Роды были трудными, и после выписки из роддома я четыре месяца провалялась в постели, постепенно выздоравливая, к радости моих родителей, которым было нелегко с малышкой. Предусмотрительный папа сразу же после моей выписки из роддома нанял няню, добрую, ещё не совсем старую женщину, которую звали Дарьей. Поселилась она у нас в отдельной комнате, и заботливо ухаживала за мной и Сашенькой, и вскоре стала полноправным членом нашей семьи, совсем как родная. У неё было доброе сердце и мягкий, добродушный характер, и не полюбить её было невозможно. Вообще, Сашеньке и мне тогда очень повезло. Папа, как опытный педагог, хорошо разбирался в людях и няню нашёл такую, какая нам и была нужна в то нелёгкое время.
Через полтора года я полностью восстановилась и духовно, и физически. Декретный отпуск заканчивался, и пора было думать о своем будущем, чтобы ни в коем случае оно не обременило моих милых стариков и устраивало бы меня во многих отношениях. Хорошо беззаботно мечтать об этом дома, в окружении близких и любящих тебя родных! А в реальной жизни каково? Если взять да самой ринуться в гущу событий тогдашней жизни, где можно было бы найти и поймать своё бродячее счастье – легко ли это! Думалось, что оно тоже меня ищет и найти пока не может. В этом я была почемуто настолько уверена, что не сомневалась в успехе. Молодая дурь, скажете? Возможно. Но такая почти фантастическая дурь приходит только к тем, кто упорно ищет, терпеливо ждёт, верит в свою удачу и находит её как награду за все твои муки и страдания.
И снова, как и в прошлом году, в конце золотистого августа я отправилась в путь. Поехала в столицу к своей однокурснице, с которой мы дружили все студенческие годы, когда на последнем курсе она удачно вышла замуж и уехала к мужу в столицу.
Её избранник был влиятельным чиновником, и у них было много знакомых, которые без особых затруднений могли оказать мне нужную услугу. Обо всём этом мы переговорили с ней по телефону. Перед отъездом я с большим трудом в сравнительно короткий срок оформила развод с мужем. От алиментов, по доброму совету папы, я отказалась, поэтому судебные формальности много времени не отняли.
И вот я у неё в гостях, в шикарной квартире, полной важных гостей, судя по их манерам поведения и разговорам, где иногда слышался разговор и на иностранных языках – беседы касались моей внешности, которую они с бесцеремонным любопытством разглядывали и вполголоса обсуждали. И, судя по репликам, все остались довольны моим внешним видом.
Я вообще-то в совершенстве владела двумя иностранными языками, но виду не подавала, что хорошо их понимаю. Судя по обрывкам разговора, собрались они по случаю моего приезда, что для меня, провинциалки, оказалось полной неожиданностью, и я в первые минуты, к своему стыду, немного растерялась, но быстро пришла в себя. Там я и увидела его, свою судьбу. А он в тот счастливый для меня вечер глаз с меня не сводил и от себя не отпускал, даже не дал потанцевать со своими знакомыми, от которых не было отбоя.
Мы тогда о многом переговорили, и это было счастьем. Поговорили и на иностранных языках и остались приятно удивлены этим разговором. Через три дня, к моему изумлению и радости, мы поженились. Муж мой был человеком блестящего ума, сильной воли, безупречно по-европейски образованный, с привлекательными манерами светского человека, как в любом обществе, так и наедине с женщиной. Я восхищалась и любовалась им и, конечно, была влюблена по уши. Иначе и быть не могло в тех счастливых для меня обстоятельствах, в которых я оказалась волею судьбы.
Порой чудилось, что мою ликующую душу торжественно уносил в необъятную высь молитвенный хор святых, и звучала музыка сбывшейся мечты, которая не смолкала в моей душе все эти дни и ночи, как завораживающая симфония жизни.
