов, ветер в их паруса - что им упираться-то, казалось бы, грести против мейнстрима…
Но звонок озвучил кем-то уже решенное. Встретились с Мизгирем на центральной и по ней же пошли - до арки в старой многоэтажке бывшего, должно быть, доходного дома, воротами зарешеченной всегда; ни разу, кажется, не видел он их открытыми, хотя мимо-то ходил вот уж полтора десятка лет без малого, если студенческие считать.
- Мои знакомства, - с рассеянностью говорил, вернее - болтал по дороге Мизгирь, о чем-то другом думая, пустым, как бы отталкивающим всё взглядом прыгая по многолюдью улицы, - это, знаете, тайна для меня самого. Как, на каких таких основаниях, какого лешего сходишься с человеком иным - самому порой не понять… Ладно бы, симпатия - так нет же, отнюдь и отнюдь! Ну, моменты деловые - они объяснимы; а ведь иной-то раз вроде и приятельствуешь с субъектом, глядишь на него и думаешь: а черта ли мне в твоем приятельстве, коль приятного ну ни…Звали на поросенка с хреном, пришел - а там хрена до хрена, а поросенка нету! И не навара ведь ищешь, а духа… Но вот Воротынцев - с ним и дел-то никаких, положим; разве что давние книжные, в эру всеобщего дефицита, игрушки интеллектуальные наши… а вот же приятственный, с кругозором человек, да и мыслит без цитат и со свободой, не всем доступной. Нет, вы-то найдете друг друга. Но ухо востро держать, это уж в любом случае.
- Директор учрежденья, говорите… что ж он, от бюджетных отстегнёт?
- Ну, об этом-то у деловых людей не спрашивают…
- Спрашивают, Владимир Георгиевич. Пока еще и судьи есть, и следователи - не те уже, конечно, но еще с зубами. С когтями тоже.
- Я бы сказал - с лапами… Нет-нет, всё чисто. Но вы-то совершенно правы, что ставите так вопрос, - одобрительно глянул тот из-под шляпы. На нем, непривычный для глаз, сегодня непригнанно топорщился новый и, по всему судя, дорогой черный костюм, чересчур длинные брюки шаркали по асфальту, попадали ему под каблуки, сбивая и без того неровную, несколько подпрыгивающую походку, темный тоже галстук сбился куда-то под мышку, незастегнутую верхнюю пуговку сорочки открыв, - но вот смешного… нет, комического в этой вдвойне теперь, казалось бы, нелепой фигуре не виделось уже, не усматривалось, настолько подперто всё было внутренней личностной серьезностью, не обманувшей, обернувшейся для него, Базанова, невероятным почти, казалось, несбыточным уже. - Нет, всё должно быть тип-топ, подзаконно и документировано. И так и будет, не забывайте, я же юрист, как-никак! Он сам скажет вам, что посчитает нужным; между нами ж говоря, под ним фирма. Основана не так давно, знаете, но замах, средства… сильный, скажу я вам, замах. А будет и банк, вкладчики пойдут, денежку трудовую и всякую понесут из чулков и банок - из ма-аленьких таких банков потаенных, каковых не учтенное никем великое множество и какие корчатся теперь от инфляции, инфлюэнцы финансовой, не зная, какому эскулапу отдаться, мечутся, а кругом знахари-мошеннички одни рыщут… поле дураков! А тут - солидный, по всем правилам мировым хранитель и распорядитель, с гарантией… Нет, скажу я вам, народный капитализм совсем не фантазия, это проверенное, твердо во многих хороших домах Европы поставленное дело, это их жизнь сама. Как в теплицах, знаете: морозяка, ночь бездомная и весьма для многих скверная кругом - а в них, у них сиречь, цветет и пахнет всё, и плоды хотя и гидропоникой, механикой социальной отдают, безвкусностью некой, но ведь отнюдь не иллюзорные… Социализм, который сейчас все кому не лень в параше топят, как раз в механике-то этой и недобрал малость, не все силы свои в дело пустил, да и, боюсь, не смог бы - идеи мешают. Как, пардон, плохому танцору известно что. И недурные, в сущности, а мешают, мы в них как в штанах ватных добротных - на стайерской, длиною аж в семьдесят лет, дистанции. Вот и пропыхтели, проиграли. Но зачем, на кой ляд идея для выделки элементарного табурета или такой же стенки мебельной качеством не хуже итальянской, или компьютера?.. Нет, делать если - то делать, а не дурака валять. Не с идеями, политикой, а просто с чертежом, материалом в руках, с головой!
