Ведь, в сущности, мы с ним и есть те два одиночества, которые и должны попытаться удачно развести костёр, чтобы обоим согреться. По правде говоря, душой-то он добрый человек и не пьющий, не курящий. В общем, без вредных привычек, как сейчас принято говорить. Его нужно только понять и идти на компромисс, и тогда жизнь наверняка наладится. В этом я почему-то уверена. Одного не могу понять: почему он в конце каждого письма пишет "Искренне Ваш – Димарь". Или это тонкая шутка, или в этом проявляется непонятная для меня его воспитанность, или, наоборот, невоспитанность? Уж лучше бы отругал как следует, всё на душе было бы легче. А так – думай, что в его голове скрывается. Да ладно, всё равно буду ждать.
Всегда поражалась его близким друзьям, которые просто боготворили своего бывшего капитана команды. И какими же шумными, простыми, порой бесшабашными они были при встрече, и какие, в общем-то, прекрасные и весёлые застолья иногда у нас случались. Сколько же было среди них неподдельного веселья, шуток, невероятных анекдотов и грустных воспоминаний о прошлых соревнованиях, победах, поражениях и той необычной жизни, которой они жили в молодости, и очень любили об этом вспоминать. Да, морально и физически они были вполне здоровыми людьми, но в интеллектуальном отношении – на уровне "шундерабрундера". Не выше. После заседания суда они-то мне и рассказали, что выражение "Шундер, Брундер и Ван-дер-блюм" заменяло им на соревнованиях и тренировках обычный русский мат при промахах, когда материться прилюдно было неудобно, вот Димарь и придумал эти слова. "Зря вы его за это так строго наказали", – с презрением высказали они мне на прощание, и больше я с ними не встречалась, вернее они со мной избегали даже случайных встреч. Обязательно его спрошу, как только встретимся, почему он при мне матерился таким странным образом и что этим хотел сказать? Меня сильно беспокоит, что я выглядела тогда не совсем умным человеком.
Вспоминаю своё прежнее общение с друзьями мужа. К моему сожалению, я себя всегда чувствовала в их компании довольно скверно и неуютно, поскольку решительно не понимала их шуток, анекдотов и вообще причин для таких шумных застолий. Я под каким-нибудь предлогом старалась покинуть их компанию, и муж за это на меня не обижался. Понимал, видимо, что я для них совершенно чужой человек, из другой среды, также для них непонятной. Да и видно было, что они меня тоже стеснялись. Поэтому своим присутствием я их старалась не обременять. Сейчас мне кажется, что я в своей жизни многим мешала и портила настроение. Таким неуютным и, видимо, неуживчивым человеком была со многими своими знакомыми. Хотя хороших друзей и близких знакомых у меня в своё время было предостаточно, как и надоедливых поклонников. Но безжалостное время сделало своё чёрное дело. Сегодня уже многих не осталось в живых, других судьба раскидала по необъятным просторам нашего Отечества. Так я и осталась в печальном старческом одиночестве. Хотя, по правде сказать, старухой себя не считаю и свою личную жизнь смогу устроить вполне даже на приличном уровне, но без официального замужества.
Как-то недавно мы с подругой побывали на одном интересном концерте, который произвёл на меня сильное впечатление и необычайно взволновал. Какой-то странный и бородатый дядька, весь седой, с плохо запоминающейся фамилией, совершенно лишённый вокальных способностей, однако очень мило и задушевно исполнил новую незамысловатую песенку про "Два одиночества". И свершилось чудо: она потрясла меня до глубины души. Я возомнила, что эта чудесная песенка написана про мою не совсем удавшуюся жизнь и про таких же одиноких женщин, как я сегодня. Возможно, это мистика? Пусть будет так. Но порой мне кажется, что это и про нашу бестолково начавшуюся жизнь с Димой и что с этой простенькой песенкой мы долго не расстанемся, даже если наш костёр любви больше не разгорится. Такое вполне возможно.
Моя доченька сегодня – это моё единственное счастье и несчастье в одно и то же время. Наша кровная связь с ней была прервана, в общей сложности, на полтора десятилетия, и за это время что-то произошло – непривычное, ужасное, и связующая нить чувств дочери к родной матери была порвана, а связать её, наверное, будет невозможно. Редкие встречи с дочкой в период моих приездов в очередной отпуск не сближали нас так, как мне бы хотелось. Ребёнок он и есть ребёнок. Она быстро меня забывала, когда я вынуждена была уезжать обратно заграницу. Конечно, моей девочке было нелегко привыкать ко мне за короткое время отпуска, затем с трудом отвыкать. Для ребёнка это была мука, для меня – пытка, и с этой морокой приходилось постоянно иметь дело моим немощным родителям, которых я бездумно обрекла на мучительную старость до конца их дней. Моя вина перед ними безмерна. Простят ли они мою вину за их страдальческую старость, не знаю, но со слезами на глазах я молю их меня простить. Возможно, простят, но я себя – никогда, и это для меня тяжелейшая пытка носить в себе горькую вину перед родителями всю жизнь.