Моего мужа звали Аркадием Львовичем. Работал он за границей в каком-то торгпредстве, где занимал солидную должность, не помню, как называлась. Его престарелые родители были старыми, закалёнными партийцами, когда-то репрессированными, и жили они уединённой жизнью, предаваясь воспоминаниями о комсомольско-партийном прошлом, которому отдали всю жизнь и здоровье. Ко мне они отнеслись довольно прохладно, то есть, скорее всего, я им не понравилась, но виду не подали. Чувствовалась в них партийная выучка и, безусловно, культура образованных людей старой закалки.
Я к этому отнеслась вполне спокойно. К тому же мы вскоре должны были уехать за границу на длительный срок. Меня это очень волновало, и мелкие бытовые проблемы нисколько меня не задевали. Я им просто не придавала значения, поскольку напрямую они меня не касались, и со всей этой суетливой и временной мелочёвкой жизни деликатно и незаметно разбирался муж. Он меня оберегал от этого, и я впервые в жизни почувствовала себя как за каменной стеной. За меня теперь было кому постоять, и на него можно было всегда положиться. У меня появился настоящий друг жизни, и это придавало мне уверенности во всём, и жизнь казалась мне прекрасной во всех её проявлениях.
Свою дочь пока решила с собой не брать, поскольку не знала точно, куда мы поедем. Предполагалось, что в одну из африканских стран с трудно запоминающимся названием, недавно появившуюся на карте, со слов наших добрых знакомых и врачей, тропический климат там был крайне опасным для здоровья наших маленьких детей. Муж был очень огорчён этим обстоятельством. Он непременно хотел, чтобы мы поехали туда с дочкой. И со всей силой правоты убеждал меня, что врачи там – высококлассные специалисты и с любой болезнью справятся, да и мне без работы будет невероятно скучно. Тем более что он намного меня старше, и о своих детях нам мечтать не приходилось.
Однако я сумела его убедить в правильности принятого решения, и он неохотно с этим согласился. Не буду подробно описывать первые впечатления от той бедной страны, куда мы с трудом добрались, – проблемы создавали постоянно воюющие за власть местные группировки. Но скажу, что всё здесь было чужое и непривычное, и даже не верилось, что где-то далеко-далеко, под этими же крупными звёздами, под этим же чёрным небом, за жёлтой дымкой горизонта есть моя милая Родина, где я необдуманно, легко и безответственно оставила дочку-малютку у престарелых родителей. От воспоминаний об этом содрогалась душа. Порой казалось, что я подлейшим образом предала своих родных и старалась эту угнетающую и пугающую меня мысль от себя беспощадно гнать, как неправдоподобную и вредную для здоровья.
Но время, время. Не зря же говорят, что оно лечит, но и калечит. Однако один мудрец по-другому высказался насчёт него: "Время – слишком мрачная драма человеческой жизни". Вот и разберись попробуй, оно лечит или калечит? Видимо, как жизнь у человека устраивается, так он и воспринимает неприметно летящее время.
Да, я повидала жизнь в разных странах, я бывала и в высшем свете, на различных приёмах и презентациях, и всюду имела успех. Муж этому обстоятельству всегда бывал рад, и мне, честно говоря, вся эта богемная мишура тоже льстила, наверное, как любой женщине в подобной ситуации.
Да вот беда – муж часто улетал в командировки в разные страны, где имелись наши торговые представительства, иногда надолго. Я оставалась одна в шестикомнатной квартире и от одиночества не находила себе места, не знала, чем бы мне интересным заняться, чтобы скрасить унылость своей жизни здесь.