- А чертеж и есть политика, - не очень-то довольный агиткой этой, пожал плечами Базанов, посматривая сбоку на значительное сейчас, в профиль будто даже самодовольное лицо его. - Идея табуретки, если уж на то пошло.
- Ну, пусть… но не идея же всемирного счастья человеков, включая бушменов и прочих троглодитов! Политика - это механика исполнения реалистического чертежа, а не завиральной идеи. Вернемся к механике давайте, к реальной, она ж расписана по операциям, испытана опытнейшими инженерами, спецами по сопромату. А тот же народный капитализм - чистой, считай, воды социальная механика, вполне, кстати, социалистическая по целям. Набор формул - и только, и всякие идеи для нее все равно что песок в шестернях, в приводной трансмиссии.
- Но у нас-то механика эта, согласитесь, никак еще не опробована…
- А что "у нас" - планета другая или закон тяготенья всемирного не срабатывает? Яблоки вверх падают, диалектика противопоказана, логика? Человек не цивилизован, не та же скотинка? Нет же, только в трансмиссии - песок, всего и дел…
- Если бы песок, - усмехнулся Базанов. - Нет, глубже берите: почва. И уж не сочтите за каламбур, но не какая-то от чужих приводов трансмиссия, а - миссия… Историческая.
- Ха! - остановился даже Мизгирь, голову закинул, шляпа мешала ему посмотреть. - Зовите меня просто Ильичем… простенько и со вкусом. А как же тогда марксизм-бланкизм? Он откуда, из-под Архангельска пешком притопал? Из Симбирска - на дощанике? Хренушки. И тут уж одно выбирать: либо социализм, наркап по-нынешнему, с более-менее человечной мордой, и никаких тебе миссий, либо…
- Ну?
- Либо уж в веру свихнуться, а там пошло, знаете, поехало: третий Рим, соборность с перетягиваньем одеяла, белый царь… ну, как же нам без царя! Причиндалы мессианские - чтоб из-за них с тронутыми на этом же пункте иудеями цапаться, с хазарами неразумными, - этого хотите? Только не говорите мне, что вы не антисемит, я и так это знаю. Но они-то хоть что-то делают, вон и государство себе слепили - а мы? Последнее разваливаем, какая уж там… Нет, нам сюда. И учтите: никаких на себя обязательств, обещаний прикладного характера, газета - и всё. Ну, может, на совет попечителей-пайщиков согласиться - для материального обеспечения… без всякого идеологического патронажа, да, мы и сами с усами. Хотя вопрос о форме руководства тоже может встать: скажем, не главный редактор пока, а что-то вроде председателя редсовета, с правом подписи финдокументов, или еще как, нам-то оно не все ль равно…
Он говорил это, проходя через калитку в решетчатых воротах арки, открытую на их звонок крепкомордым охранником в непонятной темной форменке, вместо пропуска - приятельский кивок; говорил то, что надо бы сказать и обговорить раньше, а не болтать о табуретках и трансмиссиях, и это неприятно удивило его. Не всё равно; но об этом, при нужде, придется тогда говорить самому, на сподвижника не надеясь.
За аркой открылся зеленый ухоженный двор, о котором и не подозревалось в пыльном и загазованном центре, а в глубине его за пирамидальными тополями и кустами сирени расположился щеголевато отремонтированный двухэтажный особняк времен модерна, с "фордом" у подъезда, - оазис… Успел глянуть на медную в нарочитой, может, патине доску: филиал Гипроводхоза какого-то, контора как контора, мало ль таких…
Они поднялись по ажурного литья чугунным ступенькам старинной лестницы на второй этаж. Особняк, что и говорить, был отделан под орех; а в приемной их учтиво встретил, встав и выйдя из-за стола с компьютером, лет тридцати с небольшим чернобровый смазливый секретарь в безукоризненной тройке - рядом с которой мятый черный прикид кивнувшего ему довольно рассеянно Мизгиря выглядел уцененным, для погребения, облаченьем. "Вас ждут", - почтительно проговорил секретарь, принял от него снятую, против обыкновения, шляпу и открыл створку широкой, инкрустированной бурбонскими лилиями лаковой двери; следующую, в просторном тамбуре, толкнул сам Мизгирь, пропустил Базанова вперед.