Да-а, слишком поздно я с горечью поняла, что в долгом ожидании крепчает только характер и, увы, слабеет надежда и умирает любовь, с чем смириться невозможно. Сейчас между нами с дочерью обычной душевной близости нет и, боюсь, уже не будет. Об этом даже страшно думать. Это тяжёлая расплата за мою счастливую, как казалось, жизнь в прошлом. В это жаркое лето она отдыхала у меня. Посещали с ней театры, музеи, съездили на неделю в Ленинград и время провели достаточно продуктивно, как она сказала при прощании.
Однажды из любопытства заглянула в её чемодан и случайно натолкнулась на её записные книжки. Пусть правильно поймёт и простит меня любая мать, оказавшаяся в подобной ситуации. Маленькие, исписанные мелким почерком, книжечки я прочитала и сникла. Лучше бы не читала. Особенно поразило её отношение к отцу и переписка с ним, когда она ещё жила у моих родителей. Это уже потом, после их смерти, отец забрал её к себе, и сейчас она учится на первом курсе института, где он заведует кафедрой. А тогда на её письменный вопрос к нему, по какой причине мы разошлись, он бессовестно отвечал ей, восьмикласснице: "Твоя мать сдуру, как у неё всегда и во всём получалось, выскочила замуж за старого мужика и умотала порхать за границу ловить экзотических бабочек и сомнительные наслаждения. В других вопросах в отношении нашего развода сама разберёшься, когда повзрослеешь".
Я была в ужасе. Сказать обо мне такую пошлость нашей, тогда ещё юной доченьке, облить грязью её мать – на это был способен только он, как душонка мелкая и злопамятная, что для настоящего мужчины просто неприемлемо. Признаюсь, что ни один человек не может стать настолько отверженным и чужим, чем тот, кого я в прошлом вроде бы полюбила, а потом стала презирать. Не желаю больше о нём ничего дочери ни говорить, ни тем более наедине вспоминать. Тяжело и грустно.
С материнской горечью узнала из её записных книжек, что моя роднулька пережила к этому времени бурный скоротечный роман, но заметного следа в её молодом сердце он не оставил. Жутко, больно и обидно, как она безответственно отнеслась к своей жизни, и это в её-то юные годы – самые яркие, полные надежд и веры в счастливое будущее. Я часто плачу, что моя дочь так и не испытала самого возвышенного чувства взаимной любви, что в нашей жизни и делает человека настоящим человеком, счастливым и уверенным в себе на долгие-долгие годы, а порою и на всю жизнь.
Поверьте, очень горько сознавать мне, матери, что моя дочь сама обделила, обокрала свою жизнь, и этого даже не почувствовала. Сердце моё, сердце! Сколько же ему ещё предстоит вынести неожиданных открытий, разочарований и тяжких огорчений в отношениях с нею! А о дальнейшей её жизни и думать невыносимо больно после всего, что с ней произошло. Однажды во время вечерней прогулки предложила ей переехать ко мне. Она помолчала, упрямо сжав губы, и ответила не сразу. Потом, не глядя мне в глаза, тихо, почти шёпотом, сказала, что подумает, посоветуется с отцом. От такого ответа моё сердце будто в преисподнюю провалилось. Казалось, замерло, потом начало бешено колотиться, готовое из груди вырваться. Больше я об этом разговора с ней не заводила, чтобы сохранить между нами хотя бы то, что ещё можно было в нашей ситуации.
Говорят, время лечит, а я добавлю: кого лечит, а кого и калечит. Да ещё как! Кто-то из мудрых сказал, что "чаша жизни была бы очень пресной, если бы не упали в неё несколько горьких слёз". Но кто их отмеряет, сколько в мою чашу жизни нужно добавить горечи? Падает-то их, как правило, всегда больше, чем хотелось бы. Какие же мучительные раздумья иногда приходят мне в голову, и как невыносимо тяжко жить с измаявшейся душой в преклонные годы, когда уже ничего нельзя поправить. Грустно и больно это сознавать. И всётаки повторю чьи-то справедливые слова: "В наше время, в какое мне пришлось жить, действительно любили искреннее, добрее, да и люди были душевней. Внутренне соглашаюсь, но хочется, чтобы кто-то подтвердил. Ведь действительно так было? Я-то помню"!
Тюмень, июнь 2009 г.