Муж был внимательным и заботливым человеком. Видя моё ужасающее состояние, замечая, как я буквально на глазах блекну, он купил у знатного местного вельможи домашний зверинец и в одной из дальних комнат нашей квартиры мы их и поместили. Были там всякие пташки и зверушки из разных стран, где он бывал в командировках и каким-то образом привозил их оттуда, в том числе из России. Но постоянно ухаживать за этим милым на первый взгляд звериным сообществом мне было явно не под силу. Я на дух не переносила дурные запахи, и муж нанял местную женщину, чтобы она за ними ухаживала. Иногда и я ей помогала их кормить, и мне приятно было в это время на них смотреть, слушать, как они радуются на все голоса. И тут я стала замечать, что те животные, которые из России, первыми меня приветствуют, и каждый на свой лад. И хвостиками приветливо помахивают, и радостными голосами встречают свою кормилицу, а потом и другие начинают себя показывать. Но наши животные всегда меня приветствовали первыми. То ли голодными были от природы и не могли до конца насытиться, то ли на каком-то подсознательном уровне, нам, людям, недоступном, узнавали своих земляков и радовались им на чужбине. Поразительно! Хрантиозно!
И как-то на досуге я во всех подробностях о своём открытии рассказала мужу. От изумления он глаза на меня вытаращил, как-то странно посмотрел и начал от всей души хохотать. Даже слёзы выступили. Я обиделась, и он чуть успокоился. Смутно догадывалась, что сморозила какуюто глупость, но признаваться в этом не хотелось, и я с обидой попросила его сходить вместе в наш зверинец и убедиться в моей правоте собственными глазами. Он наотрез отказался и нарочито решительно заявил, что никогда в жизни не пойдёт смотреть на моих поклонников, поскольку он человек ревнивый и за себя ручаться не может. Это хрантиозно было сказано, и я от души расхохоталась, он меня поддержал, и от обиды не осталось и следа.
Теперь, приходя с работы, первым делом спрашивал не о моём здоровье и настроении, а о моих поклонниках из зверинца. Всё это мне в конце концов порядком надоело, и мы с общего согласия от домашних животных благополучно избавились. Подарили кому-то из знакомых. И вовремя. Я так любила эти редкие и счастливые вечера, когда мы были вместе и муж отдыхал ото всех забот, связанных с работой, и с интересом вникал во все мелочи нашего необременительного быта!
Неожиданно он тяжело заболел какой-то странной местной болезнью и вскоре умер. Возможно, был отравлен. Подробностей на этот счёт мне никто не говорил, хотя в акте о смерти был поставлен диагноз, как мне тогда показалось, не имеющий ничего общего с действительностью. Своего мужа я увидела только в самолёте в цинковом гробу. Через маленькое стеклянное окошечко на меня смотрело детское личико измученного человека с пергаментной кожей, отдалённо похожего на моего мужа. Я пребывала в тяжелейшем шоке и плохо соображала, что вокруг происходит.
Мужа похоронили недалеко от столицы на каком-то неизвестном мне кладбище, затерявшемся посреди густого, могучего леса. В эти скорбные минуты не было ни привычного похоронного славословия, ни слёз, ни пламенного прощания. Всё произошло так буднично и скучно, будто здесь давно привыкли к подобным похоронам. Мне стало страшно, и я впервые с момента смерти мужа безутешно заплакала, ещё не до конца веря в случившееся несчастье. Его родителей я так и не увидела больше: ни на кладбище, ни за поминальным столом. Да и живы ли они, я тоже не знала. К моему удивлению, никто из их окружающих ничего мне не говорил о них, и я терялась в догадках. Но вскоре всё прояснилось, когда мне предложили занять двухкомнатную квартиру в одном из районов столицы, а их пятикомнатная квартира должна была перейти во владение одного высокопоставленного чиновника из ведомства мужа.
Оказывается, его родители умерли три года назад, и муж, скрыв это от меня, приезжал их хоронить один, чтобы меня не расстраивать. Мои родители умерли годом позже. Вначале умер папа, а через месяц мама, и на похороны я опоздала из-за долгой дороги. Это были самые горькие минуты в моей жизни, о которых забыть невозможно, а простить себе невольную вину перед родителями – тем более.