От окна навстречу им пошел невысокий полноватый человек со щеточкой усов, с редким русым, начинавшим седеть зачесом назад. Блеклое, из плохо запоминающихся, лицо с мелковатыми чертами было оживлено сейчас вроде б не дежурным гостеприимством, сеточкой морщин улыбались маленькие светлые глаза.
- Жду, - сказал он, чуть приметно и оттого симпатично губами усмехаясь тоже, пожимая его руку. - Жду удовольствия познакомиться. Леонид Владленович, к вашим непременно услугам.
Иван представился, уступил место поручителю своему.
- Старый интеллектуальный греховодник, - уже посмеивался Воротынцев, дольше обычного задержавши руку Мизгиря в своей, тиснув как-то по-особенному раза два ли, три, - он уж, верно, замаял вас парадоксами своими? Он их отыскивает везде, особенно же в своем гуманизме…
И тот ответил глухим своим хохотком, покрутил головою:
- К людям я еще снисхожу кое-как… ну, что с них взять - с меня, например? А вот человеколюбов терпеть не могу!
- Это вполне здоровый инстинкт у вас, мне кажется, - заметил ему Иван, и хозяин оценил сказанное, с видимым удовольствием засмеялся и предложил, показал на стоявшие у веницианского, в углу кабинета, окна два кресла с длинным низким столиком меж ними:
- Располагайтесь. Надеюсь, там будет вам, как Собакевич говаривал, покойно.
И подошел к рабочему своему столу, ткнул клавишу селектора. Тут же появившийся секретарь не без труда подкатил по ворсу ковра третье кресло, скрылся в боковой за портьерой двери. Видно, был хозяин завзятым любителем бронзы: люстра, бра в простенках, чернильный прибор с задумавшимся, будто даже опечаленным чем-то Мефистофелем, настольная лампа тоже - всё из неё, старой тонкой работы. Большой, давно обжитый кабинет со светлыми и, кажется, в самом деле орехового шпона панелями, отделанными поверху разным под старинку обрамлением, и с богатым в другом углу - фальшивым, скорее всего, - камином с мраморной доской и грифонами на решетке… ну да, начало века, типичный модерн.
- Да, трудновато человека любить, - говорил меж тем, продолжал он случайно подвернувшуюся фразу, тему ли, подсаживаясь к ним, - мудрён уж очень, неоднозначен, хорошее от плохого в нем, простите, зубами не отдерешь… Но любим же.
- С божьей, как говориться, помощью. А может, понужденья.
- Понуждения? - удивился Воротынцев вполне искренне, пристально глянул. - Признаться, не понял…
- Некоторые отцы православия, аскеты, считают, что наличными своими силами человек осознанно любить другого человека - всего и во всяких ситуациях, проявлениях - не может. Разве что с вышней помощью: так он, человек, по словам же по вашим… неудоболюбим, что ли.
- Да? Впервые, знаешь, слышу такое… - сказал хозяин Мизгирю, тоже со вниманием слушавшему, смотревшему. - Трезвый взгляд, ничего не скажешь. И смысл - в рамках религиозного, конечно… Разумники. - И перевёл все еще недоумевающие глаза на гостя, дрогнул щеточкой усов: - И… вы верите, вообще?
- Да нет, - спокойно сказал Базанов. - С богом или без - всё равно не управляется с любовью человек, не справляется… как и с ненавистью там, с эгоизмом. Ни полюбить толком, чаще всего, ни возненавидеть не может. Ни верить. Нет - я, увы, атеист.
- Вот! - выкинул к нему руку Мизгирь, точно уличил, с поличным поймал. - Не верю я этому "увы"… подозрительно оно и не в первый уже раз, между прочим! Чреваты эти "увы"!..