Утренний странник
Нет, Егор Мамкин никогда не был аскетом, и новогодние праздники обычно встречал, как все нормальные люди встречают. Конечно, всякое случалось, но речь не об этом. После случившейся несколько лет назад семейной трагедии он почти перестал понимать шутки и не выносил любого веселья, а за праздничным столом чувствовал себя чужим, лишним человеком, а поэтому искал повод поскорее покинуть шумную компанию. В последние годы всячески старался застолий избегать, как сделал и в эту предновогоднюю ночь. Обычно он ложился спать в десять часов вечера, а вставал в шесть утра и спешил на прогулку. Так было и в прошлое новогоднее утро, тихое, морозное со звёздным небом, как по заказу, чтобы взбодрился.
Сразу-то крепкий морозец с домашнего тепла пробирал нутро до печёнок, но думалось и дышалось легко и свободно. О плохом старался не думать, только о хорошем. Благодать. Улица пустынна, лишь причудливо искрятся снежинки в слабом разноцветье уличных фонарей. С любопытством рассматривал он темные окна домов и необременительно задумывался: да сколько же за этими загадочными окнами счастливых и не очень людей, добрых и злых, всяких, никто не знает, и он тоже. Да, наверное, не шибко-то кому и хочется об этом знать. Однако как-то неуместно в эту морозную рань думать и вспоминать о любви, но воспоминания в это новогоднее утро его сознание почему-то слегка тревожили былыми завлекательными страстями – вот что он помнил из прошлой жизни. Умом-то Егор понимал, что о любви надо бы ему сейчас поменьше думать и говорить, особенно в его возрасте, но почему-то, мысли непрошено всё равно его одолевали, и именно в это утро. Однако как же неожиданно и неуместно подкралась к нему эта мыслишка, как до головы жирафа, но добралась! А толку-то? Эх! Старость, старость! "Унылая пора", как сказал поэт, вроде по другому случаю, но эта фраза годится любому человеку, когда его неумолимо настигает старость, а тут-то о ней и скажешь "унылая пора", привяжется, и уже никуда не денешься. Это же беда, от неё не отмахнёшься, как от назойливого комара, и жизнь до конца дней станет безрадостной.
Неожиданно позади Егора, в тёмном подъезде дома, среди утренней тишины, как-то особенно громко хлопнула входная дверь и раздался пьяный окрик:
– Слышь, дед!? Погоди маленько!
Егор обернулся, огорчённый, что его уже со спины принимают за деда. Дожил! Чуть пошатываясь, подошёл мужчина средних лет и охрипшим голосом спросил:
– Куда прём, дедуля, в такую рань?
– В церковь, – наугад буркнул он в ответ.
– Верующий что ли?
– Да вроде того, – торопливо ответил он, стараясь поскорей отвязаться.
– Ну и дурак! А вообще-то правильно, молодец! Давай выпьем за наше знакомство, – и торопливо достал из внутреннего кармана бутылку водки.
– Да не могу я, приятель!
– Понял, понял, – виновато и поспешно ответил незнакомец. – Ладно, деда! Тогда помолись там за меня всем святым и прощения попроси за мои грехи. Их у меня, слышь-ка, с три короба наберётся!
– Ладно, – буркнул Егор и хотел пойти, но тот не отставал.
– Слышь-ка, дедок! Присоветуй, как мне поступить? С вечера-то мы с жинкой вроде как помирились, ведь цельный год врозь прожили, а как ночь поспали, утресь-то она меня снова выгнала. Шибко требовательная она у меня и строгая в семейных делах, – шмыгая носом, грустно добавил он. И непонятно было, то ли он гордился её строгостью в семейных делах, то ли жалуется на неё. – Дак что делать-то дед? Прямо беда!
– Надо вернуться и исправить свою ошибку, – не раздумывая, угрюмо ответил ему Егор и хотел было снова уйти.
Однако незнакомец торопливо взял его за рукав и почти трезвым голосом, тяжело вздохнув, сказал обречённо:
– Нет, сегодня не могу исправиться, а завтра постараюсь, – и тут же резко повернулся и пошёл своей дорогой, с неисправленной ошибкой.
"Не позавидуешь бедолаге", – ухмыльнувшись, подумал Егор и вздохнул с облегчением, что так легко отвязался от пьяного незнакомца.
Давно подмечено, что наш человек всегда охотно делится с незнакомыми людьми своими бедами и несчастьями, а радостью и удачей редко, а то и никогда, и это понятно. На людях, говорят, и смерть красна, а своё счастье и удачу, видимо, берегут от зависти и сглаза. Тошно думать, но в его жизни приспела такая горькая пора, когда не хочется делиться с людьми ни тем, ни другим. "Эх, судьба моя злющая и скупердяйская, как же она щедро одарила горем и неудачами и до обидного скупо кинула малюсенькую кроху счастья, которое, как летучая тень, изредка мелькнёт перед глазами, и нет его, будто никогда и не было. А ты всё ещё барахтаешься в этой жизни, к чему-то стремишься! Странно. Всё-таки живуч человек-царь природы, как говорят умные люди".