Не понимаю, почему я тогда не забрала с собой дочку, в которой души не чаяла. Ведь мы так долго не виделись и почти не знали друг друга. Однако её отец по телефону убедил меня, что нашей дочери необходимо окончить среднюю школу здесь, на Родине, а потом пусть решает, где и с кем ей жить и где учиться. Я с его разумными доводами тогда согласилась, хотя после очень и очень жалела, что так легко уступила. Получилось, что я сама себя обокрала, сделалась сиротой, да ещё бездетной… Причём осталась совсем одинокой. Даже не с кем поделиться радостью или горем. Нет поблизости ни одного близкого мне человека, к кому в час беды можно было бы приклонить голову. Живу в какой-то ужасной пустоте, где ни до кого не докричишься и ни к кому не прибежишь в случае беды. Ужас. Даже позвонить некому из прошлой жизни, где я действительно была счастливой и беззаботной, и казалось, так теперь будет всегда. Как я жестоко потом обманулась, хотя никогда не считала себя глупым человеком.
Как безжалостно время с человеком. Потерял день понапрасну, уже не вернёшь, а месяцы, а годы, а вся жизнь, как в прорву безвозвратно улетают. С душевным замиранием всё прислушиваюсь, что мне говорят моё истерзанное сердце и уставшая память, и во мне всё крепнет уверенность, что жизнь моя прожита бездарно. Увы, приходится признать, что счастливые годы моей жизни были короткими и мимолётными. Я уже потеряла былую обаятельную прелесть, но что-то привлекательное во мне ещё осталось. Я, как и любая женщина, нередко ощущаю на себе торопливые взгляды прохожих на улице, и моё сердце начинает биться радостней и тревожней. Это как допинг, придаёт силы и уверенности. Ведь не зря говорят, что красота чувствуется на расстоянии, а не меряется аршином.
Даже сейчас у меня постоянно появляются кандидаты в любовники. Причём самые экзотические. От одного нестерпимо несёт мочой, от другого дешёвым табачищем с алкоголем, а один домогатель весь провонял кислыми щами вперемежку с касторкой. На мой решительный отказ познакомиться с кем-нибудь из них мне отвечают грубой и оскорбительной бранью вперемежку с непристойными ругательствами. Вот такие они, мои сегодняшние поклонники. Нетерпимые тошнотики. Дикость какая-то, просто немыслимая. Видимо, только в нашем благословенном Отечестве так называемые мужчины могут совершенно беспричинно оскорблять незнакомую женщину. Нигде больше такого невежества я не встречала.
Но время, время! Неумолимое время! Как же оно своевольно меняет характер и облик человека. Сколько же мути оседает у него в душе к старости, безболезненно и тронуть нельзя. Неожиданно пугающее чувство пустоты и одиночества вдруг овладели мной с такою силой, что я всего несколько месяцев после смерти мужа сумела прожить в таком тревожном и взбудораженном состоянии. Откровенно признаюсь, что одиночество угнетает меня, как женщину, и губительно для моего здоровья, особенно в психологическом плане. Да любая из женщин скоротечно угасает от такого немыслимого дискомфорта. Так что, так что!!! Подобное самоистязание не для моей натуры.
Сейчас замужем. Муж мой – известный в прошлом спортсмен, стендовик-траншейник. Звать его – Дмитрий. Личность почти легендарная в большом спорте. Как я поняла, вид спорта, которым он занимался, связан со стрельбой из ружья по летящим мишеням или что-то в этом роде. Да это и не важно. Оказывается, в недавнем прошлом он был знаменитой личностью, но лишь в какой-то краткий момент, как со всеми известными спортсменами случается. И тем не менее он никогда не занимал первого места на соревнованиях, однако всегда был призёром. В личной жизни успехами тоже не блистал. Но зато был самым надёжным спортсменом в своей команде, более того, её многолетним капитаном, а в личной жизни – неудачником, ниже некуда, дальше дно.