- А у тебя есть такое право - не верить, подозревать? - резонно и с неожиданным и твердым холодком возразил Воротынцев.
- Увы, нету, - засмеялся Мизгирь. - Это я к тому, что все мы в этаком межеумочном состоянии - жиронда, болотце…Менжуемся, знаете, ни богу свечка, ни черту кочерга. А определиться, - и посерьёзнел, скрипнул отчего-то голосом, - желательно бы, императивы времени - они ж категоричны… Aut Caesar, aut nihil.
Тот с видом то ли пренебрежительным, то ли непонимающим - а зачем? - пожал плечами, придирчиво оглядел выставляемое секретарем с коляски-подноса на столик: "Наполеона" бутылку, красное вино, большое блюдо чего-то розового, нарезанного, где ветчина, где рыба - сразу не поймешь, бутерброды с икрой и прочую мелочь вроде тарталеток, лимонов и маслин. Появлялся из-за портьеры и работал этот малый бесшумно, с ловкостью едва ль не профессиональной, и Базанов усомнился: секретарь ли?
А хозяин налил коньяку Базанову и себе (бутылку красного без церемоний забрал в свое распоряжение Мизгирь) и, держа бокал чуть на отлете, негромко, но веско, куда и благодушество делось, заговорил:
- Мы встретились здесь по делу - и считайте дело это уже решённым: моё застарелое доверие к Владимиру Георгиевичу и моя вера в талант Ивана Егоровича - тому порукой. Сопутствующие мелочи решаемы, и у нас есть уже что предложить вам; но об этом чуть ниже. Я же хочу выпить за одно удивительное и, право, таинственное обстоятельство: как на наших неизмеримых пространствах, в нашем-то бардаке и всесмешеньи находят в решающее время друг друга талант - и энергия к нему, знание, как делать, - и воля делать это. За встречу их - здесь!..
Тост был хоть куда, не уступал ему и коньяк, никак уж не подделка шляхетская, и что за тяга у поляков, в самом деле, Наполеона всякий раз подводить… да и всех, кто с ними свяжется.Но интересно бы узнать, что за тостом? За симпатией обоюдной, успевшей, кажется, между ними возникнуть.
И Воротынцев не стал тянуть, не в его, видно, характере было это:
- Теперь частности - чтоб не возвращаться к ним, не портить посиделки нашей. Помещение - на углу Казачьей, - он усмехнулся, - и Урицкого, четыре комнаты пока… Устраивает? Там одна из фирм наших, потеснятся, как только скажете. - Он положил оливку в рот, прошел к столу своему и бумажку взял, глянул в нее. - Так… компьютер с принтером, пишмашинки две, факс, мебеля, само собой… Смета на обзаведенье, на канцелярщину всякую - за вами, хоть завтра, как и расписанье штатное. Ставки на ваше усмотрение, скупиться на кадры не будем, наш принцип: всё для дела. Далее: "четверка" вазовская с шофером, пробег… э-э… три с половиной тысячи кэмэ - с завтрашнего, опять же, дня в полном вашем распоряжении. Регистрация, расходы побочные, юридические закавыки и прочее - все с Вячеславом, секретарем моим. Отдаю вам его… на известный срок, конечно, на обустройство - как юриста и нашего полномочного. Ведь вам, Иван Егорович, и уволиться надо, так? Проблем не будет?
- Не думаю, - только и мог сказать он. А вот они подумали - за него и, похоже, за всех и вся… другой вопрос, что и как подумали, с каким заглядом вперед. Ну, это видно станет, и довольно скоро; а всё предложенное сейчас надо принимать как должное - да, именно так.
- И прекрасно. Что еще?
- Спасибо, Леонид Владленович; но тут момент есть один, который нельзя не обговорить…
- Да, слушаю.
- Я о статуте газеты. Да и о своем, личном, статусе - согласитесь, это важно и, главное, нужно…
И остановился, ожидая подтверждения - важности и нужности. Пусть-ка скажет свое "да", тогда и продолжим; и скорее почувствовал, чем увидел, как напрягся и спрятал глаза Мизгирь… вмешаться изготовился?
- Несомненно, - сказал Воротынцев, чуть наклонив голову набок. Заминка если и была, то совсем небольшая.