Царь-то царь, а на душе скверно от таких мыслей, и надо бы ему на другую волну перебраться, более позитивную, и ему это, похоже, удаётся. Приметил, как навстречу быстро приближается женщина, празднично одетая, а её свежее лицо, подрумяненное утренним морозцем, выглядит особенно мило, такое бывает только у молодых и здоровых женщин. Но когда она приблизилась, от неё пахнуло лёгким запахом дорогих духов. Егор в лёгком смятении на какой-то миг залюбовался ею, и у него неожиданно возникла шальная мысль и неудержимое желание, обнять незнакомку и поцеловать её в холодные губы, отогреть их долгим поцелуем. "Возможно, – думал он, – если она добрый человек, то должна принять поцелуй незнакомца за новогодний сюрприз и шибко не обидиться, но от испуга, наверное, ругнёт его нехорошими словами, и правильно сделает. Ему-то больно от этого не будет". Однако женщина интуитивно уловила намерение незнакомца, его желание нарушить её суверенитет, и, не сбавляя хода, она чуть отклонилась в сторону, ускорила шаги. Егор с досадой оглянулся и увидел, как она часто семенит и поскрипывает в сапожках по стылому снегу, удаляясь от него в предрассветный сумрак новогоднего утра, и обиженно подумал: "Ба-атюшки светы! Как-а-я выбражуля-я! А раз так, ходи теперь целый год нецелованной, и губы твои, возможно, никто, как я, не отогреет, так и останутся холодными!" Но тут неожиданно, будто из глубин сознания, раздалось укоризненно участливое и спокойное предостережение Ангела-хранителя: "А ты, Егорушка, окстись, грешник неприкаянный, что поддался искушению лукавого и вознёсся в дебри прелюбодеяния! А ну-кось, раб Божий, сковырнись оттудова, из облаков-то, и припади с нательным крестом к земле-матушке, и кайся, кайся в своём грехе, и прощён будешь". Как нашкодивший ребёнок, понуро склонив голову, смиренно слушает Егор своего Ангела-хранителя и соглашается с ним, хотя очень хочется ему возразить, но сдерживается. Много раз он милостиво спасал Егора от неминуемой гибели и от других несчастий, и тот любил своего Заступника, втайне надеялся на его спасительную поддержку в будущем и никогда ему не перечил. Грешно было.
В лёгкой печали Егор незаметно подошёл к своему дому, и тут его поразила неожиданная мысль. Он, замедлив шаг, задумался. Ну почему много лет рядом с ним нет человека, способного в тягостные моменты скромно помолчать или ненавязчиво вести интересную беседу? И разочарованно сам себе ответил: да потому, что в его возрасте друзей чаще теряют, чем ими обзаводятся. Всего-то. Тоскливо посмотрел на окна своей квартиры в большом доме и удивился. Из тусклого окна его комнаты, сквозь задёрнутые шторы, чуть пробивался свет. Странно. Есть повод для размышлений, как говаривал когда-то в подобных случаях незабвенный Штирлиц. Дело в том, что его жена уже около месяца лежит в больнице, а до этого после операции пролежала столько же, и он измаялся от мужского одиночества, поэтому невольно и стал приглядываться к незнакомым женщинам. И не следует его за это осуждать. Конечно, у них с женой с молодых лет тоже была прекрасная, взаимная любовь, да и осталась, только за прожитые годы превратилась она в укоренившуюся привычку и стала их образом жизни. Яростно полыхавший огонь их любви незаметно угас, но ещё какое-то время слабенький отсвет от того огня будет чуть заметно трепыхаться между ними и совсем погаснет только при их кончине. Такая вот судьба им выпала, и ничего с этим не поделаешь.
Давно заметил Егор, что малейшее изменение устоявшегося образа их жизни и привычек он переносил скверно и начинал чудить, как сейчас было со встреченной женщиной, хотя вреда от этого никому не было. Семья же его дочери, проживающая в соседней квартире, сейчас спит самым сладким утренним сном. Какие ещё могли быть у них посетители? Никаких. Впрочем, эта ситуация, интересная и загадочная, его приятно взволновала. Под таким впечатлением он и вошёл в подъезд и, сдерживая дыхание, осторожно поднялся по лестнице. Загадка взволновала Егора, и он дал волю предположениям, порою самым фантастическим.