Мне порой казалось, что его самолюбие было до крайности болезненно уязвлено этим грустным обстоятельством и мешало ему проявлять свои лучшие качества в семейной жизни, а они у него, безусловно, были. Его неожиданные поступки, в том числе неудачные шутки, всегда казались мне глупыми и неуместными, ставили меня в тупик. Вообще-то человек он был простой, в меру добрый и внимательный, но со странностями в характере, которые меня всё больше и больше пугали.
Смотрю, бывало, как он, непривычно задумчивый, вышагивает по комнате и что-то бормочет про себя, а на меня вроде бы и внимания не обращает. Затем неожиданно подходит, обнимает, целует и начинает беспричинно хохотать и чуть подпрыгивать, будто приласканная собачонка, и сквозь беспричинный смех отчётливо говорит, вопросительно глядя мне в лицо: "Шундер, брундер, Ван дер Блюм", – и от души ухохатывается. А на его лице расплывается блаженная, довольнёхонькая ухмылка вроде бы ненормального человека. Ведь сказал-то он мне невообразимую глупость. И главное, как сказал! Так что же здесь смешного? Досадно, но я никак не могла этого понять. Да и как мне было реагировать на это, я просто не знала и в испуганной растерянности смотрела ему в глаза, стараясь понять; в своём ли он уме, вообще-то говоря?
И так продолжалось несколько дней. Видя мою растерянность и не получив желаемого ответа, придумал другую шутку, понятную только ему и, видимо, доставлявшую ему огромное наслаждение.
Приходя с работы, притворно тяжело вздыхал и нарочито строгим голосом спрашивал: "Ну, как там дела, дорогой партийный товарищ, Марсельеза Ивановна? Что у вас новенького в учёных кругах и в партийных верхах?" А сам ну прямо давится от смеха, видя мои растерянность и недоумение. Уж так ему хочется меня уколоть, что я когда-то бывала во всех этих кругах и до сих пор стараюсь поддерживать отношении с некоторыми знакомыми. И хотя звать меня Марина Андреевна, ему почему-то приятно было называть меня Марсельезой Ивановной.
Тут-то моё терпение и кончилось. На эти его несуразные выходки я начала давать достойные ответы, да такие, что мой Димарь – так звали мужа его приятели – стал подпрыгивать до потолка:
– Да тебе-то какое дело, Маланьин сын, что нового в этих кругах?!
Договорить он мне никогда не давал. Взвивался в ярости так, что руками задевал потолок, и с возмущением кричал:
– Как ты смеешь оскорблять самое святое, мою маму! Как ты могла такое сказать своему мужу? Ты ещё пожалеешь об этом, ох пожалеешь, Марсельеза Ивановна, да поздно будет!
А в последний раз, то ли от радости, то ли по ещё какой причине схватил меня в свои крепкие объятия, приподнял и начал вместе со мной кружиться по комнате, громко приговаривать: "Шундер, Брундер, Ван-дер-блюм". Я в испуге кричу: "Упадём!" "Устоим", – отвечает мне и смеётся, повторяя шундера-брундера. Я и подумала, что он меня таким необычным способом ревнует к этим шундерам, и кричу ему в своё оправдание, что не было у меня Ван-дер-Блюма и тем более Шундера с Брундером, а были два законных мужа, о которых тебе рассказывала. А он так закружился со мной, что мы оба упали, и я сильно ушиблась головой о пианино и потеряла сознание. Очнулась в больнице и, как только полегче стало, всё обдумала и, выйдя из больницы, приняла меры к тому, чтобы избежать худших последствий. Сейчас он где-то на севере бьёт трассу в тайге для газопровода. Пишет, что работает хорошо, начальство им довольно и вскоре обещают досрочно отпустить домой. Просится, чтобы приняла. Не знаю, не знаю! Ну просто не знаю, что можно ответить в такой непростой ситуации? Думаю, так: если заявится, гнать не буду, пусть живёт, как все нормальные люди живут.